Из распечатанного конверта на тарелку госпожи Деляну высыпалась пачка фотографий.
— Дэнуц! Смотрите: Дэнуц! — обрадовалась госпожа Деляну.
— Покажи, мама.
— Острижен! — опечалилась госпожа Деляну, пристально вглядываясь в изображение новоиспеченного гимназиста.
Один только доктор ел свой омлет с брынзой и петрушкой.
— Мама, смотри: на обороте что-то написано.
— «Монике от Дэнуца», — прочла госпожа Деляну выведенную каллиграфическими буквами надпись… Пожалуйста, Моника!
Задыхаясь от волнения, Моника взяла фотографию, не глядя положила ее на колени, судорожно глотнула и провела салфеткой по зардевшимся щекам.
— «Папа от Дэнуца».
— Эге-ге! Похож на редиску! Ах ты, головастик!
— Это для меня. А вот и «Ольгуце от Дэнуца».
— Мама, а это для кого?
— «Для деда Георге…» — быстро прочла, слишком поздно спохватившись, госпожа Деляну.
— Молодец, — обрадовалась Ольгуца. — Я отнесу деду Георге.
Все насторожились и помрачнели. Только доктор улыбнулся, многозначительно подмигнув госпоже Деляну.
— Постойте, — вмешался он. — Дайте и мне фотографию. Разве я не друг молодости?
— Пожалуйста, ешьте омлет, — резко ответила Ольгуца, пододвигая тарелку.
— Вот и хорошо! Давайте завтракать, — встрепенулась госпожа Деляну.
— Что он пишет, мама? Прочти письмо.
— «Дорогая мама, я очень без вас скучаю, без вас всех, без деда Георге и без Али…»
Долгая пауза.
— Право, Алис! Пусть каждый сам прочтет после завтрака.
Если бы за завтраком не было доктора, омлет так бы и остался нетронутым, и кухарку это нисколько бы не удивило.
— Мама, я пойду к деду Георге, отнесу ему фотографию, — объявила Ольгуца, сурово глядя на доктора, который направлялся в гостиную.
— …
— Лучше немного позже, Ольгуца. Дед Георге ушел в лес. Ты пойдешь к нему вместе с папой, когда он вернется.
— Ты пойдешь, папа?
— Разве я тебе не обещал? Мы вдвоем нанесем ему визит!
— Покачаемся на качелях?
— Ой!
— А клиента оставим дома, да?
— Безусловно.
— Браво, папа! — вздохнула с облегчением Ольгуца. — Я его терпеть не могу. Ты видел, как он ест?
Госпожа Деляну протянула Ольгуце письмо Дэнуца.
— Прочти его вместе с Моникой. Там говорится о каких-то банках! — попыталась она улыбнуться.
Услышав слово «банка», произнесенное госпожой Деляну, Ольгуца вздрогнула. Взяв за руку Монику, она потащила ее в свою комнату, где еще не успели развести огонь, потому что Ольгуца утверждала, что и так жарко.
— …
Госпожа Деляну расплакалась.
— Бедная Ольгуца! — покачал головой господин Деляну.
Ольгуца читала вслух письмо Дэнуца; сидя рядом с ней, Моника следила взглядом за неровными строчками, которые ей очень хотелось погладить и поцеловать.
«…Мальчики смеются надо мной, потому что я говорю не так, как они, и даже прозвали меня «господин Што, Конешно». Мне это все равно, только досадно, что они говорят глупости! Мамочка, правда ведь, надо говорить «што, штобы, конешно», а не «что, чтобы, конечно»?..»
— Жалко, меня там нет, я бы им показала «что, конечно»! — вскинулась Ольгуца, горя желанием отомстить за брата.
— Они не правы, Ольгуца. Дэнуц говорит очень хорошо! — встрепенулась и Моника, пылая гневом.
— Конечно! Они просто дураки! Знаешь, им медведь на ухо наступил! — снисходительно пояснила Ольгуца.
«Но и я тоже в долгу не остался», — продолжал Дэнуц.
— Молодец! — одобрила Ольгуца.
Моника была совершенно согласна с ее похвалой.
«Вчера, когда я входил в класс, один мальчик говорил о мальчиках из другого класса: «У них, чертей, окно!» Тогда я сказал, что он говорит неправильно, что надо было сказать: «У них свободный урок». Все засмеялись и сказали, что он прав и что я упрямый Што, Конешно. Я ничего им не ответил…»
— Очень плохо! — возмутилась Ольгуца.
— А что оставалось делать бедному Дэнуцу? — вступилась за него Моника.
— Как следует проучить их всех!
«…а на уроке я спросил учителя, как нужно правильно сказать. Он ответил, что я прав. Только я не понимаю, почему он тоже говорит «окно»! Скажи, мамочка, он просто пошутил или он тоже говорит неправильно?»
— Этот учитель просто дурак, правда, Моника?
— Почему, Ольгуца? Ведь он встал на сторону Дэнуца.
— Не надо водиться с дураками, Моника. У них в голове окна и сквозняки!
«С тех пор как я остригся, мне все время холодно. И не знаю почему, но мне стыдно своей голой головы! Как смеялась бы Ольгуца, если бы увидела меня сейчас!»
— Бедный Плюшка! — улыбнулась Ольгуца, глядя на фотографию в руках у Моники. — Как будто ему побелили голову!
Ольгуца продолжала читать письмо. Моника не сводила глаз с фотографии. Слушала и смотрела. Дэнуц в гимназической форме и длинных брюках выглядел очень авантажно: нога была выставлена вперед, словно по команде: «на месте шагом 'арш!», одна рука царственно лежала на бедре, другая держала фуражку и была безвольно опущена; голова закинута вверх. Он нежно улыбался невидимой руке фотографа. Раскрасневшаяся Моника сияла от радости.
Письмо заканчивалось следующей припиской:
«…И я тоже ел варенье из банок Ольгуцы. Какое же оно было вкусное, мамочка! Только у нас дома варят такое варенье!»
— Браво, Дэнуц! Я написала бы то же самое.
Ольгуца восхищалась риторическим искусством, с которым Дэнуц объединил признание в похищении банок с вареньем, заготовленных на зиму, и похвалу варенью и потерпевшей стороне. Ей не дано было понять, что в этой похвале не было и тени лукавства, что она была вполне искренней.
После причастия и соборования дед Георге долго следил взглядом за голубоватым дымом ладана в комнате. Потом он задремал. Он лежал на спине. Руки его тяжело свешивались с лавки. И он сам, и его лицо были исполнены смирения.
Госпожа Деляну сидела возле него на низенькой скамейке, рядом с лавкой, облокотившись о колени и закрыв лоб ладонями.
