Заговор

постарше, лет, наверное, двенадцати-тринадцати. Полоска внизу гласила: «14 октября 1981 г. Брейнбрук, штат Колорадо».

Шел урок рукопашного боя, где каждый ребенок проявлял необычайную ловкость в использовании любых стилей и приемов борьбы. Их глаза — вот куда смотрела Сара, — сосредоточенные, но пустые, холодная отточенность движений не выявляла личности. Затемнение, кадры быстро исчезли с экрана.

Через двадцать минут Элисон, подавшись вперед, вынула кассету. Все это время Сара, будто загипнотизированная, смотрела, как, сменяя друг друга, прошли еще десять сюжетов, каждый из другой школы, каждый снят в разные годы, в каждом свой извращенный взгляд на обучение. Обычный урок, слепое послушание, подчеркнутая тематическая направленность, взращенная ненависть. Пятнадцатилетних наставляли травить слабых, восемнадцатилетних обучали поклоняться демонам во имя социальной сплоченности. Постоянная дозировка яда ради того, чтобы направить агрессию детей в нужное русло и обратить ее в страсть преданных фанатиков.

Больше всего пугало то, как и чем их приучали выражать эту страсть. Снайперской винтовкой, взрывчаткой подрывника, манипуляциями компьютерного хакера — все наглядно зафиксировано.

Рабочий чертеж нападения Эйзенрейха на Вашингтон. Рабочий чертеж мира после первой попытки.

Элисон сидела молча. Смотрела на Сару.

— Теперь процесс вам ясен, — сказала она. — Теперь вам понятно, почему я попросила вас приехать. Вам надо попросить Антона прекратить это. Он должен остановить процесс.

Сара откликнулась не сразу:

— Я попрошу его остановить… процесс. — Упоминание последнего слова, похоже, успокоило Элисон. Дадите мне пленку?

Элисон несколько секунд пристально смотрела Саре в глаза: проницательный взор, какого Сара не ожидала.

— Сара, а вы почему такая грустная? — Элисон задержала испытующий взгляд еще на мгновение, потом подалась вперед и положила кассету на столик. — Наверное, вы и вправду понимаете. — Взяв поднос, она встала. — Пойду еще лимонада принесу.

Сара пришла в себя:

— На самом деле… мне пора уходить.

Элисон замерла перед кухонной дверью. Когда она обернулась, ее губы кривила натужная улыбка.

— Оставайтесь, пожалуйста. У меня еще есть…

— Нет, — улыбнулась Сара, уже поднявшись на ноги. — Мне пора уходить.

Мгновенная пауза: Элисон поставила поднос на сервант.

— Вы ведь не врач, правда. — Опять никакого порицания, просто утверждение. Сара ничего не сказала. Улыбка застыла у Элисон на губах, пока та шла к стенному шкафу и доставала Сарино пальто.

Минуту спустя они стояли у входной двери, Сара чувствовала себя с вновь обретенной наперсницей ничуть не свободнее, чем полчаса назад. Выражение ласковой беспомощности в глазах слишком долго укоренялось, чтобы найти облегчение в мягком пожатии руки.

— Все будет хорошо, — услышала Сара свои слова.

— Вы еще приедете ко мне?

Слова прошили Сару насквозь. Простая просьба, но в ответ Сара смогла лишь пробормотать:

— Да… Я к вам еще приеду.

И снова Элисон заглянула ей в глаза. Миг узнавания, потом кивок. Сара стиснула ее руку и, повернувшись, пошла по дорожке.

Стоявший поодаль лимузин тронулся с места и медленно покатил к дому: Сара сразу ощутила его присутствие. Она постепенно убыстряла шаг. Из-за дерева вышел мужчина лет двадцати с небольшим, широкоплечий малый, одетый в неброский серый костюм. Стоял неподвижно, скрестив руки на груди, глаза скрыты за стеклами темных очков. Полное облачение Правосудия. Сара остановилась. Томми явно оказался осторожнее, чем она ожидала, и проворнее. Лимузин затормозил, подперев машину Сары сзади, малый в темных очках двинулся к ней.

Мелькнула мысль: а не рвануть ли отсюда? Но тут же вспомнила одинокую Элисон; мысль о побеге оказалась непригодной. Сара понимала, что эта женщина слишком хрупка, чтобы выдержать допрос, какому ее подвергнут эти люди из Вашингтона, слишком близка она людям Эйзенрейха, чтобы не предстать перед ответом. Еще одна жизнь, которую Сара не могла легко и просто сбросить со счетов.

Она медленно повернулась к дому.

И никак не ожидала того, что увидела. Элисон стояла рядом с третьим мужчиной, широко улыбаясь, опершись рукой о его руку. Сара застыла в окружавшей ее безмятежности.

— Смотрите, кто приехал! — крикнула Элисон. — Это Вилли с Джоном.

Сара не успела даже шевельнуться: малый сзади крепко обхватил ее рукой за плечи. Приглушенным голосом выговорил:

— Мистер Вотапек не желает, чтобы Элисон хоть чем-то расстраивали. Вам понятно? — Сдавил ее сильнее.

Вотапек. Сара лишь кивнула в ответ.

* * *

Два с половиной часа неверных отсылок и безалаберности — и вот наконец нужные страницы у Ксандра в руках, он прямо рвет их из библиотечного принтера.

Одиссея началась у стола помощника библиотекаря, который сначала отправил Ксандра через полгорода в филиал: там ему сообщили, что разыскиваемым им книгам никогда не позволялось покидать основное хранилище. Замечательно. Он вернулся на Рассел-сквер, только чтобы выслушать смущенные извинения: «Я думал, вам нужно собрание Даллмана» — и еще час убить на бестолковщину, прежде чем настоять на встрече с главным хранителем. Миссис Дентон-Фисс, куда больше, чем ее коллега, рассыпаясь в извинениях за «достойную сожаления путаницу», провела его в рабочее помещение прямо к приватным компьютерным файлам. И вот спустя десять минут Ксандр вглядывался в небольшую кипу страничек, которые разыскивал все это время.

Семейство Данцхоффер, судя по перечню, сделало щедрый дар, передав четыре ящика документов, каждый из которых содержал около сорока единиц хранения: письма, памфлеты, рукописи, — никак неупорядоченные. Это означало, что Ксандру предстояло перерыть каждый ящик, дабы отыскать Эйзенрейха. Досада на очередную затяжку, однако, быстро исчезла, стоило его взгляду замереть на трети страницы, где взору предстало короткое словосочетание: «О господстве». Ксандр отчеркнул печатную строку ногтем большого пальца. В пылу охоты он испытывал такое же радостное возбуждение, какое чувствовал, читая записи Карло. В горле у него першило.

И только потом он заметил звездочки на странице. Около десяти-двенадцати наименований в перечне, в том числе и манускрипт, сопровождались маленькой звездочкой. Ксандр быстро посмотрел в конец второй страницы. Никаких объясняющих примечаний. Звездочки стояли сами по себе. На мгновение Ксандр почувствовал, что у него сводит живот. И что теперь? Был всего один способ выяснить это. Подхватив кейс, Ксандр направился к ящикам.

Через три минуты его глаза уже привыкли к скудно освещенному помещению на четвертом этаже. Как принято в исследовательских библиотеках, книги хранились в укромных полутемных уголках, куда едва пробивались полосы света от немногих навесных ламп. Прямо перед Ксандром тянулся узкий проход, выложенный плиткой в черную крапинку, на которую крест-накрест ложились тени книжных стеллажей. Каждый стеллаж прятался за стеной темноты в ожидании, когда кто-нибудь из посетителей зажжет только для него предназначенный свет.

Медленно двигаясь по проходу, Ксандр всматривался в каталожные номера, наспех прикрепленные к верхней кромке полок. Пару раз он сверял номер с тем, который записал на бумажке, чтобы убедиться, что ничего не пропустил. В двух рядах от задней стены он остановился: номер по перечню 175.6111 CR-175.6111 FL. Сунув бумажку в карман, Ксандр щелкнул выключателем, пробив во мраке небольшой туннель света, глаза его забегали по номерам, обозначенным на торцах коробок. На полпути к стене он едва не споткнулся о четыре больших ящика, далеко выступавших за край нижней полки. Глянул вниз, прочел надпись, чувствуя, как в горле опять запершило. Потом присел на корточки и стянул собрание Данцхоффера с полки.

Состояние документов оказалось куда лучше, чем он ожидал. Само собой, никто ничего сделать не удосужился, кроме как переписать все и затем опять сложить в соответствующий ящик. Тем не менее порядок, в каком содержались документы, свидетельствовал если не о логике, то по крайней мере о заботе. Ксандр принялся за чтение.

В первом ящике смешались пятнадцатый век с шестнадцатым: довольно откровенные письма кардинала Вобонте к нескольким папам с требованиями освободить от обязательств разных французских аристократов. Налоговые льготы для своих главных прихожан-избирателей, подивился Ксандр. Есть вещи, которые не меняются никогда. Затем он нашел стихи какого-то итальянского придворного музыканта: дань уважения «Декамерону» Боккаччо. Быстренько миновав их, Ксандр наткнулся на большую подборку памфлетов о религиозной обрядности: руководства, как надлежит соблюдать несчетные дни святых.

На первый взгляд второй ящик обещал столь же мало. Снова стихи и памфлеты про святых. Перерыв две трети документов, Ксандр вдруг заметил, что названия их существенно сменили направленность: от описаний ритуалов во дни святых к пылким рассуждениям о папском владычестве. В чьем-то представлении это знаменовало естественный переход от букварей пятнадцатого века к научным трактатам века шестнадцатого. Однако Ксандр понял, что он близок к цели, очень близок. Просеяв семь-восемь нудных писаний о церковной юрисдикции (каждое с бесконечными контраргументами против «Defensor Pasic» Марсилия[14]), Ксандр наконец нашел небольшой том, на кожаном потертом переплете которого еще можно было различить герб Медичи. Некоторое время он молча любовался небольшой книжицей, уютно устроившейся среди других бумаг. Ничто не выделяло ее и не объясняло внезапно участившегося сердцебиения у Ксандра. Сложив остальные рукописи в ящик, он взял эту книжицу в руки и поднес к лицу. Края ее давным-давно обтрепались, от страниц исходит странный запах яблочного уксуса. Ксандр бережно раскрыл обложку и прочел простую надпись на итальянском:

Его Святейшеству, Папе Клименту VII от Евсевия Якоба Эйзенрейха

Письмо-посвящение, начертанное внушительным рукописным шрифтом шестнадцатого века, продолжалось на следующей странице. Ксандр бережно перевернул ее, менее увлеченный текстом, нежели ощутимой реальностью книги в своих руках. Вот она, перед его глазами, — ключ ко всем загадкам, ответ скептикам.

Едва ли не по собственной воле манускрипт открылся на следующей странице: название, имя автора крупными буквами, внизу год — 1531-й, а еще ниже, справа, в углу страницы непонятные буквы v.i. Ксандру потребовалось усилие, чтобы, отрешившись от радости находки, попытаться разгадать странную надпись v.i. Он перекинул большим пальцем страницу и на следующей увидел содержание: упорядоченный список из двадцати глав. Макиавелли потребовалось двадцать шесть. Как этим швейцарцам, подумал Ксандр, нравится подбирать приятные круглые числа. Никаких объяснений v.i, однако. Это терзало его, пока он листал страницы, стало терзать еще больше, когда пролистал почти половину книжки, добравшись только до пятой главы. Беспокойство приходило на смену горячке предыдущих минут. Это v.i — не volume i ли, том первый? В трех страницах от конца книги его опасения подтвердились. Глава IX. Пути к хаосу. И дальше — ничего. Ксандр стал снова копаться в ящике. Не повезло. Два тома — зачем? Ответ пришел в голову, когда Ксандр рассматривал книжицу. Климент. Итальянский вариант, тот, что для Папы, был первым вариантом. Эйзенрейху хватило ума послать всего отрывок, куда вошли первые девять глав. Остальные одиннадцать составили том второй. Предосторожность ради безопасности. Ну и где они?

Ксандр резко отшатнулся к стене, мысли бешено крутились в поисках ответа. Бессмысленно. Зачем библиотеке хранить только первый том? И почему отсутствуют ключевые главы? До девятой названия смелы, но до потрясения основ далековато. Ксандр вернулся к странице с оглавлением: III. Как обрести незыблемость; VI. О том, из чего составляется государство; VIII. Как подготовить государство к истинному господству. У Эйзенрейха, вероятно, имелись собственные рецепты, но в этих названиях наглости и дерзости совсем