под метр восемьдесят, чувствуют себя прокаженными. Впрочем, после целого дня в школе, где сверстники демонстративно обходили меня стороной, а то и откровенно презирали, я попадала в танцевальный класс и превращалась в лебедя — моим длинным рукам и ногам все завидовали.
— Выпрямись, Джулианна! Тянись ввысь! — рявкала из дальнего конца студии мадам Джединов, стуча своим жезлом в такт музыке. — Выгни шею! Протяни руку!
Изящество и красота танца позволяли мне быть самой собой.
На жестоких улицах центральных районов Детройта тоже можно найти изящество и красоту. Но вместо радостного танца жизни это отчаянная и невыносимо прекрасная пляска смерти…
Моим первым заданием в полиции стал тип, который забаррикадировался в бедном и полном наркоты квартале в центре города. Когда я прибыла на место, здание было пришпилено к ночному небу прожекторами и окружено вооруженными полицейскими.
Лейтенант Стивен Брофи, командир моей группы и ветеран Вьетнама, отслуживший там два срока, заявил: «Я хочу, чтобы ты держалась сзади, юная леди. Проблемы на этом задании мне не нужны. И так забот полон рот, нянчиться с тобой некогда!»
Его сомнения в моей компетентности не раздражали, наоборот, я сама испытывала опасения. Все в управлении знали, что я получила место в команде, чтобы пресечь иски против города с обвинениями в дискриминации по половому признаку. Я подумала, что смогу проявить себя, когда придет время, но в тот момент трусила, как заяц.
Прилаживая свои радионаушники, я услышала пронзительный крик, доносившийся из окна квартиры на четвертом этаже: там что-то свешивалось с подоконника. Убрав волосы под каску, я увидела, что это ребенок — младенец. Его держали за лодыжку, и тельце опасно раскачивалось в десяти метрах над унылой пустотой двора.
Малыш кричал от ужаса, размахивая ручками и выгибая спинку. У меня замерло сердце. Через несколько секунд ребенка грубым рывком втянули в окно, и он исчез из виду. Но детский плач еще долго носился эхом в холодном ночном воздухе.
— Да-да, — произнес Брофи, сделав знак следовать за ним к грузовику с оборудованием. — У нас тут маньяк, малышка.
Он вручил мне тяжеленный гидравлический домкрат, который я должна была нести во время штурма, и мы присоединились к остальным членам команды для короткого инструктажа. Сведения оказались устрашающими. По неподтвержденным данным, в триста второй квартире находится психопат по имени Ральф Эспозито. Он взял в заложники свою бывшую жену и детей. Несколько ранее в квартире раздались выстрелы, после чего из окна вышвырнули предмет, в котором опознали голову несчастной женщины. Сколько выжило детей из шестерых, предположительно находившихся в квартире, неизвестно. Ситуация быстро ухудшалась, и теперь жизнь младенца, возможно единственного выжившего заложника, находится под угрозой.
Наша задача — полномасштабный штурм и уничтожение подозреваемого.
Мы прокрались в здание мимо десятка офицеров в форме и, затаив дыхание, целую минуту ждали в конце коридора четвертого этажа, пока лейтенант Брофи не дал сигнал двигаться дальше. В тот момент я была очень напугана, а события развивались так стремительно, что все произошедшее вспоминается мне в каких-то неясных очертаниях и всполохах.
Темно-синие фигуры протискиваются одна за другой по коридору. Еле слышное скольжение ботинок по линолеуму, и мы останавливаемся перед дверью триста второй квартиры. Я передаю домкрат Фреду Залуте — заместителю командира группы, вытаскиваю из-за спины свою А2 и снимаю ее с предохранителя. Дверь гнется и распахивается, звучат выстрелы, и Залута оказывается на полу, корчась от боли. Я понимаю, что он стонет, но слышу только стучащую в висках собственную кровь. Обнаженный человек, весь покрытый запекшейся кровью, наводит на меня винтовку (нет!), конец ствола вспыхивает светом, и что-то сильно бьет меня в плечо. Я начинаю падать, в полной уверенности, что уже мертва, но автоматически навожу красную точку своего лазерного прицельного устройства в середину лба безумца и быстро выпускаю очередь. Падая, я вижу, как макушку подозреваемого подбрасывает вверх и она разрывается на сотни осколков и капелек, которые веером летят во всех направлениях. Повернув голову, замечаю брызги темной крови, которая хлещет из моего развороченного плеча. Когда ударяюсь о пол, в голове крутится вопрос: «Где ребенок?» Затем — крики, суматоха, а я лежу раненная и ошеломленная, но пока еще не чувствую боли. Медики толпятся надо мной, поднимают на носилках, и мои глаза застывают на уровне странного предмета, который выглядит как кусок сырой говядины, пришпиленный к стене большой кухонной вилкой.
Время скручивается и растягивается, замедляется и ползет…
«Как странно, — думаю я, скользя взглядом по голубым венам, пронизывающим этот странной формы кусок мяса. Ручейки крови бегут вниз по грязной стене под ним. — Очень, очень странно…»
Люди говорят со мной, но я слышу только приглушенный голос полицейского в форме, который обращается к другому офицеру:
— Что за ублюдок! — говорит он, печально покачивая головой. — Всех поубивал. Содрал с младенца кожу живьем и пригвоздил его к стене вилкой прямо перед тем, как ворвалась команда спасателей. Каких-то пять минут могли его спасти. Вот досада…
Когда я начинаю визжать, санитар скорой помощи всаживает мне иглу, и я падаю в темноту.
Первое, о чем подумала, когда очнулась в больнице, — тот несчастный изуродованный ребенок, пригвожденный к стене. Я думала о нем каждый день в течение последних двух лет. Впоследствии узнала из отчетов, что у человека, которого я убила, давно были проблемы с психикой. Его выпустили из государственной лечебницы тем самым утром из-за бюджетных сокращений. Ральф Эспозито. От одного звука его имени в шее начинает колоть. Ребенка, которого он убил, как и свою бывшую жену и других пятерых детей, звали Кармелита. Такое музыкальное имя, полное смеха и обещаний. Оно все время звучит у меня в голове.
Месяцы потогонных занятий в танцевальной студии и спортзале полицейского управления привели мое плечо в норму. Я всегда справлялась с физическими нагрузками, которые давала жизнь. А вот голова по- прежнему беспокоит. Если бы мне только удалось выкинуть из своих снов образ того бедного ребенка — несчастной Кармелиты…
Парни из команды от всей души приветствовали мое возвращение на службу. Меня больше не считали назойливой персоной, которая получила работу из политических соображений и для поддержания необходимого имиджа управления полиции.
Лейтенант Фред Залута, также раненный во время штурма триста второй квартиры, стал моим защитником. Он настаивает, что я спасла ему жизнь, но ведь я просто делала свое дело. Ему известно, что я живу одна, поэтому они с женой приглашают меня на домашние семейные обеды с участием их троих детей по крайней мере раз в месяц. Мне нравится наблюдать за семейством Залута. Оно всегда в движении, не прекращаются ссоры и перебранки, но чувствуется, что каждый уголок их загроможденного дома светится любовью. Я росла в одиночестве. Дом моих родителей был холодным и тихим, с безукоризненно пустыми углами.
Командир группы лейтенант Брофи и двое других ее участников — Паркс и Чаннинг — относятся ко мне нормально, но мы не общаемся. Вообще после этой истории мы стали по-настоящему сплоченной командой, хотя принято считать, что эмоциональная вовлеченность опасна. Думаю, мы с Залутой напрашиваемся на неприятности, но я уже не могу представить свою жизнь без чудесных вечеров с его семьей и охотно рискну ради этого.
Когда начались сны о штурме триста второй квартиры, я спросила у Залуты, не думает ли он, что я сошла с ума.
— Не-а, — протянул он. Но поскольку, говоря это, Залута не смотрел мне в глаза, я поняла, что обсуждать эту тему ему нелегко. — Мы все видим сны. Когда-то я слышал, что единственный способ полностью избавиться от кошмара — это заменить его новым кошмаром.
— Ты тоже видишь сны?
— Да, конечно. Была одна операция, в семьдесят втором. Психопат скрутил несчастной старой леди голову и сделал ею два полных оборота, пока я стоял там с разинутым ртом. Меня долго мучила мысль, что, если б я не был таким зеленым и напуганным, мог ее спасти. Хотя этот сон приходит все реже. Постепенно станет лучше, Ларкин. Вот увидишь!
