— Пойдем отсюда, пойдем, — шептал он. — Хватит уже безумствовать. А то видишь, как он рассвирепел? Того и гляди, покусает!
Я упирался и что-то бормотал, еще не в силах смириться с тем, что все пропало.
— Идем же, упрямый! — уговаривал он. — Давай погуляем, остынем немного. Эх, погубил ты мою блестящую карьеру! Калошин мне этого никогда не простит. Что тебе было не подойти к Гарику? Обнялся бы с ним, расцеловался. Какая тебе разница? А теперь все запомнили, что ты мой лучший друг и худший враг Калошина. Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Из-за тебя я президентом не стану. А ведь я уже жене обещал.
— Перестань, — попросил я. Мне было не до шуток.
— Ну, хорошо, хорошо, не буду. Черт с ней, с моей выдающейся карьерой. Пусть человечество плачет. Останусь мелким торгашом, зато галстук таскать не придется. Ты расскажи мне толком, что там у вас стряслось? А то ведь я одними слухами питаюсь.
— Да я сам ничего не знаю! — взорвался я. — Все прячутся от меня, крутятся, виляют! Какой-то замкнутый круг! Прокуратура кивает на администрацию президента, те — на налоговую полицию! Калошин — сам видишь, как взбеленился!
— А Егорушка наш что говорит? Егорушка-то хоть обещает помочь? Ведь они с Володей близкие друзья были. Везде в обнимку появлялись. Партнеры по бизнесу как-никак! Он-то что думает?
— Откуда мне знать, что он думает? Я сунулся к нему, а он на меня так разорался, будто я томатный соус ему на пиджак пролил. Я уже перестал различать, где друзья, где враги, к кому бежать, с кем договариваться? У меня руки опускаются!
Я и впрямь был в полном отчаянии. Либерман сочувственно покивал.
— Да, — протянул он. — Как говорят у нас в таких случаях, и рад бы занести, да непонятно кому. Брать готовы все, а реально помогать желающих нет. Скверная ситуация. Так что же вы, и заказчика еще не вычислили?
— Заказчика как раз вычислили, — отмахнулся я. — Здесь особого ума не потребовалось. Он и не скрывался. Ефим Гозданкер, да ты, наверное, и сам в курсе.
— Ефимушка? — переспросил Либерман, не отрицая своей осведомленности. — Толстячок наш? Слышал я, как же! Да только разве ж он в одиночку такой воз потянет? Это же как потрудиться надо, чтобы сам Калошин на дыбы вставал! Между нами, кому Ефимушка здесь, в Москве, нужен? Таких, как он, тут пруд пруди. Только успевай их дустом посыпать, чтоб не размножались. Нет, ему кто-то помогал, серьезные, должно быть, люди.
Он проговорил это задумчиво, словно рассуждая вслух. Я высвободил руку и посмотрел на него в упор.
— Я слышал, что он к тебе обращался, — произнес я с нажимом, пытаясь прочесть в его глазах правду.
Он не стал запираться.
— Обращался, — легко признал Либерман, отвечая мне ясным взглядом. — Несколько раз приезжал, просил свести его кое с кем в налоговой полиции.
— Ты свел?
Либерман рассмеялся.
— Зачем же я буду это делать? Свои контакты глупо кому-то отдавать, в следующий раз без тебя обойдутся. Да и какой мне резон, скажи, в ваши местные дрязги встревать? Себе дороже. Ефимушка, конечно, милый человек, нашим совместным банком в Уральске управляет, ворует в меру, лишнего не берет, с праздниками поздравляет. Но ведь и Храповицкий мне нравится. Умный парень, деловой. Самонадеянный, правда, немного, но по неопытности это случается. Плохого он мне ничего не делал, наоборот, завод у меня хотел купить, цену давал очень даже хорошую. Значит, уважает он меня, желает дружить. Зачем же я такого человека в тюрьму отправлю?
Я слышал иронию в его голосе, он явно потешался над нами и нашими проблемами, представлявшимися ему несерьезными. Но сейчас он был моей соломинкой, последней надеждой, и я цеплялся за него изо всех сил.
— Помоги, Марк, — взмолился я. — Ты же можешь!
Он взглянул в мое убитое лицо и вздохнул.
— Могу, — кивнул он. — Но только давай вместе попытаемся понять, зачем мне это надо? У меня этих регионов знаешь сколько? И везде склоки. Я от них стараюсь подальше держаться, а то увязнешь. Вы ребята молодые, горячие, вы уж там сами разберитесь, за бутылкой, кто из вас прав, а кто виноват. Водочки выпейте, морды друг другу набейте, а после помиритесь и песню спойте. Только меня не втягивайте!
Разговаривая, мы незаметно перебрались в дальний зал, где почти не было народа. Либерман остановился возле стола в углу, взял бокал красного вина, другой бокал протянул мне, пригубил и сморщился.
— Интересно, откуда Гарик это пойло берет? — проворчал он. — Этикетка на бутылке, между прочим, французская, а на вкус — такая кислятина! Не иначе, как из Армении цистернами привозит и где-нибудь в Подмосковье разливает. А простодушные россияне теряют веру в европейское качество.
Я машинально крутил бокал. Что-то в его словах и повадке не давало мне покоя. Про себя я отметил, что ни на один из моих вопросов он не дал прямого и внятного ответа, предпочитая отделываться шутками. Но дело было не только в недоговоренности и скрытых намеках, мелькавших то тут, то там. Я чувствовал, что он неспроста возился со мной, неспроста затеял весь этот разговор; он к чему-то меня подталкивал, но я никак не мог определить, куда именно. Он терпеливо следил за мной с лукавым любопытством, чуть сощурив глаза.
И вдруг что-то вспыхнуло и прояснилось в моей голове. Я ясно увидел главное, хотя всех деталей еще не различал.
— Признайся, это ты все подстроил? — спросил я, почти не сомневаясь.
Он склонил голову набок, сморщил нос и чокнулся со мной бокалом.
— Неплохо, — похвалил он. — Только не подстроил. Оркестровал. Как дирижер. Я предпочитаю музыкальную терминологию.
— Но зачем?! Зачем ты это сделал?!
— Хороший вопрос, — улыбнулся он. — Я часто себе его задаю. Зачем мне весь этот бизнес? Эти войны, нервы? Я бью, меня бьют, для чего? Я ведь очень непритязательный человек. Роскошных привычек не имею, маниями не страдаю. Я не коллекционирую картин, не увлекаюсь яхтами, не скупаю бриллианты. Я даже к одежде равнодушен. Куплю себе тридцать одинаковых рубашек, — он небрежно дернул воротник своей неизменной черной рубашки-поло, — мне их на несколько лет хватает. В общем, дело тут совсем не в деньгах: их у меня гораздо больше, чем мне нужно. Дело — в призвании. Кто-то рождается музыкантом, кто-то физиком. А я — бизнесменом. Бизнес для меня — такое же творчество, как для кого-то живопись. Я не зарабатываю деньги — я творю. Впрочем, есть принципиальное отличие бизнеса от науки и искусства. Знаешь, какое? В науке или искусстве ты должен совершать открытия, изобретать что-то новое, чего до тебя еще не было. Обязательно! Без этого ты никто. А в большом бизнесе не нужно ничего радикально нового. Это только мешает, отпугивает. Здесь надо создавать комбинации. Из подручного материала, порою самого дрянного. Но комбинации должны получаться особенные, неожиданные. Скажем, столетиями существовали магазины, и товар в них был отделен от покупателя прилавком. Но вдруг появляется один гениальный бизнесмен и убирает прилавок. И любой человек может подойти и потрогать понравившуюся вещь руками, выбрать себе сам, что хочет. Улавливаешь? Тот же товар, те же продавцы, те же покупатели, те же цены. Но происходит революция, и гений становится миллиардером. Поверь, деньги являются целью лишь для мелких барыг, которые никогда не поднимутся наверх. А в настоящем бизнесе они не цель, а оценка твоих усилий. Нажил миллион — получи в дневник пятерку. Ничего не заработал — садись, двойка. В следующий раз готовься лучше.
— Я не понимаю, какое это имеет отношение...
— А ты послушай, — мягко перебил он. — Послушай, из чего создаются произведения искусства. Что у нас было в исходных данных? В некоем богом забытом Выдропуж-ске амбициозный градоначальник Егорушка Лисецкий возомнил себя политиком мирового масштаба, от чего и у него самого, и у его окружения сразу непомерно выросли аппетиты. Денег им стало не хватать, а кормушка-то на всех одна,
