Далёкое прошлое
В нашем Щигровском уезде Курской губернии во время моего детства и юности существовал институт так называемых «сроковых девок». Состоял он в том, что деревенские девицы нанимались в определённые помещичьи имения на полевые работы на определённый срок, от весеннего Николы до Покрова, почему и носили название «сроковых». В усадьбе моего отца работало около сотни девок из села Крутого, находившегося в верстах двадцати от нас, причём это продолжалось из года в год и из поколения в поколение, так что были в Крутом старухи, работавшие у моих дедов и прадедов. Свой летний заработок девицы не отдавали родителям, а шёл он исключительно им на приданое.
В усадьбе у нас эти деревенские красавицы помещались в больших амбарах при мельнице, пустовавших летом, выстроенных из чистых обтёсанных брёвен, под железной крышей и с деревянными полами. Амбары эти делились бревенчатыми, не доходящими до потолка, перегородками на отдельные комнаты, в каждой из которых помещалось по десятку девушек.
Так как амбаров было несколько и девицы их всех не занимали, то в случае большого съезда гостей в них отправляли на ночёвку гостей помоложе, которым не хватало помещения в доме, для чего в амбарах стояло несколько кроватей, столы и стулья. Мы с братом и наш репетитор и гувернёр Яша Стечкин, студент Московского университета, предпочитали эти амбары «большому дому», так как жизнь в них предоставляла нам гораздо больше свободы, а двери и окна его выходили прямо в гущу старого сада, который находился вдалеке от официального парка и от содержавшихся в нём в большом порядке посыпанных песком дорожек и аллей, а потому был несколько в забросе и чрезвычайно поэтичен по этой причине. Хорошо и беззаботно спалось нам в амбарах в тёплые летние ночи, когда в открытую дверь с бархатного чёрного неба прямо в душу смотрели яркие звёзды, а из тёмной стены сада неслись голоса его ночной жизни. Ещё лучше здесь было по утрам, когда, просыпаясь, я смотрел на утреннюю жизнь сада. В нём, огромном и тенистом, под зелёными липами, испещрёнными солнечными бликами, среди густой зелени райскими голосами свистали иволги, под деревьями на ярких травяных лужайках бегали скворцы, а в густых листьях осыпанных росой огромных деревьев медовыми голосами ворковали горлицы.
Девичья республика, бывшая с нами по соседству, жила своей собственной отдельной от нас жизнью. Целый день девицы отсутствовали на работах и возвращались с полей только с заходом солнца, купались с визгом, хохотом и криками в пруду, после чего у их дверей начинала неизменно пиликать одна или две гармоники. К этому времени к нам сходились усадебные кавалеры из холостой служащей молодёжи и рабочих и начинались песни. Почему-то, по обычаю наших мест, пели всегда одни девицы, неизменно прибавляя к каждому куплету старинных песен припев «Ой-лю-ли»…
Нравы в этой девичьей республике были далеки от пуританизма, и редко кто из молодых и холостых служащих усадьбы не имел временной подруги из крутовских красавиц. Местные нравы строго относились лишь к поведению замужних женщин, девицы же считались элементом вольным и отчётом ни перед кем не обязанным, конечно, если они пользовались своей молодостью степенно и без доказательств.
Наиболее ловкие и приличные на вид крутовские девы шли, по старому обычаю, в горничные по господским усадьбам, для чего в нашем уездном городке Щиграх существовало нечто вроде школы на этот предмет. Учредила его задолго до моего рождения одна скучавшая без дела помещица, моя дальняя родственница Варвара Львовна Шишкина, жившая в этом городишке с незапамятных времён, в большом доме, закрытом от всего мира огромным садом, окружённым высоким забором. При её доме, всегда изобиловавшем женской прислугой, состояло до двух десятков горничных и девчонок всех возрастов и калибров. Девицы эти брались не с ветру и не с улицы, а строго придерживаясь традиций — из семейств прежних горничных, опять-таки родом из всё того же села Крутого.
Получив соответствующее воспитание у «старой барыни», как все в Щиграх именовали Шишкину, и войдя в «возраст», т.е. достигнув совершеннолетия, они определялись затем ею в горничные в помещичьи дома, но опять-таки в родственные или дружественные Шишкиной семьи, что было нетрудно, так как у Шишкиной роднёй было чуть не всё дворянство уезда. Такой многолетний подбор создавал преемственную связь между господами и их, так сказать, потомственной прислугой, сжившимися друг с другом с младых ногтей и знавшими все обычаи, предания и традиции дома. Шишкина была доброй старухой, прекрасно содержала, одевала и хорошо относилась к своему бабьему персоналу.Она извлекала из своего оригинального учреждения единственную пользу в том, что, несмотря на «эмансипацию», как она называла освобождение крестьян, она продолжала жить, как и при крепостном праве, «среди своих», почти не соприкасаясь с изменившимся порядком вещей. Надо сказать, что горничные, воспитанные в её доме, отличались прекрасным поведением, чистотой и аккуратностью и были знатоками своего дела. Одетые в белые переднички и наколки, они из дома Шишкиной выходили настоящими барышнями, не имевшими ничего общего с босыми и неуклюжими землячками из Крутого, жившими в наших амбарах.
Наш репетитор Яша, молодой человек лет двадцати, был юношей непоколебимых принципов и правил, которые, раз поставив себе за идеал, он уже никогда не нарушал. С крутовскими красавицами — нашими соседками по амбарам — он был очень приветлив, но никогда к ним не ходил и нас с братом к ним не пускал. Своим честным и хорошим отношением к людям и к жизни он приобрёл в нас с братом фанатических поклонников и последователей. Медленно, но упорно он внедрял в нас, типичных барчуков по рождению и вкусам, принципы искреннего демократизма и справедливости. От него я впервые узнал, что все люди равны, что богатство и знатность не всегда находятся в руках людей достойных, что в жизни много неправды, основанной не на праве, а на насилии и захвате. Всё это, конечно, были истины простые и широко известные, но я-то, деревенский барчук, слышал о них впервые.
Только много лет спустя я понял, что тем немногим, что есть у меня в натуре и характере хорошего, я исключительно был обязан этому человеку. Незабываемый мой друг и учитель Яков Сергеевич был одним из тех немногих прекрасных людей, которые в своё время бескорыстно и бесстрашно боролись за идеалы правды и справедливости, ожидая их осуществления от грядущей революции, и не подозревая того, что за ней на самом деле скрывалась лишь кровавая грязь и безмерная человеческая подлость. До революции он, к счастью, не дожил и ему не пришлось жестоко разочароваться в своих идеалах. Молодым врачом он был убит во время войны где-то на австрийском фронте, спасая из-под огня раненого солдата.
Пожар в деревне
На другой день после престольного праздника в нашем селе Покровском вспыхнул сильный пожар. Огонь, несомненно, заронила где-нибудь в солому или сено пьяная рука непроспавшегося после гулянки парня. Почти всегда деревенские пожары в наших местах случались именно в такие дни, когда с похмелья мужики тыкали непотухшие спички или цигарки куда попало. Горели поэтому окрестные деревни по несколько раз в год, да и не могли не гореть там, где скученно лепились одна к другой деревянные избы, крытые сухой соломой, где среди деревянных же плетней и сараев круглый год стояли соломенные и сенные стоги, где столько легко воспламеняющегося и горючего материала было сосредоточено на небольшой площади.
На случай пожара, страшного бедствия русской деревни, земство и крестьянское самоуправление при каждой волости содержали пожарные трубы и бочки, которые, как назло, в момент катастрофы всегда оказывались, по крестьянской нерадивости к общественным делам, испорченными и рассохшимися. У нас в усадьбе на этот случай в каретном сарае стояли всегда наготове две пожарные машины, легко переносимые на телегу. Чтобы они не портились от бездействия, летом ими в жаркие дни поливали цветники и заросли сирени вокруг дома, где у нас водились сотнями знаменитые на всю Россию курские соловьи-солисты. Во время деревенских пожаров эти машины, или, как их называли мужики, «трубы», выезжали всегда на помощь.
Неписаные традиции старой усадьбы требовали, чтобы на пожар выезжали и скакали конными и на телегах все наличные силы, так сказать, способные «носить оружие», во главе, конечно, с «барчуками», не
