и рыдая одновременно. Милостивый Боже, он ненавидел ее, даже не зная ее по-настоящему.
А теперь там, на утесе, она опозорила себя перед всеми, бросая на него слезливые взгляды и открыв свои чувства. Мысль о том, что все от Торнипа до Нэни жалели ее, была похожа на раковую опухоль в ее сердце и сделала ее рыдания еще тяжелее. Она пыталась сжаться в комок, когда подушка, которой она накрыла голову, внезапно выпрыгнула из ее рук.
Хватая ртом воздух, она поднялась с кровати и увидела стоящего рядом Тристана с подушкой в руках. Страдание заставило ее выхватить подушку и швырнуть ему в голову.
— Уходи!
Тристан увернулся от подушки, сел на кровать и положил перед ней несколько платков. Взяв их, она отодвинулась подальше от него, присев около столбика кровати. Там она занималась тем, что фыркала, утирала слезы и сморкалась в платок. Она подскочила, когда он с неожиданной мягкостью заговорил.
— Я только что провел больше часа, подвергаясь критике, осуждению, и всеобщему презрению. Почему ты не сказала мне о своем отвращении к шпагам и кинжалам?
Пэн громко высморкалась.
— Кто рассказал тебе?
— Все пустоголовые жулики — жители этого замка.
— Даже… даже Нэни.
— Особенно Нэни, которая этим вечером как обычно искупалась в эле и была достаточно красноречива на сей счет.
Не зная, как много вреда нанесла ей Нэни, и сгорая со стыда, Пэн уставилась на свой платок.
— О-о.
— Она была очень красноречива, пока я не начал расспрашивать ее о природе твоей неприязни и о том, как она появилась. Тогда она придержала язык и глупо, по-старчески запричитала.
Когда он остановился, Пэн взглянула на него. Он спокойно разглядывал ее, будто ожидая объяснений от нее. Она знала, что не сможет заставить его оставить ее в покое, Пэн попыталась придумать что-то, чтобы отделаться от него. Он не сдастся, пока не получит ответ, но она никогда никому не говорила о своем даре. Однажды она доверилась подруге детства и потеряла ее из-за боязни и подозрений. Она потеряла своих отца и мать из-за дара. Она не могла рисковать. Пэн мяла платок в руках. Она могла бы дать ему часть правды.
— Я… хмм … я видела человека, убитого шпагой, когда была еще ребенком.
— Это не все, — сказал он. — Я чувствую это. Нэни что-то бормотала о проклятии.
— О, Нэни кругом видит подменышей, ведьм и эльфов и убеждена, что за каждой неудачей стоит проклятие из-за какого-нибудь …
Ее голос затих под тяжестью пристального неулыбчивого взгляда Тристана.
— Я надеялся услышать от тебя правду, но ты напугана. Теперь я вижу это. Я должен был понять это сразу, тем более что ты никогда не уклоняешься от борьбы со мной в другом. Очень хорошо. Тогда, если это просто твое отвращение, ты не будешь против объяснить мне, почему не отдала мне это.
Он сидел, одной ногой опираясь о пол. Он наклонился и вытянул что-то из своего сапога. Выпрямился и протянул ей золотой с рубинами кинжал.
— Нэни спросила меня, как я нашел свой кинжал, — сказал он, протягивая его ей. — Я нашел его, разыскивая тебя. Как случилось, что ты никогда не показывала его мне?
Когда он показал ей оружие, Пэн широко раскрыла глаза. Дыхание ее перехватило, и взгляд остановился на рукоятке. Темно-красная эмаль превратилась в поле покрытое листьями, столь красными, что они казались почти черными. По форме они напоминали белладонну, и на листьях корчились золотые змеи. Пэн пронзительно закричала, вскинула руку, чтобы отогнать их и соскочила с кровати. Она отбежала в самый дальний угол своей спальни, налетела на каменную стену и вцепилась в нее.
Голос Тристана вырвал ее назад из золотого и рубинового кошмара.
— Пэн! Пэн, его нет. Кинжала больше нет.
Она моргнула. Ее видение постепенно развеялось, и сознание возвратилось. Она почувствовала обнимающие ее руки Тристана. Он поднял ее на руки и отнес к сиденью у окна. Он усадил ее себе на колени, прижал к своему телу и стал шептать слова утешения. Дрожа, Пэн ухватилась за края его дублета и спрятала свое лицо в его шее.
— Его нет, — прошептал он.
— З-змеи, они попытались достать меня.
— Я отнесу его к себе в комнату.
— В-вот почему я закрыла его в этой шкатулке.
Она почувствовала, что он кивнул, внезапно вспомнила, где она, и уткнулась лицом поглубже в его шею. Успокоившись, она поняла, насколько сильным было его присутствие. В отличие от других случаев, когда на нее находили видения, она оставалась в их власти, пока сами образы не решали покинуть ее. Он же был в состоянии войти в ее кошмар и вытянуть ее оттуда своим голосом, теплотой своих рук и тела. Почему она должна потерять его?
Собрав всю свою храбрость, она подняла голову и посмотрела на него:
— Ты… ты действительно ненавидишь меня?
Он на мгновение закрыл глаза, прежде чем встретить ее взгляд.
— Иисусе, дай мне силу. Нет. Я был разъярен, но я не должен был говорить этого. Я не понимал, и ты была настолько пылкой со мной, что я чувствовал себя преданным.
Он встретил ее пристальный взгляд, и Пэн начала тонуть в темноте его глаз, которая заставляла ее кровь бурлить и превращаться в пар.
— Но, — продолжил он, — ты должна сказать мне правду.
Как только он сказал это, он улыбнулся, и ее страдание сменилось восторгом. Одна эта улыбка заставила ее душу танцевать в водовороте лучей луны и звездного света, а потом она рассказала ему правду, всю, с самого начала. Он слушал, не прерывая, пока она не закончила и не испугалась, что его молчание может означать осуждение. Она почувствовала себя покинутой, когда он резко поднялся и усадил ее на сиденье у окна. Затем встал перед ней на колени и завладел ее руками.
— Ты совсем как маленький храбрый виклюк.[38]
— Я не безумна!
— Я знаю, Гратиана.
Он наклонился и поцеловал ее руки. Губы Пэн сложились в «О», и она заерзала от силы трепета, пронзившего ее руки и дошедшего до самого сердца.
Он взглянул на нее, хмуря брови.
— С трудом верится, что твои родители сослали тебя сюда.
— О, ты не понимаешь. Это был единственный выход. Я была в опасности со своим предвидением. Если бы меня обвинили в колдовстве, они пострадали бы вместе со мной.
— Божье дыхание, отцу и матери полагается защищать своего ребенка, а вместо этого ты защищала их.
Беспокойство заставило ее грудь гореть, а к глазам снова подступили слезы. — Нет, нет. Ты не понимаешь. Они любили меня.
Он не ответил. Она встретила его пристальный взгляд, уговаривая понять и, наконец, он улыбнулся печальной улыбкой.
— Конечно, любили. Какой же я дурак. Как они могли не любить…
Она повернула голову, поскольку он сделал паузу и уставился на что-то за ее плечом. Она оглянулась, но там ничего не было. Теперь же он смотрел на нее.
— Ты подразумевала именно то, что сказала?
Пэн избегала его пристального взгляда.
— Не помню, чтобы говорила что-либо важное.
— Ты маленькая трусишка. Там на утесах, перед тем как убежать, ты сказала, что влюбились в меня.
Он подвинулся, чтобы сесть рядом с ней, но она стремительно отбежала назад, в угол у окна. Когда же он придвинулся поближе, она оказалась в ловушке, съежилась и, вцепившись руками в юбку своего платья, начала мять ее. Она почувствовала, как его дыхание скользнуло по ее уху. Крошечные молнии пробежали по ее телу.
— Ты подразумевала именно то, что сказала, моя Гратиана?
Он все равно знал, так что Пэн удалось кивнуть. Дыхание у ее уха стало горячим, а затем на смену ему пришли губы и мягкий поцелуй. Пальцы сжали ее подбородок, и она посмотрела на него. Он тоже поглядел на нее, торжественный и нежный.
— Поистине, мой милый маленький виклюк, я думаю, что мне нравится этот сжимающийся пион так же сильно, как и моя соблазнительная чародейка, или моя глупая озорница.
Она облизнула губы.
— Ты же не думаешь, что я одержима дьяволом?
— Феей с безумием в крови, возможно, но никак не дьяволом.
Она молчала, когда его рот приблизился к ее, затем подумала кое о чем.
— Ты же не думаешь…
— Иисусе, любовь моя, твои вопросы чертовски несвоевременны.
А потом он поцеловал ее, вбирая ее губы, сминая и открывая их. Волнение наполнило ее, когда Пэн поняла, что получит то, чего хочет, и испугалась, что пропала. И тогда она вышла из угла, прижимаясь своим телом к его и принимая его глубокий поцелуй. Она засунула пальцы под его одежду, ища его грудь. Она гладила его грудь и ощупывала ребра, пока его пальцы в вороте ее платья не отвлекли ее. Сначала они стаскивали, затем рвали, но она была слишком занята своими собственными исследованиями, чтобы заботиться об этом.
— Ты уверена, Гратиана?
Пэн обеими руками освободила его от пояса.
— Снова несвоевременные вопросы.
Он усмехнулся, поднял ее на руки и отнес на кровать. В нетерпении из-за задержки, она успокоилась, только когда поняла, что он собирается снять свою одежду. Она следила за каждым движением, каждой частичкой ткани, каждым дюймом гладкого тела, каждой веной, пробегающей по мускулам.
Краснея от смущения, она тем не менее смотрела на него, побуждаемая своей недавно обнаруженной любовью. Один раз он нагнулся, чтобы поднять свои короткие штаны с пола, демонстрируя одну из немногих округлых частей своего тела. Пэн пообещала себе, что дотронется до него там, скоро. Затем он выпрямился, повернулся к ней, и она увидела, белый шрам на его бедре около паха.
Толчок страха поразил ее, когда она поняла, что он был сделан кончиком клинка, но затем ее пристальный взгляд устремился к его бедрам, и она забыла про шрам. Последний кусочек его одежды исчез. Она заколебалась, а потом протянула к нему руки. Он подошел к ней, окружив ее горячей, твердой мужской плотью.
Ее платье развязалось, когда он исследовал ее своими руками. Его ладонь накрыла ее грудь. Если бы она не была настолько взволнована, то обеспокоилась бы, что он может счесть ее недостаточно совершенной. Но это быстро прошло, когда он пробормотал что-то нежное и поцеловал ее сосок. Она почти подпрыгнула на кровати от силы возбуждения, вызванного его губами.
Когда же он начал сосать его, она запустила пальцы в его волосы и прижалась к нему. Ее сосок продвинулся глубже в его рот. Она гладила его вверх и вниз по спине, массируя его ягодицы. Он двинулся к другой груди, и ее желание взлетело на еще более высокую вершину.
Она нуждалась в чем-то большем. Обезумевшая, она исследовала его тело, царапая его бедра ногтями, затем скользнула ладонями вверх. Ее руки снова нашли его бедра, а затем его естество. Она убрала руку, но он зашептал ей о своей любви и жажде. Море жара, море жажды.
