— А, дед Георге! Вот хорошо! — просиял Дэнуц, увидев его на козлах.
— Дед Георге! — погрозила ему пальцем госпожа Деляну. — Мы ведь договаривались, что ты побудешь дома.
— Так-то оно так, барыня! Только мне что в этом зипуне, что дома — все одно!
Все слуги высыпали на крыльцо. Лошади, стоя на месте, нетерпеливо перебирали копытами. Дэнуц уселся посредине, между господином и госпожой Деляну. Аника и Профира подоткнули с обеих сторон плед.
— Ну прямо князь! — громко воскликнула кухарка.
Дэнуц натягивал кожаные перчатки. Госпожа Деляну с улыбкой наблюдала за ним. Лошади тронулись. Дэнуц помахал на прощание дому и слугам и вдруг увидел на пороге Монику — или это ему показалось? — с распущенными волосами, в слишком широком кимоно, с зажатым ладонями ртом…
Поля побелели от инея; небо было серо-синее; заря на востоке золотисто-красная.
Али мчался следом за коляской. При въезде в деревню пастушеские псы набросились на него. Дэнуц встал во весь рост.
— Мама, смотри, мама! Давай возьмем его в коляску, — попросил он, гладя руку матери.
— Останови, дед Георге!
Али прыгнул в коляску и уселся на плед в ногах у Дэнуца. Лошади снова тронулись. Деревня осталась позади. И каникулы…
— Какой чистый воздух! — воскликнул господин Деляну. — Как подумаешь о Бухаресте…
— Тсс! Он спит! — шепнула госпожа Деляну, прижимая к себе тяжелую голову сына.
На одном конце вокзальной скамьи, держась за руки, сидели рядом Дэнуц и госпожа Деляну. Сидя на другом конце, господин Деляну спешно листал пачку вызовов в суд, копии и выписок из дел, слушая объяснения господина Штефли по поводу процесса, дошедшего до апелляционного суда… Господин Деляну требовал от своих клиентов, когда ему приходилось их выслушивать, быстроты и точности — качеств, которых был начисто лишен господин Штефля. Их диалоги были непрерывным столкновением экспресса с товарным поездом.
— Да ведь, господин Йоргу, мне теперь не сносить головы. Как же так?.. Что мне, целый уезд призывать в свидетели?!
— Сударь мой! — ледяным тоном перебил его господин Деляну, подымая глаза от бумаг.
Господин Штефля вытер мокрый лоб и вздохнул.
Госпожа Деляну шепотом беседовала с сыном.
— Напиши маме, как только приедешь… все-все-все, что ты делаешь. Слышишь, Дэнуц?
И она поправила ему галстук и берет.
— Господин Штефля! — произнес господин Деляну тоном, не допускающим возражений.
Господин Штефля почтительно поклонился.
— …Я пробуду в Яссах до вечера. Сегодня я назначу вам дату суда и просмотрю досье. Вечером вы должны меня ждать у бухарестского поезда. Я вам скажу, что нужно делать.
Среди деревенской тишины перрона, совсем как в театре, прозвенел звонок. Двое крестьян встали со своих мест. Госпожа Деляну поднялась со скамейки. Рука Дэнуца крепко сжала ее руку.
Поезд подошел к перрону, длинный, дымный, зловонный. Вагон первого класса остановился далеко от того места, где они стояли. Они помчались туда. Из окон выглядывали сонные, бледные, неумытые лица.
— Быстрей, — торопил Иона господин Деляну, подталкивая ногой чемодан. — Ты что же, не видишь?
Дэнуц проглотил обиду: отец нечаянно задел его ногу.
— Дэнуц, Дэнуц! — звала его госпожа Деляну, идя рядом с поездом, который уже тронулся.
У него едва хватило времени поцеловать протянутую руку.
— Мама, — попросил Дэнуц, вытирая глаза, — не бросай Али, возьми его в ко… в коляску, — крикнул он, уже не видя матери.
На опустевшее железнодорожное полотно села ворона и принялась что-то выклевывать среди мелких камешков.
— Барыня, — сказал дед Георге, поднимая с земли платок госпожи Деляну, — у нас еще кое-кто остался дома.
Столовая была слишком просторна для молчания втроем за завтраком и обедом; и слишком велика была маленькая гостиная госпожи Деляну для послеобеденного молчания, когда за окном уже совсем стемнело.
— Спать, дети!
Ольгуца и Моника поцеловали ей руку. Госпожа Деляну не пошла их провожать. Они расстались в коридоре.
В комнате Дэнуца была сделана основательная уборка. Дверь со всеми атрибутами русско-японской войны была настежь распахнута. Запах скипидара от свеженатертых полов проникал в комнату девочек, щекоча им ноздри.
Перед тем как начать раздеваться, Ольгуца закрыла дверь. Моника села одетая на край постели, глядя вниз.
— А ты не ложишься спать? — спросила Ольгуца.
— Сейчас лягу.
И усталыми движениями она принялась снимать платье. Ольгуца нырнула в постель. Моника быстрее, чем всегда, прочитала молитву.
— Спокойной ночи, Ольгуца!
— Спокойной ночи, Моника!
Ольгуца задула свечу. Моника долго еще стояла между своей кроватью и кроватью Ольгуцы… Сдерживая дыхание, подошла к постели Ольгуцы.
— Что ты? — вздрогнула Ольгуца, почувствовав слезу на своей щеке.
— Ольгуца, — сказала Моника, прерывисто дыша, — я предала тебя… Я люблю Дэнуца.
— Еще бы. Ты ведь мой друг… И я его тоже люблю.
Отяжелевший от собственного комфорта, покрытый, словно каплями пота, круглыми фонарями, пахнущий кожей и дымом гаванских сигар, спальный вагон постанывал и поскрипывал, пробегая один километр за другим.
В глубине коридора кондуктор в сдвинутой на затылок фуражке и расстегнутом у ворота кителе, сидя в кресле, занимался какими-то подсчетами, то и дело слюня химический карандаш.
В маленьком купе — № 10–11 — господин Деляну играл в экарте со своим бухарестским собратом. Рядом, на столике, покачивалась бутылка шерри-бренди; два стакана с монограммой компании «Вагон-Ли»
