Гадея, пригнув голову, чтобы не задеть о притолоку, переступил высокий порог и, отворив дверь, вошел в комнату со словами:
— Слава Иисусу Христу.
— Аминь. Здравствуй! — отвечали старики Нендзы.
Три мужика вошли и стали рядом, закрыв за собою дверь.
Нендзы поглядели на них.
— Трое вас, — сказал старик Нендза.
— Трое.
У друзей Яносика слова застряли в горле. Наступило молчание.
Все четверо мужчин опустили головы, только старуха Нендзова не переставала тонкой иглой вышивать узор на рубахе.
— Где Яносик? — спросила она у Гадеи.
— Остался.
— Где?
— В Батыжовецкой долине.
— Когда придет?
— Не придет.
Замолчала старуха, а через минуту промолвила:
— Принесите его.
— Пепел.
Она вскочила со скамьи, бросила рубаху на стол и вскрикнула:
— Как?
А старик Нендза сказал глухим голосом:
— Я знал. Юро Смелый недаром приходил. Рассказывайте.
Но все три друга Яносика заплакали, заплакал и старик, хотя ничего еще не знал о несчастье. А старуха стояла, опираясь на стол, положив руку на рубаху. И сказала, как будто про себя:
— Я ее вышивала ему живому, я ее вышила мертвому… Пепел… пепел… пепел…
Тихонько, осторожно скользнули в комнату девушки, Кристка и Ядвига, а за ними Войтек. Они увидели из своей хаты, как шли три друга Яносика. Войдя, они тоже заплакали.
Плакали долго и молча. Наконец старик Нендза сказал:
— Говорите, как было.
Гадея ответил:
— Он погиб, как орел, когда в него ударяет молния. Высоко в Татрах.
— Стрелой убил его господь бог? — спросил Нендза.
— Нет.
И Гадея рассказал о смерти Яносика, о разгроме его отрядов, свидетели которого не возвратились еще, видно, по домам.
Слушали старики мрачную повесть геройских подвигов Яносика, — так, бывало, рассказывал он им все, вернувшись из разбойничьего похода. Золотилось тогда в кубках вино, сверкали на столе дукаты, уютно, тепло было беседующим в комнате за наглухо запертыми дверями. Гадея кончил и закрыл лицо рукой.
Старуха, у которой глаза были сухи, разорвала пополам вышитую рубаху, вышла из комнаты и села на скамью перед домом.
— Отсюда Яносик в путь отправлялся… Отсюда пошел он в последний раз… Пепел… пепел… пепел…
Старый Нендза долго рыдал, обхватив голову руками, но потом овладел собой и сказал:
— Много было настоящих людей на Подгалье, много было их и в нашем роду: Валигора был, Вырвидуб, Пентожек, Водопуст, Ломискала и Валилес — Топоры из Грубого… Были в нашем роду Ян из Гроня, который у ментусян семьсот коров угнал и до нищеты их довел, и Юро Смелый, мой прадед, и другие, и дед мой, и отец, и братья их, и мои братья, и сам я, — все мы были мужики что надо, не какие-нибудь, но такого, как мое дитя, еще не было.
— И не будет, — сказал Матея.
— Все лучшее забирают у нас боги — так когда-то в старину говорили люди… исчезает человек, как тьма, когда утром солнце всходит.
— Века пройдут, — сказал Гадея, — покуда найдется такой человек, который расскажет про него всему миру…
— Расскажет, каков был Яносик, — добавил Матея.
— И как он жизнь кончил, — сказал Моцарный.
— Эх-эх-эх! — вздохнул старик Нендза. — Бог дал, бог и взял. Что поделаешь? Один пепел остался… В Батыжовецкой долине… Далеко… Высоко в Татрах… Может, и ветер не принесет его через горы… Никогда… В пепел мой сын обратился, такой сын, такой береженый… Только и всего…
Когда девушки вышли из хаты к тетке, они застали ее неподвижно сидящей на скамье; прислонившись к стене головой и плечами, застывшим взглядом смотрела она в туман, за которым виднелись Красные вершины. На них любил в теплые дни смотреть Яносик, лежа на траве под лиственницами либо сидя на скамье с пальцами, засунутыми в карманы штанов, и с вытянутыми вперед ногами.
Не посмели они подойти к ней и ушли.
Встретился им Мацек, шедший из конюшни.
— Знаешь, брат Яносик велел себя сжечь в Батыжовецкой долине, — сказала ему Кристка.
Мацек побледнел.
— Господи Иисусе Христе! Правду ты говоришь?
— Правду. Товарищи пришли.
— Зачем же я не пошел с ними! Хоть один бы раз еще!
— Мацек, — сказала Кристка, — возьми скрипку, сыграй дяде с тетей песню Яносика.
И Мацек тихонько пошел на чердак, принес скрипку, сел за домом и в непроглядном тумане заиграл любимую песню Яносика:
Он играл долго, до самого обеда, на который остались друзья Яносика. Все слушали молча. Душа Яносика, казалось, говорила с ними.
Она пришла из-за гор, из-за Татр, и слушала этот веселый плясовой мотив. Казалось, еще мгновение — и все услышат его голос:
«Он тут, с нами, — думали все, — пришел поглядеть на дом, на хозяйство свое, на отца с матерью, на сестер и брата двоюродного, расспросить их, все разузнать… Эх, господи!
А когда пообедали, старики Нендзы легли, утомленные скорбью своей и старостью, а трое друзей Яносика отправились по домам. Войтек остался в избе и что-то строгал из березы, а Кристка и Ядвига вышли вместе с Мацеком и направились к своему дому.
Кристка шла впереди, а Ядвига прильнула прекрасным, юным лицом к плечу Мацека и зашептала:
