существовала. Срочно извлекли на свет текст соглашения, и управление кадров обнаружило, что для выполнения соглашения оно должно назначить кого-то на новый пост. Кандидат был только один — я. Стало быть, думал я, дело в шляпе. Где они найдут еще одного безумца, готового заниматься каким-то нелепым батискафом? Вопрос этот, несомненно, тревожил кадровиков. Так что возражения их против моей кандидатуры были чисто формальными. Например, что я не подводник по специальности. На это я возразил, что батискаф — вовсе не подводная лодка, и вообще, поскольку дело это новое, не следует подходить к нему со старыми мерками. Спорить со мной не стали, я добился своего.
Приказ о назначении пришел через несколько недель. Товарищи сочувствовали мне, искренне меня жалея, я же поспешил наладить контакт с Гемпом, чтобы подробно изучить свое будущее плавсредство. И в августе 1951 года, с окончанием срока моего командования «Эли Монье», началась моя карьера «батискафщика», «бативодолаза», «батиманьяка», «батинавта» или «океанавта» — выбирайте название сами.
РОЖДЕНИЕ «ФНРС-ІІІ»
Что такое батискаф? Грубо говоря — автономное устройство, позволяющее человеку совершать прогулки по дну морскому. Разумеется, это упрощение, но на термине «автономный» я настаиваю. Двенадцать лет прошло с нашего первого погружения, но все еще находятся люди, полагающие, что батискаф связан с поверхностью тросом. Я всякий раз чувствую какое-то смущение, когда, детально объяснив новичкам устройство «Архимеда» — второго батискафа французского военно-морского флота,— слышу неизменный вопрос:
— А где же трос?..
Ибо в человеке живет страх перед глубиной; он унаследован от далеких предков, но, как я надеюсь, исчезнет в ближайшие десятилетия; и вот этот-то страх заставляет его предпочесть привязь свободе, пусть даже эта привязь — стальной трос длиной 10 километров.
Немало препятствий стоит на пути человека, стремящегося проникнуть в морские глубины, и главное из них, естественно,— проблема дыхания в воде. Для решения этой проблемы создавались скафандры и аппараты, позволяющие водолазу дышать воздухом или другой газовой смесью, подаваемыми под давлением, равным давлению окружающей водной среды. Увы, в силу сложных физиологических причин использование подобной техники ограничено: давление не должно превышать 20— По крайней мере, так обстоит дело сейчас; что принесет нам будущее, неизвестно. Для погружений на большие глубины остается, следовательно, только одна возможность: защититься от моря прочной водонепроницаемой оболочкой, которая обеспечит нормальное атмосферное давление. Такая оболочка не может не быть чрезвычайно тяжелой; между тем всякому ясно, что глубоководный аппарат должен иметь возможность не только погружаться (что сравнительно нетрудно), но и подниматься на поверхность. Ключ к разрешению этой проблемы дает нам закон Архимеда. Может быть, в таком случае, батискаф — это просто подводная лодка? Нет, ибо подводную лодку, которая должна нести на борту немалый груз, нельзя снабдить тяжелым и прочным корпусом, и, следовательно, она способна погружаться лишь на ограниченную глубину; у нынешних подводных лодок предел погружения — около 350 метров. Пожертвовав военным оборудованием подлодки, предел этот можно увеличить до 1000 метров. А для того чтобы погружаться еще глубже, корпус подлодки должен быть настолько прочным и тяжелым, что обеспечить ей положительную плавучесть просто невозможно. Отсюда возникла идея дополнительного поплавка-носителя. Получается нечто вроде подводного воздушного шара, или, вернее,— дирижабля.
Долгая история попыток человека проникнуть в морские глубины отражена в обширной литературе. Среди пионеров-глубоководников есть несколько исследователей, чьи имена большей частью забыты, но о которых стоит рассказать, ибо путем самостоятельных размышлений они сумели найти весьма логичный подход к проблеме. Так, Бертран де Майе в своей книге «Теллиамед, или беседы индийского философа с французским миссионером» описывает некий «водный фонарь»; это настоящий батискаф со всеми основными деталями конструкции, причем корпус его, хоть он, разумеется, и деревянный, отличается «чрезвычайной прочностью» (производство стали тогда, в начале XVIII века, находилось еще на «доиндустриальной» ступени). Проблема дыхания решалась, по крайней мере теоретически, устройством искусственных жабр. Кабину поддерживал пробковый поплавок, а каменный балласт обеспечивал погружение. Балласт крепился веревками к крюкам, причем человек мог сбросить балласт и начать всплытие, находясь внутри кабины.
К счастью для Майе, он разработал свой проект только в теории и к экспериментам не приступил. Материалами он- располагал весьма ограниченными и к тому же не знал, что давлением разрушило бы структуру пробки; да и познания в области физиологии дыхания были у него весьма приблизительные. Нельзя, однако, не отдать должное его идее, предвосхитившей появление современного батискафа.
В 1931 году, то есть практически уже в наши дни, неким де Восом был представлен в ФНРС проект аппарата, способного погрузиться на глубину до 10 000 метров. Аппарат этот представлял собой воздушный шар, приспособленный к подводным условиям. Его поплавок — оболочка, наполненная бензином — соединялся со сферой сетью. Под сферой располагался резервуар с жидкой ртутью — балласт, который можно было сбросить при помощи электромагнитного клапана, управляемого из кабины.
С точки зрения мореходных качеств аппарата, предложение де Boca было неприемлемо, так как эксплуатация его аппарата была бы возможна лишь при полном штиле и к тому же обходилась бы чрезвычайно дорого из-за необходимости каждый раз сбрасывать на дно дорогостоящую ртуть. Проект де Boca представляет теперь лишь исторический интерес — это описание батискафа, задуманного как подводный дирижабль.
Заслуга профессора Пиккара, испытавшего свой батискаф в 1948 году, состоит, с моей точки зрения, в том, что он сумел использовать все достижения современной техники и обеспечить себе поддержку ФНРС. Пусть даже Пиккар и Косинс совершили ошибку при разработке своего проекта, недооценив значения мореходных качеств батискафа и серьезности инженерных проблем, все же мы не можем не отдать должное их отваге; неудачи никогда не бывают бесполезны.
Итак, я в некотором роде стал продолжателем их дела, а инженер-кораблестроитель Гемп, стоявший в тот день рядом со мной перед сферой профессора Пиккара, такой же голой, какой она была выпущена сталелитейным заводом Анрико в Кур-Сент-Этьен,— инженер Гемп получил нелегкое задание построить новый батискаф.
Прежде всего надо было получить в Институте нефти результаты исследования сжимаемости бензина при высоких давлениях, так как только на основании этих данных можно было рассчитать вес и форму поплавка, а значит, и вес всей конструкции. Затем предстояло продумать и тщательно рассчитать каждую деталь конструкции и оборудования, чтобы обеспечить надежность и эффективность работы аппарата при любых погодных условиях и в широком диапазоне давлений. Сколько часов мы провели на стапеле возле испытательной камеры, где каждая деталь проверялась под высоким давлением, и в конструкторском бюро, где готовились подробнейшие чертежи всего оборудования, с которых снимались потом синьки, необходимые для нормальной эксплуатации и быстрого ремонта механизмов батискафа! Чтобы создать надежный и удобный батискаф, нужно пройти все те же стадии, которые известны любому строителю пакетбота или крейсера.
Короче говоря, время шло, и проект продвигался вперед — медленно, но верно. И я был неприятно огорошен, когда внезапно апрельским утром 1952 года Гемп объявил мне, что он уезжает. Его перевели на военно-морскую верфь. За восемь месяцев совместной работы я оценил его ум, прямоту, серьезность и дружеское расположение ко мне, а главное — его глубокую преданность нашему делу, скрывавшуюся порой под маской иронии. Я предпочел бы вместе с ним приступить к испытаниям батискафа, я был бы счастлив работать в обществе такого знающего человека. Теперь надеяться на это не приходилось. Будучи людьми военными, мы вынуждены были подчиниться решению командования. Необходимость налаживать отношения с новым сотрудником вовсе не приводила меня в восторг.
— Кто же Вас заменит? — спросил я Гемпа.
— Еще не знаю, возможно, Вильм. Я должен завтра встретиться с ним по этому поводу.
