Вскоре воздух огласили истошные вопли еще одного легионера. Германцы выпотрошили его, как кабана, но не прикончили сперва, как прикончили бы зверя. Покатываясь со смеху над истошными криками, они не спеша вытаскивали из пленника кишки. Потом одному из них пришла в голову другая идея: он рубанул пониже живота, а когда римлянин в очередной раз взвыл, заткнул ему рот тем, что отрубил.
Калда Кэлия передернуло, да так, что звякнули цепи.
— Не меня, — хрипло прошептал он. — Он не может проделать такое со мной!
Но как он может помешать варвару?
Если бы германцы захотели, они бы уже покончили с Кэлием, но, похоже, жертвы для пыток выбирались наобум. Дикарь указывал на какого-нибудь римлянина, двое других варваров хватали пленника и принимались за работу, стараясь, чтобы уход легионера из жизни был как можно более мучительным и ужасным.
На Кэлия пока никто не указал, но было ясно, что Ингевон укажет, и очень скоро. Может, германцы ждали, когда Кэлий придет в себя. Они предпочитали, чтобы жертвы до последнего мгновения сполна чувствовали муки.
— Не меня, — снова прошептал Калд.
Будь у него меч, он бы бросился на клинок. Будь у него кинжал, он бы поразил себя в сердце или перерезал себе горло. Но что может сделать пленник с разбитой головой, скованный тяжелыми цепями?
И вдруг, над запахом крови и еще худшим запахом ужаса в нем всколыхнулась безумная надежда. Может, ему удастся с помощью оков завершить дело, расколов себе череп… А если не удастся?
Смех, вырвавшийся у Кэлия, тоже был безумным. Если не удастся, ему же хуже.
Римлянин приподнялся и сел. Как он и боялся, это привлекло к нему внимание германцев. Один из них крикнул, указывая в его сторону, трое со злобными ухмылками направились к нему.
«Сейчас или никогда!» — мелькнула мысль, и он нанес себе удар со всей силой отчаяния и страха.
«Я все-таки испортил им забаву», — успел подумать римлянин перед тем, как провалиться в небытие.
Лошадь Валы Нумония, ковыляя, несла его на юго-запад. Бедное животное выбивалось из сил, но начальник римской конницы — а теперь беглец в стране, превратившейся для римлянина в западню, — не давал животному отдохнуть. Если…
Нумоний надеялся, что немного обогнал известия о судьбе Квинтилия Вара. Он замечал на полях работавших германцев, и никто из них не обращал на него особого внимания. Они видели во всаднике воина Рима, а не беглеца, спасающегося после разгрома его армии. Пока германцы принимали Нумония за человека, к которому опасно приближаться, за которого могут сурово отомстить, только попробуй его обидеть, он был в безопасности. Но сам-то Нумоний знал, что он всего лишь беглец.
Он также знал, что десятки, сотни, может, даже тысячи римских беглецов уже рассеялись по германской глухомани и скоро до варваров неизбежно дойдут новости. А если пока не дошли, одного вида множества римлян, блуждающих по лесам и болотам, вполне достаточно, чтобы навести на мысль о постигшей легионы катастрофе.
Но Валу Нумония тревожило не только это. Начальник конницы знал: рано или поздно ему придется остановиться и поспать. А во сне он будет беззащитен: какой-нибудь германец запросто сможет перерезать ему горло или размозжить голову. Римлянин не узнает, что он в опасности, пока не будет слишком поздно. Легионеры шутили, что «заснувший посреди вражеской страны просыпается мертвым», но Нумоний и раньше находил эту шутку не слишком смешной, а сейчас — тем более.
Хуже всего — пока он будет спать, его могут обогнать вести и слухи, которые ему покамест удавалось опережать. И тогда германцы поймут, что за римлянином больше не стоит мощь империи, поймут, что он неожиданно стал добычей. И начнут на него охоту.
Нумоний проехал мимо усадьбы, на полях которой трудились женщины, дети да один сгорбленный, седобородый старик. Ни одного мужчины, который мог бы стать воином. По пути на север римляне удивлялись этому.
Губы Валы Нумония скривились в горькой усмешке.
Боги свидетели, больше это его не удивляло! Беда в том, что порой знания достаются слишком дорогой ценой. Вообще-то люди постоянно так говорят, но только теперь Вала до мозга костей прочувствовал эту истину.
Все варвары провожали его взглядами. Они, конечно, прекрасно знали, куда и зачем ушли их воины, но не знали (во всяком случае, римлянин молил богов, чтобы они не знали!), чем закончилось дело. Быть может, они подозревали, что Нумоний — разведчик или передовой гонец, за которым следует победоносная римская армия.
Только это было не так.
Что за нелепые мысли лезли ему в голову! Не иначе, как от смертельной усталости. Нумоний даже задался вопросом, не лезет ли всякий вздор в голову его коню. Ну не чепуха ли? Беглец понимал — так ему долго не протянуть.
У него оставалась половина каравая ячменного хлеба. Когда она будет съедена, придется покупать — или воровать! — еду у германцев. Конечно, красть у варваров цыплят — не слишком достойное занятие для начальника римской конницы, но такая участь лучше той, что выпала на долю несчастных пехотинцев.
Нумоний обрадовался, когда тропа свернула в чащу. Теперь он больше не чувствовал на себе взглядов белесых глаз германцев. Варвары смотрели на него, как волки на больного, усталого оленя: если олень упадет, он станет их добычей. Если не упадет — тогда они поймают другого.
Вообще-то Нумоний ненавидел германские леса. Ему казалось, что здесь за каждым стволом таится угроза; неудивительно, ведь вокруг ничего не разглядишь дальше собственного плевка. В любой момент кто-нибудь может наброситься на тебя из полумрака. Волк. Медведь. Остророгий тур, не менее опасный, чем любой хищник. И конечно, самые страшные здешние хищники — германцы. А ты не заметишь опасности до тех пор, пока не будет слишком поздно.
Но когда опасность грозит отовсюду, лес уже не кажется слишком страшным, особенно если скрывает жертву от охотников, а не только охотников от жертвы.
Вала Нумоний соскользнул с лошади, свел ее с тропы, привязал к молодому деревцу, вернулся к тропке и как можно тщательней уничтожил следы. Не будучи следопытом, он не знал, насколько тщательно, но в любом случае он сделал все, что мог.
Устроившись в половине полета стрелы от тропы, он грыз жесткий, черствый ячменный хлеб. Грубый хлеб из муки грубого помола, не очень вкусный. Но такой хлеб занимал мало места, а для воинов, вынужденных носить запас провизии за плечами, это было важнее всего.
Пару кусочков хлеба кавалерист отдал лошади: ее все равно нечем было больше накормить — под пологом германского леса росли лишь редкие папоротники и сорняки. Жуя корки, животное одарило Валу укоризненным взглядом: «Мало того что загнал меня чуть не до полусмерти, так еще и угощаешь только этим?»
— Прости, — произнес Нумоний усталым шепотом. — Отвези меня за Рейн, и я всю жизнь буду кормить тебя чистым овсом и ячменем. Честное слово, Эопа.
Может, хоть галльская лошадиная богиня услышит его мольбу здесь, посреди германского леса: боги его народа, похоже, бессильны в этой стране.
Он растянулся на земле рядом с лошадью. Опасно это было или нет, ему необходимо было поспать. Безмерная усталость превратила его в полного идиота, способного выболтать германцам, что он беглец… Хотя вряд ли германцы смогли бы его понять. Большинство туземцев не знали латыни, а Нумоний не удосужился выучить больше нескольких германских слов.
Стоило ему лечь, и его уже ничто не беспокоило. Голая земля показалась римлянину божественно мягкой периной самого Юпитера на вершине Олимпа.
