послала…
— Моника, — произнес Ферик, продолжая жевать и по-прежнему глядя на хлеб.
— Что?
— Моника. — Ферик поднял голову, положил хлеб на стол и продолжил, ковыряя в зубах: — Мисс Трент посоветовала мне напомнить это имя.
— Вижу, она была права. — Ферик извлек изо рта большой кусок жеваного хлеба, осмотрел его, сунул обратно и проглотил. — Эта книжка… эта вторая часть… она в Германии? — повторил он.
— Да, — поколебавшись, ответил Ксандр. — Нам просто не повезло. — И, уже успокоившись, добавил: — Хорошо, что манускрипт здесь, очевидно, он не произвел впечатления. Оставить один том и отослать второй… Здесь явно не представляют, чем владеют. По словам женщины в справочной, библиотека, как правило, разделяет многотомники, чтобы…
— Доктор, только то, что мне следует знать.
Ксандр кивнул:
— Беда в том, что последних одиннадцати глав здесь еще с месяц не будет.
— Долго.
— Я бы сказал, столько ждать — чересчур долго.
— А вы знаете, где это в Германии?
— Небольшой городок, Вольфенбюттель называется, около получаса езды от прежней линии раздела с Восточной Германией.
— Почему там?
— Там находится одна из крупнейших библиотек в Европе. Знаменита она также и первоклассным коллекционером и реставратором книг Эмилем Гансом. Ему уже под сотню лет и… — Ксандр осекся: пустяки, мелочи.
— Место вам, стало быть, знакомо?
— Я там бывал на конференции, лет шесть назад. Такие места не меняются. Насколько могу судить, книга уже там.
— Понял. Стало быть, лететь нам надо вечером.
Ксандр помолчал, потом согласно кивнул:
— Точно. Мне… может, найдется несколько часов, я бы ее прочитал… отыскал бы что-нибудь полезное для Сары.
Ферик понял. Для ученого все происходило чересчур стремительно.
— Это верно. — Кивок. — Несколько часов.
— А вы знаете, как с ней связаться?
— Да.
— Порядок. — Ксандр рассчитывал на чуть большее, он понимал: в его собственных интересах пребывать в неведении. — Я на все вопросы ответил?
— Да.
— И я научусь, как не делать этого.
— Возможно.
Ксандр отхлебнул пива и стал собираться.
— Тогда мне, наверное, лучше вернуться в библиотеку.
— Зачем? — На сей раз вопрос задан не из вежливости.
— А манускрипт? Помните? Мне нужно время…
— Вы его не взяли с собой?
— Конечно же нет, — вспыхнул Ксандр. — Нельзя же просто так выйти из библиотеки с…
— Вы… — Голос Ферика звучал сдержанно, только глаза выдавали, что он не в силах поверить услышанному. — Доктор Джасперс, вы, думаю, не совсем понимаете, что к чему. Лысый с радостью проделал бы многое из того, что не положено делать в библиотеке, только бы овладеть этой книжицей.
— Я положил ее в надежное место.
— Ваш приятель Пескаторе, не сомневаюсь, думал также. — Эти слова возымели нужное действие. — Значит, так, чтобы больше не было путаницы: мы с вами возвращаемся в библиотеку и забираем книгу с собой. Вы получаете на нее свои несколько часов, после чего я связываюсь с мисс Трент, затем мы добираемся до Вольфенбюттеля, находим вторую часть манускрипта и прячем ее в надежном месте. Я все понятно изложил?
Ксандр кивнул:
— Совершенно.
Ферик поднялся, оставив на столе несколько монет:
— В этой стране за пиво всегда дерут втридорога.
Ксандру ничего не оставалось, как последовать за ним.
Мимо пролетали лужайки и изгороди домов, сельский пейзаж штата Нью-Йорк темным пятном расплывался на фоне шафранового неба. Лимузин несся по шоссе-двухрядке, поразительно легко маневрируя, всего раз или два уйдя за тонкую разделительную линию в своем порыве к высокой скорости. Водителю, похоже, дела не было до трех молчаливых пассажиров, каждый из которых бессмысленно пялился в убегающий горизонт и играл доставшуюся роль.
Саре выпала роль просто ждать. Понимала, что не много смогла бы почерпнуть от двух сидевших рядом мужчин. Они — посыльные, и ничего больше, люди, кого послали найти и принести добычу, что за добыча и зачем она — они не знали и не хотели знать. Незачем было нарушать показушное спокойствие ненужной болтовней. Лучше за это время наметить план действий. Было бы очень мило со стороны Джасперса подбросить побольше сведений, но ей придется обходиться тем, что есть.
При мысли о нем на лице Сары появилась улыбка. Трудно было отпускать его в Лондон одного.
Лимузин сбавил ход и съехал с шоссе на дорогу, пролегавшую вдоль внешней ограды частной посадочной полосы, ярдов через пятьдесят появилась будка из-за проволочного ограждения: для особых клиентов у аэродрома был отдельный вход. Машина еще раз притормозила, поворачивая. Никаких расспросов — охранник узнал номера и, жестом пропуская черный «линкольн», приветственно кивнул, глядя на затемненные стекла машины, въезжавшей на бетонку. Слева ярдах в ста поджидал частный самолет, под крыльями которого мигали по два красных огонька. Сара переключила внимание на мужчину, сидевшего напротив нее. Тот продолжал пялиться в окно, чувствуя на себе ее взгляд и с удовольствием не обращая на этот взгляд внимания.
Спустя пять минут Сара уже удобно устроилась, пристегнувшись ремнем, в одном из шести кресел в основном салоне самолета. Оба ее спутника уселись по бокам. Интересно, мелькнула у Сары мысль, не ее ли нью-йоркские подвиги причина их осторожности.
Ускорение на взлете помогло избавиться от некоторого стеснения в плечах, перегрузка вжимала ее в мягкую обивку поднятой вертикально спинки кресла, и спина приходила в норму просто от физического усилия. Еще ребенком Сара полюбила этот момент отрыва, когда двигатель ревет что есть силы, потом следует легкий подъем, когда идет вверх нос, обретший свободу, самолет мягко взмывает, будто тянет за собой невидимую резинку, насыщается ее эластичностью, пока в последнем рывке не пронзает облачную пелену и не вырывается навстречу солнечному свету, оставляя далеко внизу все мысли о земле. Теперь же, когда самолет выровнялся, Сара повернула голову влево и взглянула в небольшой овальный иллюминатор. Желтоватый туман скользнул мимо них: холодное солнце нежило крыло металлическим сиянием. Летели на юго-восток. У Сары всегда было потрясающее чувство ориентации. Она смежила веки.
Стайну хватало совсем немного сна. Они вышли на мисс Трент через Джасперса, потом потеряли их обоих во Флоренции из-за «непредвиденных осложнений» возле монастыря Сан- Марко. Анализ на месте мало давал, чтобы объяснить разгром в кабинете, того меньше — чтобы объяснить, зачем этой парочке вообще понадобилось наносить визит профессору Пескаторе. Времени устанавливать наблюдение по всей Европе, разумеется, не было, а это означало, что Джасперсу удалось скрыться с глаз. К счастью, вновь обнаружили Трент: спустя шестнадцать часов, в аэропорте Даллеса, одну и при собственном паспорте. Ее намек ясен: следуйте за мной, оставьте его в покое.
Боб именно так и поступил, хотя спустя несколько часов из Италии стали поступать весьма тревожные вести. Пропал Пескаторе, считается погибшим, в его кабинете разгром, обнаружены пятна крови. В ранних выпусках новостей итальянцы не упоминали двух нежелательных посетителей, однако полиция свои карты прячет надежно. Даже успешно внедренному источнику комитета докопаться до тонкостей не удалось. Бобу было трудно поверить в то, что Трент либо Джасперс хоть как-то причастны к исчезновению, с другой стороны, он никак не мог нащупать, что реально связывало фактически безвестного итальянского теоретика от политики с Шентеном и его компанией. Слишком много предположений, неопределенности, чтобы сделать хоть какие-то значимые выводы.
Впрочем, все эти зигзаги и метания делу во благо. А вот что и впрямь ставило палки в колеса, так это способ, каким ему приказано вести операцию: встречи за завтраком с О'Коннеллом (все вне графика и без записи), уход Притчарда от прямых ответов всякий раз при запросе новой информации, внезапное, с его стороны чересчур усердное пользование сейфом, куда прятались бумаги, которые Притчард беспечно оставлял на столе еще неделю назад. Боб не очень понимал: то ли его втягивают в какие-то игры сильных мира сего, то ли есть причина подозревать внутреннюю утечку. Вдобавок ко всему О'Коннелл замкнул рот на замок, с головой ушел в донесения, перестал вступать в обычные перепалки, которые вносили смысл в отвлеченные слова на листе бумаги.
Неизвестно почему, ирландец отдалялся. Бобу уже доводилось переживать такие перепады настроения, в наихудшем виде — после Аммана. Тогда Стайн приписал это неведомому виду эмпатии, приступу сочувствия. О'Коннелл с давних пор слишком близок, слишком сведущ: былой агент, он, как в зеркале, видел себя в потерянном выражении лица женщины, силящейся вновь обрести опору, сойдя с грани жизни. Тогда он ушел в себя: двухнедельный отпуск — куда дольше, нежели обычный запой на пару дней. Боб ни о чем не расспрашивал, О'Коннелл этого не обсуждал. И вот теперь Стайн поневоле ломал голову: неужели ирландца опять понесло?
Вот почему Боб сидел, запершись в своем кабинете, часами пялился в монитор компьютера, не замечая пакетиков из-под сырных шариков, захламивших пол возле мусорной корзины. Не то чтобы периоды сосредоточенности в уединении не были нормой, но на сей раз он ощущал себя в полной изоляции, все связи с двумя другими кабинетами на шестом этаже прервались, оставив неясное ощущение того, что бесповоротно. Сбитый с толку последней встряской, Боб позволил себе расслабиться, махнул рукой на сведения, задумался о личной стороне всего этого. Теперь вот пытался обрести обычную свою бесстрастность и обратить хитросплетения действительного мира в скрытую, безымянную игру. Слишком многим факторам позволял он умалять свои способности эту игру вести.
