также в кругу друзей рассказывали, будто оба имени — София и Алетея, — данные ей при крещении, — греческие и в переводе означают 'мудрость' и 'истина'. Софии Алетеи, ее дома и садов давно уже не существует, но сохранившиеся по сей день названия — София-Террас, Алетея-роуд, Хобсон-сквер и прочие — всякий раз, как наступает срок арендной платы, подтверждают, что земля, посвященная памяти этой выдающейся женщины (и свободная от налога), все еще приносит ее потомкам богатый урожай.
Но мы опережаем события. Когда Томас Ньюком пожил некоторое время в Лондоне, ему представилась возможность открыть собственное, правда небольшое, дело, и он оставил мануфактуру Хобсона. Как только предприятие его окрепло, он, как подобает мужчине, поехал в родную деревню, где жила его милая, на которой он когда-то обещал жениться. Этот брак, на первый взгляд такой безрассудный (ведь все приданое невесты составляло ее белое личико, успевшее поблекнуть за долгие годы разлуки), принес Ньюкому счастье. Земляки прониклись уважением к преуспевающему лондонскому купцу, поспешившему выполнить обещание, данное им бесприданнице во дни его бедности; и, когда он вернулся в Лондон, лучшие мануфактурщики графства, хорошо знавшие его благоразумие и честность, доверили ему вести почти всю их торговлю. Сьюзен Ньюком еще стала бы богатой женщиной, да господь ей судил недолгую жизнь: не прошло и года после свадьбы, как она умерла, родив на свет сына.
Ньюком нанял мальчику кормилицу и поселился в маленьком домике в Клепеме, по соседству от мистера Хобсона, частенько захаживал к нему по воскресеньям погулять в саду или посидеть в доме за стаканом вина. С тех пор как Ньюком оставил службу у Хобсонов, они открыли при своем деле еще и банкирскую контору и вели ее очень успешно благодаря своим связям в квакерских кругах, а так как Ньюком тоже держал свои деньги у Хобсонов и его собственное предприятие разрасталось, бывшие хозяева относились к нему с уважением и даже приглашали его в 'Обитель Алетеи' на чаепития, хотя, правду сказать, поначалу его мало прельщали эти сборища, поскольку он был человек деловой, за день сильно уставал и нередко задремывал во время проповедей, дискуссий и песнопений, коими высокоодаренные проповедники, миссионеры и прочие завсегдатаи 'Обители' потчевали публику перед ужином. Будь он привержен к чревоугодию, приемы в 'Обители' больше пришлись бы ему по сердцу, ибо там подавали к столу все, чего душа пожелает, но в еде он отличался умеренностью, характера был раздражительного, да к тому же вставал спозаранок: чтоб добраться вовремя до города, ему нужно было выходить из дому за час до первого дилижанса.
Вскоре после смерти бедняжки Сьюзен скончался и мистер Хобсон, и мисс Хобсон вошла в дело на правах компаньона, одновременно став наследницей своего благочестивого бездетного дядюшки, Захарин Хобсона. Как-то раз, в воскресенье, мистер Ньюком, который вел за руку сынишку, повстречал мисс Хобсон, возвращавшуюся с молитвенного собрания. Малютка был так прелестен (что до самого мистера Ньюкома, то он был мужчина представительный и румяный, всю жизнь носил пудреный парик, сапоги с отворотами и медные пуговицы, а под старость, побывав в шерифах, являл собой поистине образец лондонского купца былых времен), — так вот, маленький Томми был так прелестен, что мисс Хобсон пригласила их с отцом погулять в саду своей 'Обители'; она ни словом не упрекнула невинного малютку, когда тот принялся носиться по лужайке, где под лучами воскресного солнца сушилось сено, а на прощанье вынесла мальчику огромный кусок сладкого пирога, большую гроздь винограда, выращенного в домашних теплицах, и тоненькую брошюрку душеспасительного содержания. Назавтра у Томми весь день болел живот, однако в следующее воскресенье его папенька снова отправился на молитвенное собрание.
Вскоре после этого он прозрел. Стоит ли говорить, какие сплетни и пересуды пошли по Клепему, какие шутки и прибаутки отпускали записные остряки, как подсмеивались над ним на бирже, как тыкали его пальцем под ребро, говоря: 'Поздравляем, старина Ньюком!', 'Ньюком — новый компаньон Хобсонов!', 'Отдай самолично эту бумагу Хобсонам, Ньюком, тогда они, наверно, все сделают' — и так далее и тому подобное; как стенали преподобный Гидеон Боулс и лишь недавно отторгнутый от папизма преподобный Атанасиус ОТрэди, вечно враждовавшие между собой и во всем несогласные друг с другом, кроме своей любви к мисс Хобсон, лютой ненависти к этому мирянину Ньюкому и страха перед ним. Все с той же решимостью, с какой он женился на женщине без гроша за душой, выбился из нужды и открыл свое дело, он храбро ринулся в бой и завоевал богатейший приз Сити, стоимость которого исчислялась в четверть миллиона. Все его старые друзья и вообще все порядочные люди, довольные, когда награждались честность, мужество и ум, радовались его счастливой судьбе и говорили 'Поздравляем, Ньюком, старина!' или 'Ньюком, дружище!', если это исходило от какого-нибудь купца, давно и близко его знавшего.
Конечно, мистер Ньюком мог бы пройти в парламент и даже стать на склоне лет баронетом, но он сторонился сенатских почестей и не мечтал о баронетском гербе. 'Это мне ни к чему, — говорил он со свойственным ему здравым смыслом, — моим клиентам-квакерам это придется не по вкусу'. Его супруга никогда не стремилась стать леди Ньюком. Ей приходилось вести дела торгового дома 'Братья Хобсон и Ньюком'; отстаивать права порабощенных негров; открывать глаза бродящим во тьме готтентотам; обращать евреев, турок, неверующих и папистов, перевоспитывать равнодушных к вере, а порой и богохульствующих матросов; наставлять на путь истинный пресловутую прачку; руководить всей благотворительной деятельностью своей секты и осуществлять еще сотню мелких, не выставляемых напоказ добрых дел, отвечать на тысячи писем, выплачивать пенсионы множеству сектантских пасторов и неустанно снабжать пеленками их плодовитых жен; а после дневных трудов, по многу часов подряд, да еще стоя на коленях, внимать напыщенным проповедникам, которые обрушивали на ее голову свои докучные благословения, — таковы были обязанности сей жены, и чуть ли не восемьдесят лет кряду она ревностно исполняла их; она была деспотична, но заслужила на то право, была сурова, но верна своему долгу, строга, но милосердна и столь же неутомима в трудах, сколь и в благодеяниях; лишь к одному-единственному существу не знала она снисхождения — к старшему мужнину сыну, Томасу Ньюкому, — тому мальчугану, который когда-то играл в сене и к которому она поначалу прониклась такой суровой и нежной любовью.
Мистер Томас Ньюком, отец ее двух мальчиков-близнецов, младший компаньон торгового дома 'Братья Хобсон и Кo', умер спустя несколько лет после того, как завоевал великолепный приз, с коим его от души поздравляли друзья. Но, так или иначе, он был всего лишь младшим компаньоном фирмы. В доме и в конторе на Треднидл-стрит всем заправляла его жена; сектантские пасторы успевали наскучить богу своими молитвами об этой святой женщине, прежде чем догадывались попросить о какой-нибудь милости и для ее мужа. Садовники почтительно здоровались с ним, клерки приносили на проверку приходо-расходные книги, но за приказами шли не к нему, а к ней. Ему, мне думается, смертельно надоели молитвенные собрания; рассказы о страждущих неграх вызывали у него зевоту, а обращенным евреям он от души желал провалиться ко всем чертям. Примерно в то время как французскому императору изменила удача в России, мистер Ньюком скончался. Ему воздвигли мавзолей на Клепемском кладбище, неподалеку от скромной могилы, в которой спит вечным сном его первая жена.
После женитьбы отца мистер Томас Ньюком-младший перебрался вместе со своей няней Сарой из маленького домика по соседству, где им так уютно жилось, в роскошный дворец, окруженный садами, теплицами, где зрели ананасы и виноград, лужайками, птичниками и прочим великолепием. Этот земной рай находился в пяти милях от Корнхилской водокачки и был отделен от внешнего мира высокой стеной густых деревьев, и даже ворота с привратницкой были увиты плющом, так что путешественники, совершавшие свой путь в Лондон на крыше Клепемского дилижанса, могли заглянуть туда только краешком глаза. Это был строгий рай. Едва вы ступали за ворота, как серьезность и благопристойность сковывали вас наподобие туго накрахмаленного платья. Мальчишка из мясной, который носился как сумасшедший на своей тележке по окрестным лугам и дорогам, насвистывая лихие песенки, услышанные им с галерки какого-нибудь нечестивого театра, и шутил со всеми кухарками, приближался к этому дому шагом, будто ехал за погребальными дрогами, и молча с черного хода передавал окорока и сладкое мясо. Грачи на вязах кричали здесь утром и вечером с важностью проповедников; павлины разгуливали по террасам степенно и чинно, а цесарки, эти лакомые птицы, больше обычного походили на квакеров. Привратник был человек строгий и служил причетником в соседней часовне. Пасторы, входя в ворота, здоровались с его миловидной женой и детками и награждали этих овечек душеспасительными брошюрками. Старший садовник был шотландский кальвинист самого ортодоксального толка и занимался своими дынями и ананасами лишь временно, в ожидании светопреставления, каковое, по его точным подсчетам, должно было наступить, самое позднее, через два-три года. Зачем, спрашивал он, дворецкий варит крепкое пиво, которое можно будет пить только через три года, а экономка (последовательница Джоанны Саускот) запасает тонкое полотно и всевозможные варенья? По воскресеньям (хотя в 'Обители' и не очень жаловали это слово) домочадцы группами и парами
