— Да ведь так ближе всего, — заметил Моцарный.
— У тебя времени хватит бежать, не бойся!
— А оно бы пора. Ведь нас искать будут! — сказал Матея.
— Убежишь, убежишь и ты! Еще есть время!
— Яносик… — начал Гадея и не договорил.
Они поднимались по той горе, по которой сбежал Яносик. Прошли лес и вышли на поляну, окруженную густым кустарником в рост человека.
— Ребята! — сказал Яносик, — Дайте мне мое оружие.
Он взял у них ружье, пистолеты и разбойничьи ножи.
— А теперь делайте, что я скажу.
— Что ты затеял? — спросил Гадея.
— Подожгите кусты с трех сторон.
— Зачем?
— Увидите. Живо!
— Хочешь дымом дать знак, что мы здесь? Кому? Солдатам, что ли?
— Покуда придут, успеете убежать.
— А ты?
— Увидите. Живей поджигайте! Кругом!
Три товарища Яносика высекли огонь и подожгли можжевеловые кусты, а Яносик стал посередине.
— Беги! Огонь тебя охватит! — крикнул Гадея.
Но Яносик сказал:
— Еще есть время! Идите сюда! Подайте руки!
Они пожали ему руки и, удивленные, стояли, ничего не понимая. Наконец Гадея, глядя Яносику в лицо, медленно проговорил:
— Господи Иисусе Христе! Яносик! Что ты задумал? Заживо сгореть хочешь?
— Спасайтесь от огня, уходите с поляны, — сказал Яносик.
Они отошли, и он продолжал:
— Вы должны меня слушаться до конца! Вы присягнули. Покуда я жив, я атаман, а вы только мои товарищи. Ступайте!
— Яносик! — взмолился Гадея с острой болью в сердце.
А Яносик говорил:
— Ребята! Не может того быть, чтобы я дал одолеть себя. Покорюсь лишь одной смерти, а больше никому во всем мире. Ни князю, ни графу, ни епископу, ни королю. Мне домой вернуться опозоренным!.. Чтоб бабы кричали мне прямо в глаза: «А когда же мы в Липтов переселяться будем? Только мужиков наших ни за что сгубил!» Чтобы враг хвастать мог, что я от него сбежал? Я, Яносик Нендза Литмановский, разбойничий гетман, о котором слава на сто миль кругом идет? Мне жить, коли я не сделал того, за что брался? Коли я дал перебить столько добрых людей и не погиб с ними вместе? У меня слово — как гром. Коли уж гремит — так гремит! Прощайте! Жалко, Саблика нет. Сыграл бы он мне напоследок! Умирать мне не жаль, я там не один буду. Высоко у озера сын мой лежит в могиле.
Онемев, глядели товарищи Яносика на то, что происходило. Из глаз их по суровым лицам катились слезы, но противиться Яносику они не смели. Он был всех выше, он всем повелевал и делал, что хотел.
Огонь и дым поднимались и охватывали Яносика. Страшная боль и ужас сжимали сердца его товарищей, но вытащить его из огня они не смели: такую смерть он выбрал себе сам. Дым уже почти закрывал его от них. А он стоял спокойно, опершись на чупагу.
— Яносик, сгоришь! — крикнул Гадея, в отчаянии ломая руки.
Вдруг Матея и Моцарный рванулись, словно желая прыгнуть в огонь, но Яносик крикнул:
— Я должен умереть, иначе быть не может! Убью всякого, кто подойдет! Храни вас бог, братья дорогие!
— Эй, Томек! — закричал он еще Гадее. — Как будет время, сходи в старый домик лесника. Расскажи там панне, Веронкой ее звать, почему я к ней не вернулся! И отцу с матерью скажи! Эй! Руки у них поцелуй! Прощайте, товарищи!
Остолбенев, стояли поодаль три друга Яносика; пламя поднималось все выше, дым застилал Яносика. Они тряслись от ужаса и плакали, но не могли двинуться с места. А когда услышали стон среди треска огня, который вдруг вспыхнул огромным столбом, они с криками упали лицами на землю, потом в леденящем страхе побежали, как козлы, обезумевшие от грома. Долго бежали, пока не очутились в незнакомом лесу и настолько успокоились, что могли заговорить.
— Так он и должен был умереть, — сказал Гадея. — Я это понял.
— Никогда.
— Чупага при нем и все оружие.
— Хорошо!
— А пепел разнесут ветры.
— Страшную себе смерть выбрал. Не мог стерпеть…
— Не хотел позора. Тисом печь топить не будешь, потому что не стащишь его с вершины.
— Не будешь.
— Нет.
— Помолиться надо!
Они стали на колени среди черных елей и валунов лесных, помолились, как умели, потом Гадея, самый старший их них, сказал:
— Пойдемте, ребята, в Польшу. Что нам еще тут делать? Яносика нет больше.
— Погиб.
— Кончился.
— Аминь.
Они двинулись вперед, ища просвета в лесу. А когда вышли из леса, уже ночью, в каких-то незнакомых местах и увидели отвесные скалы и звезды над ними, они вздохнули свободно и, с тоской и восторгом думая об Яносике, запели:
Они шли в горы без хлеба и воды, блуждая во мраке среди грозящих смертью отвесных каменных стен и обрывов, под которыми царила черная ночь, закрывая от их испуганных глаз мертвую пустыню бездонной глубины Татр.
Туман застилал окрестность. Осенний, непроницаемый, унылый туман, в котором нельзя было разглядеть ближайших деревьев, ближайших домов. Горы и долины потонули в сумраке; казалось, что солнце скрылось в нем навсегда.
Ворота скрипнули, собаки подняли лай, но сразу утихли.
— Какой-нибудь знакомый мужик идет, — сказал старик Нендза жене, которая тонкой иглой искусно вышивала мужскую рубаху.
Три товарища Яносика, Гадея, Матея и Моцарный, лица которых потемнели от тягостей пути, остановились на пороге сеней, в дверях, полуоткрытых, как водится у хозяев, у которых много работников и то один, то другой приходят по какому-нибудь делу.
— Иди вперед, — сказали Матея и Моцарный Гадее, которого Яносик любил и ценил больше всех и старики Нендзы тоже всех больше жаловали.
