поле чести:
В большинстве своём среди помещиков борзовыми охотниками являлись отставные кавалеристы, которым эта охота напоминала их прежнюю службу.
Период псовой охоты был очень невелик, а именно с момента снятия хлебов в конце августа и до первых морозов, т.е. у нас в Курской губернии до конца октября, почему псовые охотники так ценили и дорожили каждым днём своего короткого охотничьего сезона.
В области организационной псовые охотники должны были строго «беречь дичь», т.е. следить за тем, чтобы щенята от борзых собак не попадали на сторону, к не охотничьему населению, и в особенности в крестьянские руки. Борзые собаки поэтому в моё время водились только в крупных и средних помещичьих усадьбах, не больше как в 3‑5 на уезд. Владельцы их были поголовно страстные охотники, для которых на первом месте стоял сам процесс охоты и её обстановка, а не количество добытого зверя.
Совсем другая картина получалась, если борзая собака попадала в руки охотника-крестьянина. Крестьянин прежде всего промышленник, и если бы владельцы псовых охот позволяли себе продажу или раздачу щенят, то это привело бы через несколько лет к совершенному истреблению дичи. По этой причине в замкнутой и тесной среде псовых охотников строго соблюдался обычай уничтожения всех лишних борзых щенят. Тщательно надо было также следить и за тем, чтобы не было скрещивания борзых с другими породами собак, что иногда, хотя и редко, случается. Породистая борзая никогда сама без охотника в поле не выходила, зато продукт её скрещивания — ублюдок борзой — поголовно были страстные и самостоятельные охотники, не только не нуждавшиеся, но и тяготившиеся руководством человека. Эти полукровки были способны целыми днями, хотя и безуспешно, гоняться за лисицами и зайцами, отчего зверь немедленно уходил из того беспокойного места, где заводился на общее несчастье подобный пёс. За всё существование на моей памяти псовой охоты я не помню случая, чтобы у нас или у братьев Михайловых, наших товарищей по охоте, была упущена на сторону хотя бы одна собака. Зато между нашими усадьбами, отстоявшими друг от друга в 15‑ти верстах, был постоянный обмен собаками для освежения крови.
Оба брата Михайловы были крупные и сильные люди, страстные охотники, причём эта страсть доходила у них до крайнего предела. Затравив зверя, они на всём скаку, без всякой на то надобности, бросались прямо с коня на землю в кучу собак, так как у них от азарта не хватало терпения остановить лошадь и сойти с неё. Едва переводя дух, отшибленные при падении, они вставали на ноги, трясясь словно в лихорадке. Глядя на них, налитых кровью и едва дышащих, я всякий раз думал, что если не один, так другой из них умрёт когда-нибудь на охоте от удара.
Опишу ниже небольшую картину охоты с борзыми, со всеми переживаниями и ощущениями, какие я перечувствовал во время моей счастливой юности, в родных местах на далёкой теперь от меня родине.
Тихий стук заставил меня очнуться от крепкого утреннего сна. В окно смотрела тёмная сентябрьская ночь. Быстро одевшись в тёплую верблюжью поддёвку и высокие сапоги и накинув бурку, я, стараясь не шуметь, вышел из тёплого спящего дома и, вздрагивая от сырости, направился в конюшню. Накрапывал мелкий осенний дождь, предутренний ветер гнал по небу низкие серые тучи. Над тёмными силуэтами усадебных построек стояла сырая и холодная осенняя ночь, кругом был серый мрак, и только из полуотворённой двери конюшни виднелся тусклый свет лампы. В полутьме в ней двигалась длинная тень кучера Алексея, моего кума и такого же, как и я, страстного борзятника. Он молча, неторопливыми движениями, седлал стучавших по земляному полу и фыркающих коней.
В конюшне тепло и приятно пахло навозом, кожей, сеном и лошадиным потом. Из глубины её шёл ровный хруст жевавших корм лошадей. Редкие постукивания копыт по дереву и позванивание удил были единственными звуками среди ночного молчания и окружавшего мрака.
На ворохе светлой соломы, доходящем почти до потолка, лежали борзые, нежно потягиваясь. Они явно нервничали, как всегда перед охотой, и следили за людьми блестевшими в темноте глазами. С верха соломенной кучи ко мне прыжками соскочила моя любимица красавица Ласка и, загремев ошейником, поднявшись на дыбы, лизнула меня в щёку.
С Алексеем мы почему-то говорили вполголоса. Сонный кучерёнок открыл нам ворота, и сначала я на моём кабардинце Черкесе, а затем Алексей выехали на двор по деревянному настилу, окружённые повскакивавшими на ноги борзыми. На дворе меня охватило ощущение непроглядной тьмы и мокроты холодного погреба. Непривыкшие ещё ко мраку глаза ничего не различали на вершок от собственного носа. Над мокрыми вершинами деревьев едва проглядывала цветная полоска неуютного осеннего утра.
Под ногами коней тяжко захлюпал раскисший от недельного дождя жирный чернозём дороги. Пока мы выезжали из усадьбы в поле по широкому проезду между двумя чёрными стенами деревьев, глаза постепенно стали различать предметы, и в первую очередь шею и уши коня. Когда мы выехали на большой шлях и остановились, над полями стояла мёртвая тишина и слышался лишь ровный шум мелкого, но частого дождя.
— Ну что, кум, куда сегодня двинемся? — спросил я Алексея, сошедшего с седла и собиравшего на своры собак.
— Да придётся, должно быть, по тимскому рубежу тронуться. Говорили мне надысь возчики, что спирт везли, будто видели они двух лисиц над оврагом.
У обыкновенного человека, почему-либо попавшего рано утром в осенние мокрые поля, тоскливо сожмётся сердце от печальной и унылой картины готовящейся к зиме природы. Бесприютно и жутко в чёрном осеннем поле тому, кто его не знает. Сырой тусклой пеленой придавили мокрую землю низкие облака, скучно и низко несущиеся над головой. Едешь в поле, не глядя на небо, и тебя охватывает и наполняет лишь шумный и неуёмный ветер осени. Гудит беспрерывно в ушах без устали, выдувая из головы все мысли и возбуждая тоску…
Далеко не то чувствует осенью псовый охотник. Грязная и мокрая осень — лучшая пора для охоты с борзыми, и из всех времён года в России я любил именно такую дождливую и сырую осень, с которой навсегда в моей памяти связаны жгучие ощущения звериной травли… Завернувшись в бурку и башлык, едешь без дорог, поперёк мокрых, нескончаемых полей, вдали от всякого жилья, и в ушах гудит несмолкаемая песня ветра, под которую вместо уныния проникаешься терпкой и суровой бодростью. Ноги коня то легко ступают по жнивью, то тяжело разъезжаются на жирной пахоте. Поматывая головами и фыркая, кони поднимаются на пригорок. На тугом натянутом ремне своры, позвякивая кольцами ошейников, рысят собаки, расчётливо и легко перепрыгивая препятствия. Вдали, в серой сетке дождя, виднеется конная фигура Алексея с широким серым пятном собак у ног лошади.
Сегодня мы без гончих в две своры ищем зверя «в наездку». Охота эта заключается в том, что охотники, разъехавшись на десятину расстояния друг от друга, шагом двигаются по одному направлению, осматривая все подозрительные ложбинки, межи и бурьян, где может залечь заяц. Подъехав к такому месту, охотник арапником или криком заставляет зверя сняться с места и травит его собаками.
До больших оврагов, места лисьего гнездования, мы ехали полчаса. Алексей двинулся по верху лохматой от бурьяна балки, я по низу, внимательно вглядываясь в размытые вешними водами бока оврага. Сквозь стальную синь голого и редкого дубняка, росшего по склонам оврага, была видна чёткая, словно нарисованная тушью на сером фоне, фигура Алексея, его коня и собак.
— Лисица… берег-и-и! — вдруг рявкнул он исступленным диким голосом и тяжело поскакал вдоль оврага. Под гору навстречу мне, скользя по мягкой земле, быстро спускалась красновато-тёмная с пушистым хвостом лисица. Легко перепрыгнув промоину, она кошачьими прыжками понеслась вдоль оврага. Я указал на неё собакам, закричал и спустил их со своры. Сбоку под обрыв, охватывая лису полукругом, неслись под гору три борзые Алексея, стараясь отрезать зверя от зарослей кустарника в конце оврага. Сам кум, не спускаясь вниз, скакал по верху, карауля выход лисицы из балки. Его конь, утопая в размокшей пахоте, далеко разбрасывал задними копытами огромные комья земли.
