— Ну вот, — сияет миссис Бакстер, — выглядишь гораздо лучше!
— Где мистер Бакстер?
Лицо у нее затуманивается, но она берет себя в руки:
— Боюсь, он больше не с нами, Изобел.
И где же он?
Очень, очень постепенно все опять складывается — неподвижный калейдоскоп, решенная головоломка. Губы, подарившие мне поцелуй смерти, на самом деле возвращали меня к жизни. Первый мужчина, который меня поцеловал, — спасатель, вернувший меня в мир живых. Мое космическое странствие — коматозные приключения.
В плюшевом маковом мире морфия боль слегка отпускает. Все такое белое — стены, белье, накрахмаленные медсестринские фартуки. В белой комнате стоит еще одна кровать, простыни — заснеженные поля, подушки ледяно потрескивают. Краем глаза вижу, что там кто-то лежит. Снуют медсестры, разговаривают с этой другой пациенткой, голоса накатывают, отступают.
— Малка операция, и все, — улыбается медсестра, будто угощение ей предлагает.
По-моему, я эту женщину знаю. Слышу ее голос, странный, гипнотический, он пропитывает белую вату, в которую закутали мое стеклянное тело. Голос заполняет паузы между приходами медсестер и врачей, посетителей и снов. Минуют дни, возможно, недели, не исключено, что годы, и я догадываюсь, что женщина рассказывает мне историю. Моя личная Шахерезада, знает все на свете, — должно быть, она сказительница конца времен. Но с чего все начинается? Ну как же, говорит она, начинается все честь по чести, с появления младенца…
ПРЕЖДЕ
Отрадная тропка
Лондонский дом гудел как пчелиный улей — домочадцы готовились к возвращению сэра Эдварда и леди де Бревилль из-за границы. Да не одних, а с новорожденным младенцем. Сэр Эдвард де Бревилль послал в загородную фамильную резиденцию за собственной воспитательницей. Та блаженствовала на пенсии в сердце страны — море сплетен, реки вина из ревеня, — однако послушно откликнулась на зов долга и притащилась в город из Саффолка, соблазнившись железнодорожным билетом второго класса и перспективой взрастить очередное поколение де Бревиллей. Мало того, ей обещали целый штат — девочка на посылках, две няньки и еще одна воспитательница, подчиненная, — и наша воспитательница предвкушала, как на старости лет будет ими помыкать.
— Столько народу на одного младенчика, — прошептала горничная лакею. — Подумать только, а наша матушка вырастила шестерых в одиночку.
— Так ведь богатые — они другие, — отвечал лакей. — За ними сложнее присматривать.
Де Бревилли всегда были богаты — еще с тех пор, как прибыли вместе с норманнами и Ублюдок (Завоеватель и король) задаривал их землями в награду за рьяное подавление упрямых англосаксов. Так они с тех пор и богатели — необъятные земельные угодья в Уилтшире, фруктовые сады в Кенте, ячменные поля в Файфе, угольные шахты в Йоркшире, вереница элегантных зданий в Мэйфере.
Эдвард де Бревилль, последний в роду. Двадцать девять лет, статный красавец, как и все первенцы де Бревиллей. Ответственный человек, не забросил все эти сады с шахтами и приглядывал за управляющими. Богатеи не богатеют, если плюют на свои денежки. Герой войны, капитан, резкий шрам на красивой щеке — след немецкого штыка. Этот человек верил в короля и отечество, невзирая на все, что видел в полях Фландрии. Этот человек верил в крикет на деревенской лужайке и выказывал смирение в присутствии служителей церкви, даже простых викариев.
Не бывало холостяка желаннее — благопристойные девушки грезили о нем, светские девицы напускали на себя невинность, развитые торопыги сбавляли шаг и хвастались домоводческими талантами.
— Какая партия! — неистово шептались светские матроны за заливным омаром и желе «бордо».
В первый сезон после Великой войны за Эдвардом де Бревиллем гонялись все лондонские красотки. Которую обворожительную — а то и не очень обворожительную — благовоспитанную английскую розу он изберет себе в спутницы? Он ведь не прельстится насельницами заатлантических земель, этими выскочками, дочерями газетных магнатов, банкиров и вульгарных судоходов, готовыми душу продать за герцогство?
Нет, не прельстится — взор сэра Эдварда дотянулся чуть южнее Нью-Йорка и Бостона, в края поэкзотичнее и поглуше, и заворожен был прекрасной фигурой Ирен Оталора, наследницы аргентинского скотопромышленника.
— Говядина? — ужаснулись светские матроны.
Свою суженую сэр Эдвард отыскал не в странствиях по аргентинским пампасам — мать ее была француженка, сама она воспитывалась весьма по-европейски и лето проводила в Довиле, где сэр Эдвард и обнаружил ее за элегантным распитием
В первую брачную ночь сэр Эдвард узрел, как жена роняет к ногам шелковые одеянья, словно Боттичеллиева Венера, выходящая из иены морской. Она расплела длинные черные волосы, что кудрями спускались до талии, и выступила из одежды, и подняла руки над головой, предъявляя новоиспеченному мужу свое тело, и сэр Эдвард вспомнил Саломею, и Иезавель, и царицу Савскую, и возблагодарил Господа Бога за французских тещ, которые так замечательно просвещают своих дочерей.
На секунду ему весьма несвоевременно привиделась целая комната хладных английских роз, что чопорно застыли изваяниями меж брачных простынь, но это решительно непрошеное видение без следа рассеялось, едва к нему заскользила новоиспеченная жена. Аристократический наклон головы, кокетливая улыбка, торчащие груди с темно-коричневыми ареолами, смуглые пальцы, крепко обхватившие его мужское достоинство… Сэр Эдвард растворился в своем медовом месяце и своей медовой жене.
А теперь появилась маленькая Эсме.
— Очень красивый ребенок, — вынесла вердикт довольная воспитательница. — Сделаем из нее настоящую де Бревилль.
Леди де Бревилль ежедневно заходила в детскую, мелодично курлыкала над дитятком в кружавчиках и несла высококлассную ахинею по-французски, а воспитательница терпеливо улыбалась и ждала отбытия леди, чтобы наконец покормить ребенка овсянкой и шотландской похлебкой. Леди де Бревилль проколола девочке уши, когда той было всего несколько недель, и теперь на младенческих смуглых мочках болтались золотые колечки. Как цыганка, считала воспитательница, но негодование свое держала при себе. Она же всего-навсего прислуга.
Каждый вечер — когда, полагала воспитательница, ребенку давно уже пора быть в постели — маленькую Эсме сносили на первый этаж и предъявляли гостям, что трапезничали у сэра Эдварда и леди де Бревилль, искрились, трепетали в своих блестках и перьях и прихлебывали коктейли. Что тут скажешь — иностранка, размышляла воспитательница, откуда ей знать, как разговаривать со слугами. С работниками детской леди Ирен беседовала надменно, и воспитательнице это не нравилось. Воспитательница против такого тона. У нее завелась привычка бормотать себе под нос.
Леди Ирен остригла роскошную шевелюру и теперь носила гладкое андрогинное каре, которое не вполне вязалось с ее роскошными латиноамериканскими формами. Ноги — и весьма красивые ноги притом
