дерево лежит, как есть живое и от мха всё зелёное, а ступишь на него ногой, оно и развалилось трухой. Сам знаешь, иное дерево в Пуще и двести лет пролежать таким манером может. А кругом озера, смотрю, всяких звериных костей навалено видимо-невидимо, целыми ворохами лежат, белеются. Какие ещё в мясе лежат, а иной зверь ещё и кожей обтянут, в шерсти: видать, что недавно лёг на бок и издох. Сел я на пенёк под дерево, сам не свой сижу от удивления. И что ж ты думаешь? Пока я сидел, часа два отдыхал, так за этот срок к озеру штук до пяти разного зверья подошло. А до того вокруг озера и так их до трёх десятков сидело: и лоси, и свиньи дикие, и козы, и барсуки. Иной от старости помирает, другой от раны, что разжился где-то, и все норовят воды испить перед кончиной. И что ж ты думаешь? Тут же и птичье кладбище оказалось, тоже видимо-невидимо сколько птицы по деревьям сидело. Не пьют ничего и не едят, а сидят рядком нахохлившись, да глаза под лоб подкатывают, пока не свалятся на землю. При мне штуки три с дерева упали, как листья осенние. Не утерпел я, подошёл да и поднял такого глухаря за крыло, а его и не слышно в руке, потому что в нём только обличье осталось, да пёрышки пустые, а сам он весь выболел… Ну потом и сам закаялся, что подошёл к озеру и зверьё обеспокоил, он ведь хоть и зверь прозывается, а всё ж обиделся, что человек к нему в такое тайное место зашёл. Совсем какие звери кончались, а как учуяли крещёную душу, так кто захрипел, кто зарычал, а какой-то медведь, я его и не разглядел со страха, нечистая сила, так взревел, что аж лес загудел, да ещё сроду я того не видел, у этого медведя вся шерсть дыбом стала. Беда да и только, как напоследок взлютовались. Я вижу, дело плохо, давай бог ноги оттуда, и как из этого окаянного болота выбрался, и сам не знаю, видно, господь погибели моей не захотел. После рассказывал я про это дело старым лесникам, так те только головами покачали и говорят: «Тебя, Никита, сама Царица Небесная от беды отвела, знаем мы, что есть в самой чащице в Пуще огромное болото, но только через него проходу нету, и спокон веков все люди в нём пропадали, каких нелёгкая в него заносила».
— Отец потом признался, что к болоту в Пуще и подходить потом опасался, да и я сам много раз болото видел, а кто же его знает, то самое оно али нет, знаю только, что проходу в него никакого нету, а что в ейной середине, сказать не могу, да и никто не знает, может, и теперь там «звериное кладбище» сохраняется…
Рыбная ловля
Наш Щигровский уезд является наиболее возвышенной частью Курской губернии и поэтому служит водоразделом речных бассейнов трёх различных морей: Чёрного, Азовского и Каспийского. Река Тим, протекавшая через усадьбу моего отца, брала своё начало около уездного города того же имени, впадая в реку Сосну, приток Донца. Текла она хотя и по степной местности, но вдоль всего течения сплошь тянулись большие сёла и деревни: Белый Колодезь, Карандаково, Липовское, Красная Поляна и Савины.
Как и большинство русских рек, она имела правый берег луговой, левый возвышенный, по которому и были расположены перечисленные сёла. Луговой берег представлял собой сплошь заливные луга с камышами, заводями и ивовыми зарослями. Тим, река неглубокая с тихим течением, илистым дном и мутной водой, изобиловала рыбой. В ней в большом количестве водились толстые карпы, серебряная плотва, скользкие налимы, колючие ерши, слюнявые лини, окуни, щуки, караси и во множестве мелкая, но очень вкусная рыбёшка, именовавшаяся по-местному «пескарями».
Каждые 5‑10 вёрст река прерывалась плотинами и водяными мельницами, по ней же, на расстоянии 15‑20 вёрст друг от друга были расположены помещичьи имения Каменовых, Говорухо- Отрок, Ломанович, Шатиловых и Марковых с обширными парками и фруктовыми садами, причём в каждом из них обязательно находились лодки для катания.
Повсюду, где река текла не по степи, берега её утопали в плакучих ивах, которые купали свои ветви в воде, образуя местами весьма красивые уголки.
У нас в усадьбе перед господским домом, стоявшим на горе, густо заросшей старыми кустами сирени, находился большой пруд, с одной стороны которого была река, его образовавшая, а с другой плотина с водяной мельницей. В двух местах этой последней были устроены «заставки», которыми регулировался в пруду уровень воды, нужный для работы мельницы. Помимо мельницы для помола здесь же находилась и так называемая «рушка», в которой с помощью той же водяной энергии работали «толкачи», очищавшие просо от шелухи. За мельницей река распадалась на два рукава, причём один из них, проходивший через парк, образовывал остров десятины в две размером, на котором находился фруктовый сад.
В тихие августовские вечера я любил смотреть на наш пруд с широкой, сплошь заросшей диким виноградом, терассы дома. В этот тихий час безмолвие охватывало усадьбу. Молчала вечно стучавшая мельница, не было слышно голосов людей, не слышно было ни стука колёс, ни конского ржания, молчали даже собаки. Тихо в вечерней дремоте лежало перед глазами зеркало пруда в едва заметной дымке начинающейся осени.
По воздуху, цепляясь за кусты и заросли сирени, летали длинные паутины бабьего лета. В этот предвечерний час начинали играть в пруду карпы. С шумом и плеском, нарушая звенящую тишину вечера, вырывался вдруг из воды в воздух аршинный, точно вылитый из серебра, сазан. Он подпрыгивал вверх и падал в воду, всколыхнув её гладь, по которой широко расплывались круги. Вслед за этим у берега, где мокли ветви сирени, выпрыгивал, разводя круги, другой; третий, поменьше, взвиваясь в воздухе, раз за разом бился под берегом.
Водяной спорт, и в том числе рыбная ловля, господствовали среди молодёжи и детворы нашей усадьбы. Уженье рыбы, как занятие мало соответствующее непоседливой мальчишеской натуре, было не в фаворе. Буйное покровское рыцарство предпочитало более быстрые, а главное, более динамичные способы рыбной ловли, почему мы с братом и с десятком ребят, живших на усадьбе, занимались рыбным промыслом на спортивных началах: бреднем, кубарями, вентерями и голыми руками.
Что такое бредень, или повод, — знает всякий, когда либо видевший рыбную ловлю; что же касается других орудий этой ловли, то ввиду их местных названий я дам о них читателю объяснение.
Кубарь представлял собой большую, сплетённую из ивовых прутьев корзину конусом с двумя отверстиями, из которых в одно входила рыба, а другое, наглухо заткнутое тряпкой, служило для выемки попавшей в кубарь добычи. В снаряд этот, называемый в других местах России вершей, для приманки клался кусок хлеба, а затем он сам крепко привязывался к длинному колу, ставился на середину реки, на дно, отверстием по течению, против которого в реках всегда идёт рыба. Нижний заострённый конец кола глубоко забивался в дно реки, верхний же должен был быть невидимым на поверхности, во избежание похищения как самого кубаря, так и могущей попасть в него рыбы.
При постановке этого снаряда требовалось хорошо плавать, не бояться глубоких мест и иметь достаточно силы и выносливости, чтобы вплавь тащить за собой кубарь и, борясь с течением, забить достаточно крепко кол в дно реки. При его вытаскивании, на другой или третий день, надо было опять совершить ряд физических упражнений, начиная с ныряния в воду, чтобы отыскать невидимый шест. Приблизительно тот же способ применялся и с вентерями, отличавшимися от кубарей тем, что они делались не из прутьев, а плелись, как сетки и имели два крыла с двумя кольями.
Ловля бреднем, или неводом, всем известна: это длинная сеть с сетчатым же мешком посередине, которую заводят по течению двое или больше рыболовов, тянущие невод за его «крылья», к которым прикреплены две деревянные палки. Так как этого рода сеть всегда уже реки, то тянущим его людям обыкновенно приходится не столько идти, сколько плыть, что требует от рыболовов физической силы, выносливости и умения плавать.
Помимо добычи рыбы описанными выше снарядами, в нашей усадьбе был и чисто местный способ рыбной ловли — голыми руками. Дело заключалось в том, что по обоим берегам пруда и речки, протекавшей на добрую версту среди садов, стояла сплошная заросль кустов сирени и плакучей ивы, ветви которых не только спускались к самой воде, но зачастую мокли в ней на добрый аршин глубиной. Эти подводные кусты, корни деревьев и засевший между ними ил и мусор создавали для рыбы, и в особенности крупной, тенистые и удобные в жаркие дни убежища. В них рыба держалась обыкновенно около полдня,
