вспоминает, что этот холодильник считался в то время чудом и работает уже сорок лет без ремонта, по всей видимости, потому, что подарен Савелием, вложившим в него частицу своей бессмертной души.
Тем не менее, я считаю, что все-таки он был подвержен звездной болезни, и когда очнулся от нее, то рядом не оказалось Маши. Он тогда думал, что жизнь впереди и он встретит лучшую, чем она, подругу, которая не будет делать ему замечания, станет лишь боготворить его. Но проходил год за годом, и он с горечью понимал, что, разлучившись с нею, совершил непростительную ошибку, и никого, кроме себя, в этом не винил. От тоски и грусти спасала работа. В начале повествования я уже рассказывал о телебенефисе Савелия — передаче, которая затем стала цикловой. Ее даже отметила газета «Правда» как легкую и цельную, в отличие от бессюжетных последующих. А секрет ее успеха был прост. Последующие передачи с участием С. Мартинсона, Л. Гурченко, Л. Голубкиной лишь демонстрировали мастерство этих прекрасных актеров и не имели общей смысловой линии.
Сценарий телебенефиса Савелия создавался у меня дома. Каждая интермедия, предлагаемая мною, тут же оценивалась редактором Борисом Пургалиным и исполнителем Савелием Крамаровым.
— Извини, — говорил он мне, — эту фразу надо сократить, а эту сделать более разговорной.
И я тут же исправлял текст так, как требовали редактор и артист, а поскольку цель у нас была одна — создать веселую передачу с умным, но не заумным героем в ее центре, который как радушный хозяин встречал друзей-артистов, а среди них был и артист Театра сатиры Михаил Державин, и певица Людмила Гурченко… Номера исполнялись на одном дыхании. А в конце телебенефиса Савелий, искрящийся от веселья, от того, что встретился с любимыми артистами, пел песенку, возможно даже не подозревая, что она была и в дальнейшем станет девизом его жизни: «Меня судьба по всей земле бросает, и ночью снятся розовые сны, а мне опять чего-то не хватает, зимою — лета, зимою — лета, зимою — лета, осенью — весны!»
Я думаю, что в то время ему было тяжело жить без советов Маши, без ее тепла и радушия, было трудно совершенствоваться в творчестве. Он даже устроился в Театр Пушкина, где занимался с главным режиссером Равенских и лишний раз убедился, что не театр, а кино — единственная и притягательная для него сфера деятельности. Порою он снимался в неважных, мелкотемных комедиях. Работа заглушала тоску о потере любимой, раскрывала возможности для поиска новых творческих форм. Одна средняя картина сменяла другую, но количество сыгранных фильмов не приводило к росту мастерства Савелия, пока судьба не свела его с опытным и великолепным мастером комедии Георгием Михайловичем Вициным. Он дружески отнесся к Савелию, как опытный мастер к талантливому ученику, не старался навязать ему свою манеру игры, а лишь подправлял им сыгранное, объяснял, чего не хватает в той или иной роли.
«Я обязан был помогать ему, как и артист Евгений Леонов, — рассказывал мне Вицин, — Савелий не прошел школу МХАТа, не играл рядом с выдающимися мастерами сцены, такими, как Хмелев, Яншин… не имел нашего опыта. Тем не менее, у него был природный юмор. Я объяснял Савелию, что сатирический герой, даже самый отрицательный, должен вызвать сопереживание у зрителей, артист обязан найти у своего героя хотя бы одну, но симпатичную или понятную им человеческую черту. Я в некоторых фильмах играю трусливого человека, надо мною смеются, но не зло, зная, что трусливость свойственна многим людям. Горький говорил: «Быть вором — тоже трудно». И хотя создателями фильма «Джентльмены удачи» были асы кино: сценаристы Данелия и Токарева, режиссер Александр Серый, — мы с Леоновым предложили для Крамарова маленькую сценку, где он, находясь на свободе, встречается с другом детства — бывшим детдомовцем, и тот спрашивает у Савелия (по фильму — Феди Первякова): «Что сейчас делаешь?» — «Ворует он», — серьезно говорит бандит, которого играет Леонов. В глазах детдомовца — недоумение, на лице персонажа Крамарова — вынужденное признание и стыд. Потом Савелий с досадой замечает бандиту, что тот совершенно зря унизил его перед другом детства. И потом персонаж Савелия все-таки мечтает о том, что на свободе обязательно устроится на работу на любую, даже согласен очищать улицы от снега. И клятва у него связана с мечтой об освобождении: «Век воли не видать», и мечта вполне человеческая: «купить машину с магнитофоном и махнуть в Ялту». И в свободное от «жульничества» время наши с Савелием герои предаются в фильме приятным воспоминаниям: мой — о том, как его жена в Москве таскала на балет; герой Савелия — о том, как пек в детдоме картошечку…
У Савелия была, как говорят артисты, «фартовая» роль, и удалась она ему еще и потому, что, помимо меня и Леонова, в фильме снимались Эраст Гарин — жаль только, что не в ярко сатирической роли, — Наталья Фатеева, украшение любого фильма, Олег Видов… А такой состав актеров заставляет каждого подтянуться, показать то лучшее, на что он способен, а кое-кого даже прыгнуть выше своей головы. Я пересмотрел этот фильм недавно и радовался за Савелия — он там навеки останется молодым, а главное, как мы говорим, нашел свое лицо, и бегает и прыгает без дублера, энергия молодости и таланта просто брызжет из него, любо глядеть на такого героя. Перед отъездом Савелий зашел ко мне проститься. Долго не задержался, видя, что я расстроен. Причины этой беды были заложены в его тяжелой юности, затем — в обидах, гонениях и трудностях нашего кино. Я думаю, что он снимался в иных слабых фильмах не из жадности, а из страха выйти из обоймы комиков, куда он прорвался с боем, несмотря на свою малоприемлемую по тем временам для кинокадров анкету. На прощанье я ему подарил картинку с английскими словами: «Предупреждаю против трудностей в Голливуде. Оступишься — заменят!» Я читал книгу о таком актере, не выдержавшем там конкуренции. За Савелием захлопнулась дверь, и вдруг я, всеми признанный и любимый артист, позавидовал ему, получившему шанс стать всемирно известным. Мы никогда не пели песен безумству храбрых, мы их уничтожали, чтобы они не выделялись среди нас. А в Голливуде блистали актер и режиссер Питер Устинов, Дина Дурбин — актриса с русскими корнями, композитор Самуил Покрасс, старший из трех братьев, написавший в России на слова Володи Агатова песню «И от тайги до британских морей Красная армия всей сильней» и прелестную музыку для голливудского фильма-пародии «Три мушкетера», шедшего у нас сразу после войны».
Когда Вицин говорил о трудностях Савелия в нашем кино, то я думаю, что, кроме препятствий, чинимых ему отделом кадров, он подразумевал нападки на него очень известных и авторитетных артистов, таких, как Борис Андреев и Владимир Дружников. Борис Андреев, отлично сыгравший в «Двух бойцах» у режиссера Леонида Лукова, далее не находил или ему не предлагали достойные роли в других фильмах. Кажется, он сыграл еще одного бойца — в фильме «Сталин», положенного историей на полку. Я видел его на творческом вечере в Доме журналиста, наверное, выпившего для смелости перед выходом на сцену и вызывавшего в зале смех ежеминутным подтягиванием спадавших с него брюк, используя этот, видимо им самим придуманный, невысокого вкуса трюк. Он сыграл великолепную роль в лучшем фильме о войне, остался этой ролью в истории нашего киноискусства, но бесконечный актерский простой вызывал у него раздражение, и он выливал его на молодого артиста Савелия Крамарова, не сходящего с экрана. Владимир Дружников — красивый и талантливый драматический артист — тоже не нашел, за редким исключением, своего актерского воплощения в кино и тоже перешел в разряд ненавистников тех актеров, что мелькают на экране. Увы, эти оба выдающихся актера не разглядели или не хотели замечать своеобразного таланта Савелия, относя его к категории везунчиков и поливая грязью на собраниях, на художественных советах, в которых они заседали. И совершенно по-другому относился к Савелию великий артист театра и кино Евгений Евстигнеев. Маша вспоминает, как после вечера в ЦДРИ ее с Савелием и Мишу Козакова повез к себе домой Евстигнеев. Ушел на кухню и жарил для гостей бифштексы. Михаил Козаков был у него частым гостем, а Савелий был приглашен впервые, поэтому чувствовал себя робко, хотя знал, что Евстигнеев презирает людей с национальной нетерпимостью, что для него главное в человеке — доброта и талант, и если пригласил человека к себе домой, то значит, что уважает его.
Евстигнеев сразу заметил робость Савелия:
— Ты знаешь, с кого я начинал в искусстве?
— Нет, — признался Савелий.
— С барабанщика в оркестре. Не веришь?
— Верю, — тихо произнес Савелий.
Евстигнеев оглянулся вокруг, хотя знал, что барабана в доме нет, и снял со стены гитару.
— Будешь петь про улицу? — улыбнулся Михаил Козаков.
— Широким репертуаром не владеем, — вздохнул Евстигнеев и заиграл, не фальшивя, запел четко: — «Улица, улица, улица широкая, отчего ты, улица, стала кривобокая?» Вот так!
Савелий молчал, потрясенный мастерством актера даже в далеком от его творчества жанре.
— Ты разве хулиган?! — набросился Евстигнеев на Савелия. — Не красней. Я знаю, что ты артист.
