– Ты меня разочаровал, – подумал Сафа, когда оставил проход позади и на него никто не напал.
Он, уже не таясь, поднялся и огляделся. Перед ним возвышался тыл внушительного здания, из-за которого доносились голоса и шум машин. Сафа знал лишь одно место, где могло быть оживленно в ночное время. Это был Повстанческий проспект. Бродвей, как его называли местные. А само приземистое здание, судя по габаритам, могло быть ничем иным, нежели казино 'Мадрас'.
Теперь становилось понятным, откуда в таком месте оказался мужчина в одной рубахе. Пиджак он оставил в казино! Сафа нашарил на стене старую обитую жестью дверь. Подергал. Заперто.
Чем дальше, тем интереснее. Хитрый жук приехал в казино, оставил свою машину, зашел будто бы играть, а сам вместо того, чтобы пить шампанское, кидать фишки и выигрывать миллионы, предпочел съездить в заброшенный аул на могилы предков.
Сафа вернулся к машине, выехал на Повстанческий и припарковался через дорогу от 'Мадраса'. Раньше здесь было одностороннее движение, за задницу брали любого, кто думал иначе. Теперь можно было ездить хоть поперек. 'Мадрас' был освещен, как сцена оперного театра. Стоянка перед ним была забита иномарками. Все время подъезжали такси. Сафа достал полный термос с кофе, налил себе чашечку дымящегося вонючего напитка и приготовился ждать. Терпения ему было не занимать.
Прошло несколько часов. Пустой термос валялся на соседнем сидении. И уже столько раз Сафа увеличивал громкость радио, чтобы не заснуть, что оно орало как недорезанное. Будучи по ту сторону бытия, как недоразумение услышал человеческий голос и вернулся в реал. Оказалась, что стукнуло четыре часа, и по радио во всю ивановскую балаболит Ихтиандр. Скоро должно было по идее рассветать, и казино стали закрывать. Господа в основном уезжали по одиночке, и лишь очень серьезные люди уезжал группами, в окружении шестерок и телохранителей. Именно среди них и засветился вчерашний клиент, хотя по началу Сафа его не узнал и едва не прозевал.
На нем был длинный и умопомрачительно дорогой черный кожаный плащ с бардовым шарфом вкруговую. Вместе с ним вышли человек десять бычкующих товарищей. Вся группа расселась в три иномарки. Сафа ликующе и одновременно разочарованно хлопнул себя по коленку. Его клиент сел в джип справа на заднее сиденье, как и вчера ночью, а вся шобла, ЕГО шобла расселась в пару плоских как лягушка перед прыжком спортивных 'магрибов'. Когда кавалькада с ревом пронеслась мимо, Сафа успел рассмотреть свирепую рожу тигра на весь джип. Сафа понял, что его вчерашний клиент оказался серьезнее, чем он предполагал, и, стало быть, подзаработать на нем вряд ли удастся.
Задница отчаянно мерзла на пластмассовом стульчаке. Совершенно голый Сафа сидел в коридоре перед кабинетом педиатра.
– Ничто так не обезоруживает мужчину, как снятие штанов, – выдал очередную бредятину сидящий рядом дохляк.
Он тоже был голый. Но почему-то в очках. Сразу видно, прилежный маменькин сынок.
И поэтому все время несет всамделишный бред.
За Сафой пришли утром. С такой силы барабанили в дверь, что едва не высадили вместе со старыми петлями. На лестничной площадке застыли две фигуры в черном камуфляже, вместо лиц узкие полоски на вязанных масках напротив бегающих колючих глаз. На рукавах две серебряные молнии, похожие на спаралеленные буквы S.
Спецмоновцы. У Сафы с такой силой поджался живот, что он едва экспромтом не сходил в туалет.
– Собирайся на комиссию! – глухо сказал сержант через маску. – Бегом!
Сафа стремглав кинулся в комнату. Никогда не заговаривай со спецмоновцами, учил Колян. Почему? Потому что звери человечьего языка не имут.
О спецмоне было лишь известно, что набирают их по всей стране, весь сброд, имеющий боевой опыт, неважно с какой стороны. Работают они вахтовым методом, по месяцу, живут на шикарной турбазе 'Фарт' на берегу моря и получают по штуке евриков в месяц. И работа непыльная. Отлавливать таких голопузых гавриков как Сафа и тащить прямиком в центр Рахитова.
И как он мог забыть, что сегодня двадцатое? Сафа лихорадочно носился по комнате.
Натянул один носок, застегнул брюки, пока не выяснилось, что он забыл надеть рубашку. Когда он распахнул шкаф, с верхней полки спланировала вчерашняя купюра.
Он схватил банкноту, заметался куда спрятать. Окно гипнотически притягивало взгляд. Взять и спрыгнуть, подумалось вдруг. Ну и плевать, что четвертый этаж.
– Деньги возьми с собой, – проговорил появившийся в комнате спецмоновец. – Некоторые анализы платные.
Таких как он гавриков, родившихся семнадцатого числа, оказалось кроме него еще трое. Двое крепких парнишек с кудлатыми нестрижеными головами и бегающими глазами, дурно пахнущих, надоедливо бубнящих и глумливо ухмыляющихся. Обычная шпана. И хромой худющий пацан в очках, который тянул от силы лет на тринадцать и которые притащил с собой узелок. Думал, наверное, что сразу заберут. В регистратуре им дали бланки, где были в порядке очередности указаны все кабинеты, которые они должны были пройти за день.
Первым делом пожилой санитар заставил раздеться до гола и запер раздевалку на ключ. После чего с чувством выполненного долга куда-то сгинул. Они вчетвером стояли в пустом и довольно длинном коридоре, переступая босыми ногами на холодном полу. Те двое сразу сделали очкарика объектом для насмешек. Они называли его дистрофан, тощий и довольно ощутимо хлопали по узкой мосластой заднице, которая очень скоро из бледной сделалась пурпурной.
– Черт, мы же опаздываем! – хлопнул себя по лбу Сафа, с озабоченным видом перебирая бумажки. – Флюорография в десять закрывается!
Шутники оставили дохляка в покое и галопом побежали по коридору, сжимая стручки одной рукой.
– Спасибо, – тихо сказал очкарик. – Меня зовут, Максим, – и протянул руку.
– С чего ты решил, что я пожму твою руку? – спросил Сафа, презрительно глянув на него. – Ты слишком возомнил о себе, когда решил, что я за тебя заступился.
Просто я не люблю скандалов. И если таковой случится, нас накажут всех, разбираться никто не будет. Я хочу побыстрее пройти комиссию и закончить это муторное дело. Вот и все.
Дохляк скомкал руку с виноватой улыбкой, чем вызвал раздражение к Сафы. Он отпихнул его, направившись вслед за придурками. Раздался какой-то шум.
Оглянувшись, он увидел дохляка на полу. Тот тщился встать, и на заднице у него было темное пятно пыли.
– Я всегда чувствую, когда поступаю не так как надо! – заявил как-то дружбан Колян. – По температуре. В груди становится по-особому горячо. А на душе так хреново. Хочется от этого скорее избавится, ты совершаешь какие-то поступки, а становится все хреновее. Жить не охота, а ты по инерции продолжаешь выкаблучивать. Вот это я называю совершать неправильные проступки.
Что я сделал неправильного, Колян, мысленно вопросил Сафа. Откровенно говоря, стало жаль дурня. У него и так уже вся жопа красная была. Черт, те двое уродов не сбивали убогого на пол! А он сбил. Стало быть, он еще более придурок, чем эти придурки! Теперь он понял, о чем ему хотел сказать Колян!
Он шел по коридору, боясь увидеть, что сейчас женщина попадется навстречу.
Вспомнился рассказ все того же Коляна, когда он загремел по пустяковому делу в больницу. Когда у него брали пункцию, то положили голого в раскорячку на кресло наподобие гинекологического, а в член ввели катетер. И вот лежит он, терпит неудобства и вдруг отворяется дверь и входит целая группа практиканток из медучилища. Девчонки лет по пятнадцать. Коляну ж деваться некуда, не прикрыться, ничего. Лежит, терпит. И вдруг то ли катетер нерв какой задел, то ли Колян перенервничал сам, но стал хрен его ритмично подергиваться, словно высморкнуть хотел из себя ненавистный катетер. Тут уж пошли смешочки, некоторые девчонки, уже не имея мочи сдерживать смех, рванули в коридор, откуда донеслось их молодое здоровое ржание.
А ведь Колян врал, понял Сафа. Откуда у нас в Алге медучилище? Да еще действующее?
Рентгенологом был еще один пожилой санитар, похожий на первого как брат. Может, они действительно братья? Семейный подряд.
– Подойдите вплотную к стене кабины! – монотонно пробубнил санитар, не глядя на соискателя.
Сафа подошел, и член сразу уперся в холодную стенку. Неприятное ощущение. В месте соприкосновения был правдоподобно изображен чей-то разверстый зад. И чтобы не возникло иллюзий, стояла стрелка с указателем 'Рентгенолог'. Сафа ухмыльнулся, но, представив, сколько тут и, главное, чем касались пресловутого узкого специалиста, поспешно отодвинулся.
– Не отодвигаться! – рявкнул санитар. – На вас пленки не напасешься! Иди, зови следующего!
В коридоре уроды забавлялись с дохляком. Переизбытка фантазии не наблюдалось.
Они расположились с двух сторон, и когда дохляк оказывался спиной к одному из них, тот остервенело бил его по пунцовой уже заднице. Сафа разглядел пыль коридорную на пятой точке, которую тот не удосужился утереть. Ну и свинья, подумал он. Но чувство вины оставалось, посему он гаркнул:
– Следующий! Давай пошевеливайся! Рентген ждать не будет.
Дохляк с облегчением захромал в кабинет. Сафа же почувствовал себя неуютно, когда, потеряв объект насмешек, пацаны недобро уставились на него, словно дохляк до сего момента экранировал его от самодуров своих худым тельцем с торчащими ребрами.
– Сдается мне, что ему не по душе наши шутки, Кича, – сказал один, видно главенствующий в паре.
– Ну, он бы тогда не молчал, Какафон, если он конечно нормальный пацан.
Говорить про присутствующего в третьем лице тоже прерогатива уличной шпаны. Влип я, однако, понял Сафа. Однако что-то он не слышал такого прозвища. Какафон?
– Мы Простоквашино держим. Понял? – с нажимом спросил Какафон.
Теперь все прояснялось. Простоквашиным именовали новые районы, те которые успели построить и заселить перед самым явлением Иван Иваныча. Название было не признано остальными. Так величали себя сами жильцы, по большей части ублюдочная шантрапа и вшивота. По настоящему крутые предпочитали селиться в центральных кварталах – в восьмом, третьем, на худой конец в 11-ом на берегу моря. А в двадцатых кварталах селилась надувающая щеки злобная нищенствующая мелюзга.
Повезло ему в один день с ними родиться.
– Нас в натуре ГАИ не трогает. У нас с роторными мир, понял! – продолжал кидать понты Какафон.
– Да плюнь ты на него, кто он? Пустое место!
Друзья – придурки отвернулись и пошли по коридору. Кича демонстративно похлопал себя по жирной ягодице.
Как ни странно, что-то сохранилось в Сафе от того чистого наивного мальчика, каким он оставался, пока были живы родители. Эту часть всегда возмущали физиологические аспекты, когда кто-то громко демонстративно харкал под ноги или сморкался, смачно бия соплями об асфальт. Однажды, когда играли в волейбол с пацанами с соседней улицы, один из них приспустил трусы, оказывая психологическое давление видом заскорузлых ржавого цвета волос. Сафу так всего перекосило, что он смазал удар. Очень уж хотелось влепить гаденышу в 'заросли'.
Как ни странно, Сафа еще помнил слово 'мерзость'. Он, конечно, харкал в ответ и задницу, случалось, показывал, но внутри все передергивалось. Вот и сейчас, увидя наглых голых 'просквашинцев', он испытал чувство отвращения. Они были чуткие как животные, почувствовали его состояние, наслаждались этим и довольно ржали.
– Главное, ни с кем не связывайся, – вспомнилось предупреждение Коляна. – Доплыви до меня без скандала, а там я всех научу родину любить, мать вашу.
Москаленко был настоящим уличным бойцом. Именно он научил Сафу драться. Ему не важно было, сколько соперников перед ним – один или сто. И соперники это чувствовали.
Сафа вспомнил, как уходил уличный ас, его сгорбленные плечи и виноватый взгляд, как он оступился на осклизлых оплеванных ступенях, как дрожали его руки, когда он, забывшись, вытирал ладони о светлые брюки. И Сафа вдруг испытал унижение, как будто не Колян оступился, а он.
– А куда сейчас идти? – раздался робкий голос появившегося дохляка.
И Сафа взорвался. Он и сам не понял, настолько все получилось естественно.
– Что ты ко мне пристал? – заорал он. – Я тебе справочная? Отвали от меня!
Пацан шарахнулся от него, разве чуть башкой в стену не въехал. Сафа выругался и решительно зашагал по коридору. Дохляк поотстал, но очень скоро Сафа услышал шаги. Хотел послать его подальше, но, оглянувшись, увидел, как дохляк, изо всех сил старается не отстать от него, словно утенок от утки. Сходство усиливало то, что очкарик вдобавок к тому, что дохляк, оказался еще и хромым дохляком.
