Теперь мать начала за него переживать, сокрушаться, что он так много работает («Весь день корпел не поднимая головы»), и Чеп был доволен, что так ловко обманул ее, в один момент сбил со следа. Ему нравилось слегка растравлять в ней совесть. Так ей и надо — раз уж он столько от нее вытерпел, пусть теперь немного помучается попусту, вреда не будет.
Сколько бы он потерял, если бы отчитывался перед ней во всем. Рассказав о Мэйпин, он всего лишь оскандалился бы в глазах матери, нарвался бы на брезгливую гримасу. «Ну ты и скотина», — процедила бы она. А как бы она себя повела, услышав из уст того китайца наглое предложение продать фабрику? Если бы Чеп мог предугадать ее реакцию, он бы, пожалуй, все-таки осмелился пересказать их разговор. «Так уж у них заведено, — скажет она, наверное. — Кидай-катайцы всюду свои загребущие руки запускают, верно я говорю?»
— Что-то ты сегодня молчаливый, — заметила мать.
За ужином Чеп не проронил ни слова.
— Все в порядке? — продолжала она.
В таких случаях, когда Чеп с головой уходил в свои тайны, она принималась допрашивать его с упорством тюремной надзирательницы.
— Да все нормально, мама. Просто устал.
— Верно, тут устанешь. На фабрике все в порядке?
— Хлопот полон рот.
Какие там хлопоты! Он сидел и глядел на красивые волосы Мэйпин. А теперь никак не мог вспомнить, целовались они или нет. Чужие прикосновения ему претили, но с Мэйпин он всякий раз терял голову. Она все равно что оказала ему первую помощь. «Памятка бойскаута», незамедлительные действия при змеином укусе. До ее прихода в кабинет он чувствовал себя отвратительно — сбивчивый пульс, дрожь в руках, сухость во рту, влажная испарина на ладонях. И тут она его исцелила. Высосала яд из его саднящей раны.
— Чеп, как же мне не нравится, когда ты допоздна торчишь на работе.
— Кто-то же должен это делать.
Ха! Ланч в «Киске», секс в кабинете за опущенными жалюзи, пинта размягчения мозга в Крикет-клубе с Монти, напористый китаец Хун с его бестактными расспросами. От секса и пива Чеп и стал похож на утомленного труженика.
Ван снова появился в комнате, чтобы убрать со стола, и Чеп увидел в нем Хуна. Ответив этому типу «нет», Чеп преисполнился сознанием силы — собственно, он ведь не ограничился простым отказом, а еще и поиздевался. При жизни мистера Чака Чеп не смог бы так поступить. Пришлось бы ехать к старику домой, излагать ему идею Хуна, спрашивать, разрешает ли Чак тому отказать, — хотя заранее было бы ясно, что мистер Чак, ненавидящий КНР, ни за что не даст согласия. Возможно, мистер Чак ненавидел не только КНР, но и китайцев — всех скопом.
В мистере Хуне настораживало многое — не только отличный английский, но и манеры. Чепу нравилось думать, что китайцы — люди предсказуемые. Чеп понимал, как они устроены, — изучил их на примере мистера Чака и Вана. Порой его посещала тревожная мысль: а вдруг эти двое — совсем нетипичные китайцы и на всех остальных ни капли не похожи? Вот был бы номер! Эту гипотезу в чем-то подтверждало завещание мистера Чака: Чеп в жизни бы не догадался, что старик хочет завещать фабрику ему. А ведь ему казалось, что мистера Чака он видит насквозь. Что же тогда можно сказать про остальных китайцев?
— Бифштекс вышел удачный, — говорила мать.
За чаем она предавалась воспоминаниям об ужине, который они только что съели.
— Высший класс, — поддакнул Чеп.
— И капустка свежая. С Новых Территорий. Ван сегодня взял на рынке.
Чеп прихлебывал чай. Да, думал он, полное ощущение, что Мэйпин оказала ему первую помощь при змеином укусе, словно высосала яд из ранки, оставленной на его члене зубами какой-то твари.
— Я тебе сберегла поджарки к завтраку.
— Ага.
— По радио сейчас будут новости. Уже двадцать пять десятого.
— Не надо, мам. Ты же знаешь, что они скажут.
Что скажут, знали оба — опять Передача. Других тем нет. Просто пытка какая-то — тут ведь ничего уже не поделаешь, верно? С Передачей они давным-давно смирились. Новые подробности только вконец сбивали их с толку.
Мать промолчала. Как всегда, она наблюдала за ним, криво улыбаясь; вставная челюсть во рту съехала, и потому ее лицо исказила странная, какая-то бульдожья гримаса. Но лицо это ничего не выражало. Зато душу переполняли старые печали и горькие обиды.
Чеп задремал, и перед глазами у него поплыли образы: голова Мэйпин, ее хрупкие плечи у него между колен, мама-сан, произносящая «человек держит лошадей» и «все что угодно». И еще одно будоражащее душу воспоминание: страшная статья из газеты, «Твое лицо принадлежит мне». Так Чеп и заснул прямо в кресле, прикрыв ладонью темя, привалившись головой к лиловой вязаной накидке.
В половине одиннадцатого мать, тронув его за руку, сказала:
— Чеп, давай-ка к себе.
Проснувшись, он зевнул, хмуро покосился на лампу; мать и сын, пробурчав «Спок-ночи», расползлись по своим спальням.
На следующий день он был в швейном цехе — делал обход, когда из селектора раздался голос мисс Лю:
— Мистера Маллерда вызывают по первой линии.
Когда его фамилию произносили китайцы, она звучала странновато, точно ирландская, а не английская; Чепа это раздражало. И к телефону идти никакого желания не было.
И вдруг, в это же мгновение, сам не понимая ассоциативной связи, он подумал, что никогда не женится на женщине, которая привлекает его в сексуальном плане. Своих партнерш он выбирал из тех, на ком не женятся. С женщиной, которая не была ни китаянкой, ни филиппинкой, он переспал всего один раз в жизни. И то это была шлюха из Макао, португалка — представительниц этой нации Чеп считал не совсем белыми, так что своему правилу, можно сказать, не изменил. Назвалась она Розой Коэльо. Фамилия распространенная; означает она, как он выяснил — и прямо-таки пожалел Розу, — «кролик». Роза Кролик была вся волосатая; когда она разделась, от нее запахло, как от рыбацкого траулера, — солью и смазкой. Но случилось это в Макао, за горизонтом, а потому не в счет. Отчего же все эти мысли беспокойным роем кружились в его голове, пока он шел по швейному цеху к телефону? Неизвестно.
— Чеп, на одно словечко…
— Мама?
— Сегодня ужинаем у «Толстячка», — сообщила она.
Таверна «Толстячок» — так и значилось на вывеске этого заведения в бухте Козуэй. Любимый ресторан его матери: заплеванные опилки на полу, футбольные вымпелы и медные бляхи, которыми украшают лошадиную сбрую, фальшивые потолочные балки, оловянные кружки на крючках, дубовые столы, а летом, как значилось в рекламе, «бойкие служаночки», набранные в большинстве своем из числа нелегальных иммигранток, вьетнамок, что пробираются в Гонконг на джонках.
— Хочу тебя с одним человеком свести, — добавила мать.
Как-то раз давным-давно, сидя в «Толстячке», Чеп сказал: «Наверно, в Лондоне таких ресторанов полно, только готовят вкуснее и официанты — не китайцы», но мать подняла его на смех: «В Лондоне таких ресторанов раз-два и обчелся, но готовят хуже, а официанты — сплошь кидай-катайцы».
Она часто пересказывала этот диалог знакомым.
Чеп приехал заранее, но мать уже сидела за столиком.
— Он разрешил мне самой выбрать, — заявила она Чепу. И улыбнулась своему спутнику.
А спутником оказался не кто иной, как мистер Хун. В новом костюме. На рукаве пиджака, на самом видном месте, красовался фирменный лейбл, что у континентальных китайцев считалось последним писком моды.
