Бабушка вспомнила про Эрмолоза. Уж больно хорошо, мол, поёт.
Потом отец предложил в крёстные кузнеца Адама Киквидзе — он, мол, с таким мастерством куёт, словно волшебник.
Мать хвалила Бабилу Тогонидзе. Должна же, мол, быть среди крёстных хоть одна женщина, а лучшей соседки на всём свете не сыскать!
У дяди Пирана вырвалось имя духанщика Темира. Все сразу накинулись на него, и он замолчал.
А я, вытаращив глаза, глядел то на одного, то на другого, не зная, кого поддержать. Каждого в отдельности я уважал и с каждым соглашался.
Вдруг дед на что-то рассердился и заявил:
— Как хотите, так и делайте! Но только, чтоб я здесь попа не видел!
— Пропали мы, — воскликнула бабушка, обеими руками ударив себя по голове. — Старик белены объелся и взбесился! Сумасшедший, где ж это видано, чтоб крестили без попа?
— Правду люди говорят: волос длинный, а ум короткий! — презрительно заметил дед. — Что ты смыслишь? Разве освящённое богом вино не лучше поповской водицы? Зачем же даром отдавать попу деньги? Налью я лучше в таз вина, посажу туда Карамана и — привет! Вот вам и крещенье!
— Что ты говоришь, безумец! Опомнись! Да где ж это видано, чтобы ребёнка в вине крестили? — затараторила бабушка.
— Не было видано, так будет! — беспечно ответил дед.
— Чтоб тебе пусто было! И где ты это вычитал? — не могла успокоиться бабушка.
— А зачем мне чужим умом жить?
— Вай-вай-вай! Спятил старый! Спаси и заступись, всевышний! — и расстроенная бабушка выбежала ил комнаты.
Всё, однако, имеет свой конец. И спор этот, длившийся около двух лет, наконец закончился.
Наступило утро дня моих крестин.
В полдень, когда дом заполнили гости, прибежал Пиран и, оставив дверь открытой, громко провозгласил:
— Поп Кирилэ пожаловал!
Мне не терпелось поскорей увидеть гостя, которого ждали с таким благоговением. И когда на пороге вырос человек в широкой рясе, я понял, что это долгожданный поп.
У попа Кирилэ на груди висел крест на тонкой цепочке, в руках у него тоже был крест, только побольше. Длинная чёрная борода его тоже ниспадала на грудь.
Прежде, чем переступить порог нашего дома, он произнёс, подняв крест: «Мир сему дому». Не успел он и рта закрыть, как я заревел и удрал.
Цепочка и крест мне понравились, но чёрная борода напугала меня до смерти, и я со страху не знал, куда спрятаться. Тихонько я пробрался в дядину комнату и забился в уголок. Но за мной прибежали три моих крёстных: джигит Георгий, певец Эрмолоз и мастерица печь хачапури Бабила Тогонидзе. Поймали они меня без особых усилий. Георгий дал мне конфет, Эрмолоз — леденцов, а Бабила дала попробовать сладкий пирог.
Взятка сделала своё дело, я успокоился и подошёл к попу.
Но когда мне велели встать в таз, я снова заревел и обеими руками схватился за штаны. Не сниму, мол, и всё тут!
Мне тогда было уже больше трёх лет. Хорошо, крёстный Георгий заступился: мол, он уже взрослый парень, не надо его срамить.
Бабушка согласилась с ним. А мне стало смешно. Я и вправду немного стеснялся предстать перед всеми обнажённым, но в большей степени хитрил. Не станут же насильно стаскивать с меня штаны, авось что-нибудь мне дадут, чтобы задобрить. Моя уловка удалась: Бабила, пошарив в карманах, вытащила серебряную монетку.
Я в то время ещё ничего не смыслил в деньгах, но знал уже, что на них можно накупить целую кучу сладостей в лавке у Темира.
— Хочешь? — спросил меня Георгий и потряс в кулаке монетки.
Я кивнул. Но штаны продолжал держать.
— Куда же мне их высыпать? Кармана-то у тебя нет!
Я протянул ему одну руку и зажал монеты в кулачке.
— Хочешь? — теперь Эрмолоз побренчал монетками.
— Хочу! — снова кивнул я.
— Давай лапку!
Я протянул ладошку и она тотчас же наполнилась деньгами.
Когда обе руки были заняты, раздеть меня не составило труда. Я и не пытался сопротивляться, боялся выронить монетки.
Видимо, достаточно человеку зажать в руках деньги, как ему не только штаны, но и совесть потерять легко.
Крестины меня научили многому. Но, главное, я запомнил, что стоит схитрить разок и сразу станешь вымогателем.
Крестины мне казались чем-то необыкновенным всегда. А оказалось всё очень просто. В круглый таз налили тёплой воды, поп помахал над тазом кадилом, пошептал, и меня посадили в воду. Крёстные, как мне помнится, обошли вокруг три раза и встали рядом. А поп продолжал бурчать что-то себе под нос и махать кадилом и крестом.
Бабушка стояла неподалёку и с улыбкой смотрела на меня. Вот и все крестины.
Тёплая вода была мне приятна, но борода попа наводила на меня ужас, и я молил бога, чтоб поскорее всё кончилось.
Наконец меня одели.
Но тут дед подхватил меня и потащил в дядину комнату. Там было два человека, большой котёл и ковш.
Я и оглянуться не успел, как с меня снова стащили штаны и усадили в котёл, а дед вылил на меня целый ковш вина.
Приятный запах защекотал мне ноздри. Дед сделал-таки по-своему: снова окрестил меня, но теперь уже в вине.
Когда меня вытащили из котла, я слегка охмелел. Топчан, на котором мы спали с дядей Пираном, стоял тут же, и меня, обтерев широким полотенцем, уложили в постель.
Внезапно комната закачалась, меня понесло и закружило и швырнуло куда-то в бесцветную бездну.
На второй день у нас продолжали пировать, упоминая в каждом тосте моё имя. Страшно даже подумать, кем бы я мог стать, если бы хоть одно пожелание исполнилось.
Стол был накрыт в зале. Меня привели и усадили среди гостей.
Дед протянул мне крошечный рог.
— Держи, Караман! Если выпьешь до дна, я тебе подарю этот рог.
Но отец не дал мне сделать ни глотка.
— Подожди, уж это и потом успеешь!
— Отдай! — гаркнул на него дед. — Если сейчас он не привыкнет, то потом поздно будет. А что за мужчина, если вина не пьёт! Отдай, говорю!
Сын послушался отца и нехотя вернул мне рог.
Я поднёс рог ко рту, сделал глоток, второй и… перевернул его пустым.
Гости совсем развеселились. Теперь меня захвалили ещё больше, прямо до небес вознесли.
Эрмолоз затянул песню, а потолок и стены словно бы загудели и раздвинулись. Пока гости пели, дядя Пиран взял два кувшина и пошёл в погреб за вином. Я побежал за ним, но споткнулся и… нырнул куда-то с головой.
— Вай ме! — услышал я вскрик.
Кто-то схватил меня за лодыжку и вытащил из чана, в который я угодил. Я был мокрый с головы до пят: вино ручейками стекало с меня на пол.
После такого купания в вине я опьянел, но всё же узнал своего спасителя. Да и кто не узнает свою мать! Благословенье всевышнему, что она, на счастье, оказалась в погребе! Иначе вряд ли бы вы узнали от меня об этом.
Вновь я был в свежекрещёном, так сказать, состоянии. Ну и повезло мне! За два дня я крестился трижды: в тазу, в котле и в чане. После таких тройных крестин стоило мне завидеть бороду попа Кирилэ, как я стремглав бежал прочь и прятался. Боялся, как бы, чего доброго, вновь не надумали меня крестить!
Но что удивительно: страх к попу засел во мне надолго, а вот расположения к вину я не потерял.
Падение в чан научило меня бдительности, любопытству и осторожности. От многого я старался отмахиваться и многого старался избежать, а главное, боялся залететь в небо, чтобы, не приведи господи, снова не свалиться в чан.
Постылая вода и земляничный ковёр
Стоял знойный день. Воздух вокруг словно кипел.
Мама принесла кувшин родниковой воды. Дед схватил у неё кувшин и, захлёбываясь, стал пить. Утолив жажду, он передал кувшин бабушке. Та, конечно, обиделась и не преминула упрекнуть его:
— Ты что это, старик, с годами невежей становишься? Забыл разве: вино — старшему, воду — младшему?
Поняв, что допустил оплошность, дед решил улизнуть от прямого ответа.
— А ну-ка, отчего это, ответь мне?
— Да оттого, что младший нетерпеливее, — тотчас же нашлась бабушка.
— Ну, о том, что ты нетерпелива, давно всем известно, — хихикнул дед. Потом наставительно заметил: — Видишь? Тебя считают разумной женщиной, а всё же ты не знаешь, отчего это так повелось, что воду всегда уступают младшим!
— Да сам ты ни черта не знаешь! — обозлилась бабушка.
— Ничего подобного! Таких, как мы, эта пословица не касается! Это только к детям относится…
— Вот я и говорю, что ребёнок более нетерпелив! — не сдавалась бабушка.
— Нетерпеливых и среди нас немало, погоди, не лови меня на слове! Ребёнку уступают воду потому, что он ангелочек, ротик у него чистый, и после него не противно пить, поняла?
— Похоже, что ты сам это придумал, — держалась бабушка.
— Господи! Ну что это ты все земные мудрости выдаёшь за мои! — махнул дед рукой. — Попей-ка лучше, пока вода холодная!
На второй день, когда мама снова принесла воды, первым схватил кувшин я. Я выпил сколько смог, а остальное вылил на кошку, сладко дремавшую у порога.
Кошка вскочила и как безумная пустилась прочь.
— Ты что воду льёшь? — накинулась на меня мама.
— Какое тебе дело? Моя вода, что хочу, то и делаю! — беззаботно ответил я, приставив к стенке пустой кувшин.
— Как это «моя?» — разгневалась мама.
