успел убраться с дороги и теперь бежал уже вдалеке, чувствуя себя в безопасности. По прямой чесал, не виляя. Я снова взялся за дальномер — 932 ярда. Не предел, но уже дальний выстрел даже из этой винтовки. Прикинул, что пуля упадёт почти на два с половиной метра, но скорость всё равно будет выше, чем шестьсот метров в секунду. Лететь будет секунду с небольшим, один и три примерно. Взял упреждение, прицелился на два роста выше, прямо по сетке, не трогая настройки прицела. Выстрел, удар в плечо. Бандит пробежал пару шагов, его дёрнуло вбок, и он свалился. Надо же… попал. Кажется, всё. Остался только раздавленный машиной — нечего ему мучаться. Прицелился по центру перекрестья, выстрелил. Теперь точно всё.
Сдавшийся так и стоял посреди дороги, подняв руки. Я рассмотрел его в прицел — мелкий, тощий, стриженый, кисти рук аж синие от татуировок. Взял его в перекрестье, сказал в микрофон:
— Держу пленного. Аккуратненько приближайтесь и берите его.
— Принято.
«Перенти» медленно тронулся с места и поехал по дороге в сторону конвоя. Пулемёт был всё время направлен на стоящего бандита. Метрах в десяти от него машина остановилась, из неё вышла Джей-Джей, достала из кобуры «питон» и навела в грудь стоявшему. Затем через борт спрыгнула Мария Пилар, держа правую руку на кобуре с «глоком», а в левой неся моток тонкой нейлоновой верёвки, которую мы возили с собой на «всякий пожарный». Не перекрывая сектора своей подруге, Мария Пилар обошла бандита по дуге, приблизилась сзади, что-то сказала, после чего тот положил руки на голову, схватила его за запястье, подбила под колено и опрокинула на землю лицом вниз. Джей-Джей подошла ближе, продолжая держать того на прицеле, а Бонита с удивительной сноровкой связала тому запястья.
Вот теперь всё окончательно и бесповоротно. Я вздохнул глубоко, вытер пот, чувствуя, как на меня начинает накатывать мандраж.
Тем временем лежавшие на дороге люди начали подниматься, один мужчина подобрал винтовку возле тела своего охранника. Из кузова грузовика никто не выбирался, поэтому я решил, что сидящих там ещё и привязали.
Я встал, откинул капюшон, поменял обойму в винтовке, закинул её за спину, а в руки взял «девятку», откинув плечевой упор. И пошёл к пикапу.
Территория Техас, Дорога, недалеко от гор Сьерра-Невада
27 число 6 месяца, четверг, 24:30
После окончания боя ещё битых два часа разбирались в том погроме, который мы устроили на дороге. Освободили сидевших в кузове одиннадцать человек — они действительно были привязаны и выбраться сами не могли. Вытащили на дорогу застрявший «лендровер». Вытащили трупы из двух машин и кое-как с помощью добровольцев оттёрли салоны. Не бросать же такое добро на дороге, как пять новеньких дорогих военных внедорожников. Собрали трофеи, люди разобрали своё оружие и вещи, отобранные бандитами. Пленного затащили в кузов грузовика и привязали. Сторожить его посменно взялись несколько мужчин.
Две женщины были изнасилованы, было двое легкораненых, им оказали первую помощь. Кое-как распределились по дополнительному транспорту, Джей-Джей и двое мужчин съездили за брошенными на дороге машинами охранения, собрали трофеи и там. Трупы оттащили с дороги, оставив почётную обязанность их погребения падальщикам, которые уже вились в небе как туча. Вдали, в траве, мы заметили целую стаю хрюшек, которые пока не подходили, опасаясь скопления людей.
В конце концов тронулись с места, дольше уже оставаться там было нельзя. На кровь и трупы начали слетаться целые полчища насекомых — так и до заразы недалеко. Трупы бандитов свалили за обочину и покинули место боя. Шли, почти не останавливаясь, до самого ночного привала. На привал остановились там же, где останавливаются все конвои и где ночевали мы вместе с «Ящерицами саванны» Джеймса. Организовались, выставили посты, зажгли костры. Нашёлся в колонне и фельдшер, который более вдумчиво сумел заняться ранеными. Наконец и нам с Бонитой удалось остаться вдвоём.
— Как ты, Guapa? — спросил я, присев рядом у костра.
— Хорошо, — улыбнулась она. — Всё удачно сложилось. С тобой можно воевать.
— Только воевать? — поддел я её.
— Прекрати! Не только, но воевать тоже можно, если время от остального останется, — засмеялась Бонита и стукнула меня кулаком в плечо. Затем она спросила: — Что теперь?
— Хочу этого урода допросить по-быстрому. Мало ли что тут ещё происходит?
— Да, надо, — согласилась она. — Ты не забыл, кстати, что я русского языка не знаю?
— Нет, не забыл.
— Я понемножку учить его начала, несколько фраз пока. Такая у нас будет официальная версия.
— Хорошо, — кивнул я решительно. — Буду учить со всей строгостью, как в техасских школах!
Я уже успел, к удивлению своему, узнать, что школы на территории Техаса практикуют битьё учеников по мягкому месту неким деревянным веслом. Впрочем, в Техасе и в Старом Свете во многих школах это практикуется, а уж когда здесь проповедники стали определять законы, то такая практика стала обычной. Будут дети — отдам в школу подальше от Техаса.
— Я тебе дам «строгость», — зевнув, пригрозила Бонита. — Забыл, как я стреляю?
— Да уж, забудешь такое. Ладно, пойду. Ты со мной?
— Иди, я не хочу, — отмахнулась она. — Лучше здесь подожду.
Я поднялся от костра и пошёл к грузовику, в кузове которого сидели связанный пленный и охранявший его мужчина с АКМ.
— Пить ему давали? — спросил я у охранника.
— Давали, — кивнул тот. — А кормить не стали — обойдётся.
Я сел на боковую скамейку, посмотрел на пленного внимательно. На вид — классический мелкий уголовник с немелкими отсидками. Из тех, что успевают за ворота тюремные выйти, чемодан на вокзале украсть и обратно сесть. Руки как синяки, на пальцах «перстни» ещё с малолетки. На худой груди, видной через распахнутый ворот «камка», тоже всё было покрыто синими разводами «партаков». Тот ещё гусь, в общем.
— Ну рассказывай, как ты, кто ты, что ты? — предложил ему я.
— С чего это? — притворно-равнодушно спросил он.
— А мне интересно, — усмехнулся я, — что ты за тварь такая.
— Душу, что ли, излить предлагаешь?
— Мне до твоей души как до дохлой крысы, — вполне честно ответил я. — Просто рассказывай.
— А мне что, за этого типа скидка будет? — Впервые в его голосе проскочил какой-то интерес.
— Пожалуй, что и будет, — кивнул я. — Насчёт жизни не обсуждается, тут ты по-любому в пролёте, но можно обсуждать, как проживёшь оставшееся время — тихо и мирно или плохо и больно.
— Куда везёте? — проглотив слюну, спросил пленный. На его худой шее дёрнулся кадык.
— В Аламо. Там допросят, потом — к судье, — не стал я ничего придумывать.
— И как тут судьи? — Снова какой-то интерес.
Не проникся товарищ ещё местными реалиями — чувствуется, что и вправду на что-то рассчитывает. Это он зря: тут другие правила, особенно если с поличным взяли.
— Нормально, — показал я ему большой палец. — Подумает и изречёт: «Вы будете повешены за шею и провисите на верёвке до тех пор, пока не наступит смерть». Потом вывезут из города, выберут дерево, петлю перебросят, к фаркопу машины верёвку привяжут и подтянут тебя повыше. Потом падальщикам бросят.
Кадык на грязной шее опять дёрнулся.
— Это какой вариант? Плохой?
— Хороший, — отрицательно покачал я головой. — Почти идеальный.
— Хорошие у вас варианты, — нервно усмехнулся пленный. — А плохой тогда какой?
— Допросят. Будут пытать. Потом продадут конфедератам. Там проживёшь ещё сколько-то — будешь в болотах плотины строить. Будут бить, кормить впроголодь, чтобы не подох, а потом начнёшь от болотной сырости гнить заживо и загнёшься. Когда работать больше не сможешь, даже под палкой, — пристрелят.
— Я, по-твоему, зону не топтал? — чуть даже возмутился он.
— Там не зона, там — рабство, — поправил я его. — Зона по сравнению с этим — лагерь «Артек». Ты в этом мире сколько?
— Месяца три примерно, — ответил он, подумав.
— Дольше, чем я, а ума не набрался, — укорил я его. — Нет тут ни «зон» тебе привычных, ни адвокатов, ни сроков даже. Тебя взяли на дорожном грабеже, убийствах и изнасилованиях. А это означает, что ты вне закона, правил и прочего. Каждый поступит с тобой по своему обычаю. Тебя уже нет, ты теперь вроде вредного насекомого, не человек. Тебя никто не защитит, не простит и не пожалеет. А мне за тебя ещё премию выпишут. Оружие, что с вас взяли, — тоже моё. Я на тебе уже заработал, и что с тобой будет — мне всё равно. Тьфу — и растереть.
— А чего тогда сидишь здесь? — спросил он.
— Хочу узнать кое-что, — ответил я. — Расскажешь мне здесь — не придётся рассказывать после, когда тебя в розетку воткнут и уговаривать начнут. Тебя везут знаешь куда? Как раз к ним в город, к тем, кого вы захватили и как баранов продавать везли. Думаешь, они не знают, что их ждало? И что ждёт теперь тебя?
— A с чего ты взял, что продавать? — пошёл он в отказ.
— За дурака меня держишь? — спросил я его. — Даже отвечать лень.
— Беспредела не боитесь, значит? — с некой угрозой спросил пленный. — Кроме меня люди есть, спросить могут.
Я засмеялся — искренне, от всей души. У пленного даже глаза на лоб полезли от удивления.
— Дебил ты, ей-богу, — сказал я, отсмеявшись. — Это там, в той жизни твои кореша сила ещё какая-то, пока вам дышать дают. Потому что тамошние законы вас защищают непонятно зачем. Не людей от вас защищают, а вас от людей. Без защиты закона вы вообще никто. И здесь вы — пустое место. Ну взяли вы этих людей подлостью, не ожидали они, лопухнулись. А если бы не лопухнулись, то они всю вашу кодлу бы на куски порвали, даром что там одни торговцы.
Пленный ничего не ответил — лишь зло посмотрел исподлобья. Но я его нежную душу, равно как и блатную гордость, щадить не собирается:
— Посмотрел я на вас в бою — вам только у школьников конфеты тырить, а не с оружием по степи гонять, — продолжил я. — Хуже баранов, дерьмо, ничто. Пустота. Две девчонки и один мужик, а вас сколько было? Семнадцать? Тыловой заслон они оставили, курам на смех… встали на дороге и в носу ковыряются. Знаешь, за сколько мы их перещёлкали? Секунд пять, я даже рожка одного до конца не расстрелял. Спросят за него… Не смеши.
Я посмотрел на злобно пыхтящего пленного. Разумеется, я несколько преувеличивал, но — на пользу делу. Поэтому продолжат оттаптываться на его достоинстве:
— Такие кореша в Порто-Франко было завелись, так мы их на глазах всего города ногами топтали и в окна выкидывали, — вспомнил я эпизод с сутенёрами. — Потом отобрали всё, что они нажили, — и из города погнали. И кто за них спросил? Пока мы из города не уехали, носа на улицу не высунули. Ты понял? В этом мире любой ребёнок, родившийся здесь, стреляет
