— Если я сунусь в Китай, меня, наверно, даже не впустят, — пробурчал Чеп.
Мама-сан встала, улыбнулась:
— Суньтесь лучше в меня, я вас всегда впущу! — и оставила его доедать ланч.
Вернувшись в свой кабинет, Чеп прокрутил этот разговор в голове и опять почувствовал прилив возбуждения. Он попытался вообразить себе все наглядно: гонконгская девушка садится в Коулун Тонге на поезд и едет в Китай, чтобы переспать с китайским функционером. Он увидел, как девушка выходит из вагона, увидел ожидающую машину, гостиницу. И встряхнул головой: дальнейшего он представить не мог. Его фантазия была бессильна. Того Китая он не знал.
Чеп ощутил, как разгорелась первая искра вожделения — наподобие жажды, она иссушала губы, и тело, словно от недоедания, казалось легким-легким. Мысли в голове еле ворочались. Охваченный истомой, он не мог думать больше ни о чем, кроме своей немудрящей потребности. Когда он был с женщиной, его редко тянуло немедленно ею овладеть — он просто говорил и слушал, а сам одновременно старался ее запомнить, чтобы потом, расставшись с ней, предаться досужим размышлениям — и только тогда возбудиться. Разлука будила в нем вожделение, а встречи — вселяли робость. Теперь он думал уже не о маме-сан, не о девушках из «Киски». Он видел перед собой Мэйпин и хотел именно ее. Ее печаль, ее попытка его утешить, грусть, придающая хрупкую красоту ее лицу, впечатление слабости, возникшее, когда она слегка наклонила голову: глаза припухшие, плакала, наверное, — от всего этого Чеп только сильнее ее желал.
На исходе рабочего дня, за минуту до того, как мистер By нажал на кнопку гудка, Чеп нашел предлог, чтобы оказаться у дверей швейного цеха. Он дождался гудка, стал смотреть, как девушки подхватывают зонтики и сумки, готовятся уйти. Мэйпин подняла на него глаза. Он кивнул ей.
Она не направилась к нему тут же, а, проходя мимо, спросила:
— Вам меня?
Английским она владела плохо. Поняла ли она сама, что сказала? Всего два слова — и он вконец потерял голову. Конечно, на фабрике эта фраза была дежурной, ее употребляли все кому не лень: мисс Лю, мистер Чун, мистер By, и трактовки могли быть самые разные — но в устах Мэйпин этот вопрос значил только одно.
Мэйпин ушла вместе с остальными. Чеп отправил мистера By домой: «Просто спустите флаг. Я сам запру» — и уселся в кабинете, распахнув дверь, чтобы видеть лифт вот кабина едет по вызову вниз, вот загорается буква Ц — цокольный этаж, а затем все цифры поочередно вплоть до восьмерки, восьмого, где он ждет за опущенными жалюзи, поглаживая свое лысеющее темя.
Ни единого слова. Пока он запирал дверь, Мэйпин прошла к дивану и села так, как сидела всегда, сильно подавшись вперед, точно пассажирка автобуса, которая уже подъезжает к своей остановке и собирается встать. Чеп подошел к ней, осторожно опрокинул на спину, поцеловал. Потом сорвал с нее блузку — сшитую этажом ниже, отлично знакомые ярлык, ткань, фасон. Скоро Мэйпин стояла перед ним на коленях, а он сидел, разинув рот; в висках бешено стучало, глаза лихорадочно блестели. Он был в панике, потому что попался в капкан; струсил, что оказался во власти чар этой простой девушки. От слепого, перехватывающего горло ужаса Чепа удерживало только одно — его страх она принимала за какое-то другое чувство, возможно за уверенность, приличествующую мужчине и хозяину целой фабрики. Вскоре он начал повизгивать и дергать ее за волосы.
Потом отправился в Крикет-клуб, радуясь, что есть куда пойти, радуясь предлогу. К возвращению в Альбион-коттедж, к новой встрече с матерью и домом Чеп был не готов; встреча с Монти пришлась очень кстати. Благодаря Мэйпин он расслабился и прочистил мозги, да и аппетит нагулял. После секса тянет на пиво и сандвичи с беконом.
Крикетом Чеп особо не интересовался — даже за чемпионатами едва следил. В Крикет-клуб он вступил ради игры в лаун-боулинг, а также общения с хрычами-старожилами, отцовскими друзьями. Своих друзей у Чепа было раз-два и обчелся. Что до боулинга, то, несмотря на развинченную походку и рассеянность, на поле Чеп проявлял агрессивную целеустремленность, а потому считался одним из лучших игроков клуба.
Войдя в столовую — с мечтательной улыбкой на лице, чувствуя себя баловнем судьбы… «молодчина Мэйпин, до чего же с ней легко»… — он увидел Монти: тот стоял у стойки бара с каким-то китайцем. Монти принял улыбку Чепа на свой счет и как-то даже опешил, когда после оклика: «Сюда-сюда, сквайр» — Чеп внезапно посерьезнел и только тогда поздоровался. Для Чепа воспоминания были слаще, чем настоящее, а Монти вывел его из приятного забытья.
— Вот хочу тебя, Невилл, познакомить с одним из наших новых членов, — Монти потрепал Чепа по загривку. — Мистер Хун — Невилл Маллерд.
— Рад познакомиться.
— Для меня это большая честь, — отозвался китаец, как-то слишком отчетливо выговаривая согласные.
Чеп не стал продолжать разговор, тяготясь навязанным ему собеседником, досадуя, что образ Мэйпин, стоящей на коленях в его кабинете, уже стремительно тускнеет.
— Я угощаю, — заявил Монти. — Ты что будешь, сквайр?
— Пинту размягчения мозга.
— Одобряю, — и Монти обернулся к бармену.
Мистер Хун сказал:
— Вы владелец «Коулун Тонг билдинг».
Вот она, китайская тактичность. Не успев сказать «Здрасте», тут же обухом по голове.
«Империал стичинг», — подтвердил Чеп. — Раньше мы шили мужские рубашки всех моделей. Одеждой мы заниматься не перестали, но наш профиль — галуны. Эмблемы. Тесьма с надписями. Сложные вышивки. На эмблемы сейчас большой спрос. Переделываем их по случаю Передачи. — Мистер Хун пододвинулся к Чепу. — А откуда вы знаете, что я владелец?
— Это не секрет, — ответил мистер Хун.
Хороший английский мистера Хуна не вызвал у Чепа ничего, кроме раздражения. В Гонконге те, кто бегло изъяснялся по-английски, всегда оказывались самыми отъявленными мошенниками. У этих скользких людишек что ни слово, то ложь. Ох уж эти уклончивые, неискренние ёрники, чей безупречный английский означал, что они получили образование где-то за пределами колонии, а заодно научились презрительно фыркать и задирать нос. Если же акцент при этом американский — вообще караул. Чепу по душе были местные китайцы с их анекдотическим диалектом — лишь немногие выпускники гонконгских школ владели английским хорошо, и потому всякий сверчок знал тут свой сословный шесток.
— Я бы хотел поговорить с вами о приобретении вашего здания, — сказал мистер Хун.
Абсурдность ситуации вызвала у Чепа приступ смеха — нет, это надо же додуматься ляпнуть такое в первую же минуту! Опять китайская деликатность!
Услышав громкий хохот с примесью негодования — Чеп все еще досадовал, что ему не дали посмаковать воспоминание о Мэйпин, — мистер Хун поморщился. Но не отвел от Чепа глаз, словно надеясь его загипнотизировать.
Туг Монти начал расставлять бокалы, приговаривая свое «сквайр», «сквайр», и Чеп вновь заулыбался.
— Оно не продается, — сказал Чеп. Произнося эти слова, он не смог удержаться от злорадной интонации. — Я его никогда не продам. Даже думать забудьте. Не тешьте себя надеждами.
4
Когда он запаздывал, а мать, дожидаясь его, стояла в дверях, всякий раз она словно бы разрасталась, заполняла собой весь дверной проем, чтобы перехватить сына, задержать, обратиться в стену прямо перед его носом, швырнуть в лицо горсть упреков. Так она вела себя и сегодня. Ей была свойственна выматывающая душу агрессивность то ли матери, то ли жены — между женой и матерью,
