ошалевшими глазами, за которой, судя по ее бормотанию, гналась свекровь.
Оставалась последняя надежда. В кармане Леонарда, судя по всему, открывался вход в портал, населенный носовыми платками, и один из них юноша только что выудил. Привстав на цыпочки, помахал им в воздухе. Отчаянный шест потонул в мельтешении вил, которыми крестьяне отбивались от видимых только им призраков. Тогда, спотыкаясь, он начал выбираться из толпы. По ходу кто-то чуть не сбил с него очки, несколько раз лезвие косы свистело в дюйме от его носа, но он все же выбрался. Точнее, вывалился. С белым платком и мечом, который волочился по земле, оставляя за собой длинную борозду, Леонард казался несуразным миротворцем. Налетчики не сразу поняли, чего он добивается, но как поняли, покатились со смеху.
— Умоляю, давайте поговорим! — попытался перекричать их Леонард, не забывая махать платком, как будто стоял на причале. — Мы ведь п-представители одного вида.
— Ага, только ты — атавизм, — какой-то интеллектуал ввернул мудреное словцо. Остроту приняли на ура.
— Оставьте их в покое, — попросил Леонард, но совсем безнадежным тоном, и лицо его скривилось в жалкую гримасу.
— Еще чего! — выкрикнула белокурая вампирша в лихо заломленном цилиндре. Для нее между словами «человек» и «пища» давным-давно стоял знак равенства.
— Вы тоже когда-то были людьми, — прошептал Леонард, — Вспомните… свое детство.
Вперед выступил Готье, при виде которого юный вампир отшатнулся. Ему почудилось, будто его коленные чашечки внезапно испарились, и ноги вот-вот подогнутся от страха. Всласть налюбовавшись реакцией Леонарда, Готье сплюнул сквозь зубы, попав ему аккурат на ботинок.
— Кому приятно вспоминать, как он копошился на полу и пачкал пеленки, — скривился Готье, пропуская через пальцы сальные пряди волос. — Теперь мы высшая форма жизни. А ножик ты брось, — подмигнул он Леонарду, — чего доброго, порежешь мизинец и разревешься, как тогда.
— Я не ревел, — всколыхнулся Штайнберг-младший, покрепче вцепляясь в рукоять меча. Остальные снова прыснули.
— Дамы, у кого-нибудь есть нашатырь? — фыркая, поинтересовался Готье. — У нашего Леонарда опять начинаются пароксизмы.
— Прекратите!
Он замахнулся мечом, но так неуклюже, что едва не воткнул его в землю за спиной. Не прекращая хохотать, Готье даже не подлетел, а как будто перетек поближе к Леонарду, левой рукой сжал его запястье, правой вышиб рукоять меча из ослабевших пальцев, и на ходу крепко ударил его локтем по носу. Кровь не брызнула — в его теле почти не осталось крови — но юноша, зажимая нос, осел на пыльную площадь.
— У-тю-тю, какие мы храбрые! — склонился над ним вампир, так что черные кудри мазнули Леонарда по лбу. — А где ты был, когда твой отец звал на помощь?
Пока они разговаривали, двое вампиров слетали на окраину села и вернулись, держа на вытянутых руках Штайнберга. Его голова моталась из стороны в сторону, а лицо было неподвижным, как у статуи… пролежавшей в земле несколько сотен лет. На лбу и щеках пятнами ржавчины темнели рубцы. Расстегнутый фрак свисал клочьями, надетая навыпуск рубашка топорщилась, потому что пуговицы были продеты не в те петли. Герр Штайнберг, помешанный на благопристойности, сам бы так неопрятно никогда не оделся.
— Что вы с ним сделали? — взвизгнул Леонард. Он дернулся подняться, но сумел лишь протянуть к отцу руки. Не церемонясь, вампиры швырнули Штайнберга оземь.
— Ничего, — пожал плечами Готье. — Вернее, ничего из ряда вон выходящего. Сначала Изабель призвала его кошмары, он ужасно раскричался. Тебя увидел, не иначе, ведь такой сын — страшный сон любого родителя. Когда мы едва не оглохли от его стенаний, то стерли ему память. А потом немножко с ним позабавились.
— В замке даже не нашлось камеры пыток, — надулась белокурая модница, — отсталый здесь народ.
— Но мы сумели ее соорудить из подручных материалов.
— И поиграли с ним до утра.
— А я и в полдень его навестил, — ухмыльнулся Готье, — после снова стер память. Даже к мукам привыкают, а так у жертвы каждый раз свежие впечатления.
— Тогда я начну с тебя, — констатировал Леонард, глядя на насмешника снизу вверх и отрешенно улыбаясь. На него снизошло такое умиротворение, словно в зеркале хотя бы на миг проступили его очертания. Не нужно задавать вопрос, кто же он, человек или вампир, и почему его не принимают ни те, ни другие. Сейчас он Штайнберг. И перед ним убийца его отца.
Готье снова хохотнул.
— Кончай уже притворяться тем, кем никогда не являлся. Защитник нашелся! Небось, пока другие мальчишки дрались на палках, ты с куклами чаевничал. Мадемуазель полетит с нами, — обернулся он к соратникам, — а пока что доедим смертных. Кстати, почему стало так тих…
Договорить он не успел, потому что меч, торчащий в животе, не способствует красноречию. Отточенным движением Леонард дернул меч вверх, покуда лезвие не уперлось в ребра, и повернул, вонзая еще глубже. Вампир открыл рот, но оттуда вырвалась лишь струя пепла, и мгновение спустя его тело взорвалось, словно каждая частица вдруг воспылала ненавистью к соседним и решила от них отделиться. Пепел разлетелся по сторонам. Охотники отскочили назад, и вокруг Леонарда образовалась полоса отчуждения. Он неторопливо поднялся, опираясь на меч как на трость, снял очки и вытер их свежим носовым платком. Прах убитого вампира попал ему на рукав, и Леонард, поморщившись, тщательно отряхнул рубашку.
— Когда другие дети дрались на палках, я препарировал лягушек. Скальпелем, — пояснил он ошалевшим упырям. — Если кто-то еще сомневается в том, что я мужчина и вампир, можете подойти и убедиться.
Наступил Эпический Момент, один из тех, когда мальчишка убивает великана камнем из пращи или удачливый лучник попадает стрелой прямиком в глаз предводителю армии. В любой момент реальность могла наверстать упущенное. Стоило вампирам осознать, что несмотря на весь свой вивисекторский опыт, Леонард был один, а их много, они бы вновь набросились на него. К счастью, граф фон Лютценземмерн перечел великое множество рыцарских романов и знал, когда нужно кричать 'В атаку!' чтобы переломить ход битвы. Толпа ощерилась остриями вил. Выставив орудия перед собой, крестьяне, вопя что-то нечленораздельное, ринулись на неприятеля. Вампиры сразу же взвились в воздух, правда, уже не как зловещие грифы, а скорее как стая вспугнутых ворон. То ли от неожиданности, то ли запутавшись в длинных юбках, но высоко подняться они не сумели, так что крестьяне, гнавшие их до самого леса, то и дело пытались поднять на вилы тех супостатов, что летели пониже.
Когда ополченцы вернулись на площадь, Леонард по-прежнему опирался на меч. Граф подкрался поближе, помахал рукой у него перед глазами, осторожно постучал ногтем по стеклышкам очков, но вампир равнодушно таращился в пустоту. Прицелившись, граф влепил ему пощечину, такую сильную с непривычки, что едва не снес бедняге голову.
— Это же твой отец! Перестань рисоваться и помоги ему встать!
Леонард опустил глаза на распластанного фабриканта. Пыль, поднявшаяся при падении, припорошила изодранный фрак и осела на жестких, свалявшихся волосах, как изморозь на еловых иголках. Только приглядевшись, Леонард понял, что пыль тут не причем. За прошедшую ночь отец стал седым, как лунь.
— Они его убили, — юноша покачал головой.
— Болван ты этакий! — в сердцах выкрикнул граф, — Будь он совсем мертв, они б тебе урну с прахом приволокли!
Не успел он договорить, как Леонард, отшвырнув меч подальше, подлетел к отцу, перевернул его грузное тело и принялся то тормошить его за рубашку, то хлопать по лицу, легонько и двумя пальцами, не задевая ожоги. Несколько раз даже подергал его за усы. Пары минут интенсивной терапии хватило чтобы Штайнберг, коротко застонав, приоткрыл глаза. Не в силах заговорить от волнения, Леонард помог ему сесть.
Но кроме графа, который сразу же заулыбался, никто не был рад его воскрешению. В напряженном молчании крестьяне вперили взгляды в пробудившегося упыря. Лезвия кос и серпов пламенели заревом догорающей церкви. Одно неверное движение, и несдобровать главному виновнику всех несчастий. Не отводя взгляда от толпы, Леонард одной рукой обхватил отца за плечи, а другой как бы невзначай потянулся к мечу, который валялся в трех метрах от него.
Сладко зевнув и протерев глаза, словно он очнулся в теплой постели, а разбудил его запах булочек с корицей, Штайнберг покрутил головой по сторонам. Заскорузлые пальцы еще крепче сжали вилы. Обычно пристальное внимание со стороны хозяина не предвещало ничего хорошего. В таких случаях его брови, будто две мохнатые гусеницы, сползались к переносице, а острый взгляд так и вспарывал карманы, в поисках запрещенной в цехе махорки либо фляжки со сливовицей. За это он мог вчинить работнику такой штраф, что о жаловании можно уже не мечтать, лишь бы самому в долгу не остаться.
Но фабрикант лишь радостно всем помахал.
— Привет! А в честь чего мы тут собрались? Какой-то сельский праздник, да?? — принюхавшись, он просиял. — Вот здорово, уже и костерок развели! Значит, будем печь картошку.
Когда крестьяне кое-как вправили отвисшие челюсти, то с немым вопросом уставились на Леонарда. Юный вампир, пытавшийся зацепить меч носком ботинка, замер с вытянутой ногой.
— С тобой в-в-все в порядке? — обратился он к отцу, который безмятежно жмурился, как младенец на погремушку.
— Лучше и быть не может! — сообщил Штайнберг. Леонард воспринял ответ как 'нет, не все.' А фабрикант вдруг хлопнул его по плечу.
— Какой славный молодой человек! — театрально провозгласил он, обращаясь ко всем зрителям сразу. — Держу пари, мы подружимся.
Народ увлеченно предавался своему исконному занятию, сиречь безмолвствовал.
— Ты меня совсем не помнишь, — упавшим голосом сказал юный вампир.
— Нет. Как вас зовут?
— Леонард.
Отец с чувством потряс его обмякшую руку.
— Очень рад встречи! А меня зовут…хммм… вот черт, забыл.
'Генрих,' чуть было не произнес сын, глядя на растерянного вампира, но совсем другое имя обожгло ему язык. Изабель.
'Изабель, Изабель, Изабель,' повторял он, глотая это имя, как горькую микстуру. Тварь, превратившая его отца в полуидиота. Он попытался вспомнить ее, но черты лица расплывались, как на выцветшей фотографии. Помнил только, что была она похожа на полевой цветок, засушенный между страницами старинной книги. Дунь и рассыпется. Совсем, совсем хрупкая и уязвимая. Он представил, в каком скверном настроении вернутся вампиры и испугался, как бы они на ней не отыгрались. Но должна же быть на свете справедливость! Нет, никто ее и пальцем не тронет.
Прежде, чем он сам до нее доберется. Теперь она принадлежит ему. Его добыча.
Изабель.
Только бы не забыть. Но для того, кто налету схватывает названия вроде Rhizobium leguminosarum, запомнить ее имя было проще простого.
ГЛАВА 20
Вампиры умеют чтить традиции и соблюдать ритуалы, в этом им нет равных. Например, всем известно, что немертвые спят в гробах. По некоторым слухам, в домовину также следует насыпать родной земли, но, устав отряхивать ночные сорочки каждый раз после пробуждения, от этой традиции они отказались. К счастью для Гизелы и ее белого платья.
Гизела очнулась и попыталась встать, но стукнулась головой о крышку гроба и прокляла все традиции разом. Выбравшись из своей новой постели, она осмотрелась. Гроб стоял в ее спальне, где ничего не менялось уже восемнадцать лет (и это только на ее памяти). А сегодня вдруг изменилось. Комната неожиданно показалась холодной и чужой, и хотелось бежать отсюда прочь, как и из самого замка, который покинула жизнь.
