Нормандии, в Эвре. Из открытой телефонной кабинки, находившейся в помещении какого-то бара, Уоллис попыталась дозвониться до Короля Великобритании и Императора Индии. Их соединили. Однако слышимость была столь плохой, что ей пришлось кричать в голос и вновь и вновь повторять одно и то же, кричала же она следующее – 'поговори с Черчиллем, скажи, что ты не собираешься отрекаться, не поступай опрометчиво, не спеши, НЕ СПЕШИ!' Сопровождавшим ее лорду Браунлоу и детективу Эвансу пришлось затеять притворную перепалку, чтобы заглушить Уоллис. События принимали вид откровенного фарса.
Позднее Уоллис не раз говорила, что самой большой ошибкой в ее жизни было решение уехать из Англии и оставить короля Эдварда VIII одного. Король же, отправляя свою суженую за границу, очевиднейшим образом не понимал с кем в лице Уоллис он имеет дело. Он стремился уберечь ее от грязной шумихи в газетах в то время как ей на подобную чепуху было плевать, а уж о газетах она думала в самую последнюю очередь. Подыгрывая королю, Уоллис, которая не могла выйти за рамки собственного образа, созданного ею в глазах Эдварда, проиграла игру с куда более высокими ставками. Как сама Уоллис, так и люди, стоявшие за ней, полагали, что дело еще можно спасти, что если оружием в руках Болдуина была угроза отставки правительства, то теперь уже Эдвард VIII мог шантажировать Семью и Парламент угрозой отречения. Она заклинала его быть твердым, перед расставанием, когда он заикнулся об отречении, она сказала ему, что он должен удержать трон любой ценой. 'At all costs, at all sacrifices, keep the Throne.'
Браунлоу послал с дороги зашифрованную телеграмму Бивербруку, в телеграмме говорилось, что Бивербрук должен сказать Эдварду VIII, будто Уоллис хочет, чтобы король забыл о ней на год и сосредоточился на одном – на коронации. Но все было тщетно, не успела Уоллис уехать, как король вновь совершил ошибку. И ошибку непоправимую. Он заявил Болдуину, что ему должна быть предоставлена возможность зачитать по радио 'Обращение к нации', в котором он хочет изложить суть кризиса.
Это было последней соломинкой. От короля, как ошпаренные, опасливо отскочили все. Ошарашенный Болдуин только и смог, что промямлить что-то насчет согласия остальных министров. Желание короля было чем-то столь неслыханным, что потребовалось срочное заседание Кабинета. До последнего короля поддерживал только Черчилль, он даже внес какие-то поправки в текст предполагаемого обращения, хотя даже ему было ясно, что это конец. Все участники игры боролись за власть, вожделели ее, однако всех их объединяло одно – они хотели получить власть легально, в пределах сложившихся правил, им не нужен был '1905 год', им нужен был 'парламентаризм', а обращение короля к нации напрямую, через голову Правительства и Парламента, выглядело какой-то 'пугачевщиной' с совершенно непредсказуемыми последствиями. Эдварду VIII удалось то, чего он хотел меньше всего, он перепугал 'элиту' до смерти.
События между тем выходили из под контроля и без всяких 'обращений'. Перед Букингэмским дворцом собралась толпа из нескольких сотен человек, скандировавших 'We want our king!', люди сбивались в кучки по всему Лондону, разъяренная толпа напала на автомобиль Архиепископа Кентерберийского и тому удалось проехать только после вмешательства полиции. 4 декабря, после того как лондонские газеты вышли под заголовками вроде 'Grave Crisis', Болдуин выступил в Палате Общин. Он заявил, что Правительство Его Величества против морганатического брака короля и что 'Доминионы на стороне Правительства.' Его слова были встречены овацией депутатов. Вскочивший на ноги Черчилль, перекрывая шум, прокричал Болдуину: 'Ты не успокоишься, пока не добьешь его!' Черчиллю уже нечего было терять, в глазах истеблишмента он настолько крепко связал себя с королем, что теперь шел ко дну вместе с ним (сам Черчилль полагал так же и считал свою политическую карьеру подошедшей к концу).
На следующий день перед Букингэмским дворцом демонстрировали уже несколько тысяч человек и толпа увеличивалась на глазах. Участники демонстрации хотели защитить Poor Men's King. Плакаты, развернутые над толпой гласили – 'We want Eddie and we want his missus!' Некоторые заходили в осмыслении событий даже и дальше, лондонцы несли рукописные плакатики с надписями 'Hands off our King, abdication means revolution!'
Болдуин назначил очередное срочное заседание Кабинета на неурочное время – в воскресенье, а также настоял на немедленной встрече с Архиепископом Кентерберийским. Болдуин встретился также с Королевой Матерью. 'Я вижу, что мир вокруг меня распадается на куски, а ведь какие усилия потребовались от меня, чтобы этот мир построить' – сказала она ему. Эдварду VIII Болдуин заявил, что Правительство не предоставит ему права выступить с обращением к нации. 7 декабря, в понедельник, Черчилль выступил в Палате Общин. 'Правительство не может заставлять короля отречься, это в компетенции только и только Парламента!' – надсаживался он. Депутаты, вскочив с мест, топали ногами. 'Заткнись!' – кричали они ему. 'ЗАТКНИСЬ!' Газета 'Таймс' написала, что 'ничего подобного не было за всю историю Парламента.'
Эдвард VIII, оставшийся в одиночестве, не выдержал давления. Не ставя о том в известность Бивербрука и Черчилля, он решился на отречение. Бивербрук, тщетно пытавшийся войти с ним в контакт, понял это, устало сказав Черчиллю: 'Our cock won't fight.'
10 декабря 1936 года в Форт Бельведере, в присутствии трех своих братьев – герцога Йоркского, герцога Глочестерского и герцога Кентского, свидетельствовавших его подпись, Эдвард VIII подписал акт отречения.
Отрекшись, он стал никем и ничем. Это с нашей точки зрения он был велик и могуч, а по мнению тех, кто властью обладает, Эдвард, от власти отрекшийся, лишился и власти над собою, он стал такой же игрушкой чужих страстей, как и любой из нас, и теперь уже бывший король (по поводу 'бывших' очень хорошо писал великий пролетарский поэт Владимир Владимирович) выступил по радио с тем самым обращеним к нации, где попытался объяснить мотивы своих действий. Теперь стало можно. 'Пой, соловушка, пой.' Текст обращения был написан Черчиллем, тот был талантливым литератором и обращение, а одновременно объяснение, признание и прощание вышло на славу. Да и читал его 'бывший' хорошо, с выражением и со слезой.
'I have found it impossible to carry a heavy burden of responsibility and to discharge my duties as King, as I wish to do, without the help and support of the woman I love'
Было зарегестрировано рекородное число радиослушателей, еще бы! Далеко не каждый день случается этакий инфоповод. Позднее речь бывшего короля подпольно (официально это было строжайше запрещено госцензурой) выпускали на грампластинках и контрабандно, за хорошие деньги, продавали на континент и в США.
Пропев 'прощание с англичанкой' бывший король, а отныне всего навсего герцог Виндзорский был доставлен на автомобиле в Портсмут, на борт эскадренного миноносца Fury. Эсминец яростно пересек Ла-Манш и высадил герцога Виндозрского во Франции. Ну, а там он с комфортом уселся в 'Восточный Экспресс' и домчался на нем до Вены. В Вене его встретил посол Великобритании и после протокольной встречи с австрийским президентом Миклашем доставил умалившегося до всего лишь Его Королевского Высочества Эдварда в принадлежавший (на бумаге) барону и баронессе Евгений Ротшильд замок Энцесфельд, где герцогу Виндзорскому предстояло прожить долгие пять месяцев до воссоединения с милой Уоллис. Вы еще помните о ней?
С Уоллис мы расстались во Франции, на одной из дорог, которые мы выбираем. Ее дорога вела на юг, в Канн, провинциальный французский городишко, где в те времена нельзя было себя развлечь даже и кинофестивалем, да и погода там зимою не ахти, дождит. Почему Уоллис ехала непременно в Канн? Что, не было в Европе других мест, где могла бы укрыться путешествующая и плывущая бедняжка, гонимая неблагодарным английским народом? Места такие, конечно же, были, но не во всех местах живут резиденты. Да еще и располагающие собственными особняками. А в Канне Уоллис ждал гостеприимный дом с хлебосольными хозяевами. Хозяева носили заурядную фамилию Роджерс и были они давними друзьями нашей Уоллис. Роджерсы были той самой семейной парой, которая приютила Уоллис лет за пятнадцать до того, и приютила не где-нибудь, а в Пекине, куда тогда еще миссис Спенсер добиралась с фенимор-куперскими приключениями и где на загаженном перроне с пулеметными гнездами ее встречал командир морских пехотинцев, охранявших американское посольство, и делал он это не только по той причине, что был джентльменом, но еще и потому, что иностранкам въезд в Пекин был строжайше запрещен.
Роджерс-муж работал на американскую разведку и, наверное, именно эта сентиментальная причина и заставила его предоставить крышу и кров беззащитной бедняжке, занесенной судьбой злодейкой так далеко от отчего дома. В Пекине Уоллис прожила у Роджерсов год и вспоминала потом это время как 'время золотое'. После Китая Роджерсы перебрались во Францию, купили особняк (Роджерс был из очень богатой семьи), Уоллис несколько раз гостила у них и теперь сам Бог не нашел бы для нее убежища лучше. А убежище ей требовалось, что да, то да. Вилла Лу Вье все то время, что там находилась Уоллис подвергалась самой настоящей осаде. На окружающих особняк деревьях стаями сидели стервятники репортеры, за оградой цепью стояли французские жандармы, и, как будто этого было недостаточно, в округе шмыгали неприметные личности в штатском, являвшиеся сотрудниками секретных служб Франции и Англии.
Жить там Уоллис было нестерпимо скучно, пару раз она выбиралась за покупками, но кончалось это неизбежным бегством от толпы. Кроме скуки ее мучило то, что Эдвард в Австрии пребывал в обществе не только Ротшильда, что было бы ладно, но еще и его жены, а баронесса Китти Ротшильд зарекомендовала себя как чрезвычайно ловкая особа. Даже и сам Эдвард как-то со смехом заметил, что она была протестанткой при первом муже, католичкой при втором и еврейкой при третьем. Уоллис было скучно и она справедливо полагала, что и Эдварду должно быть скучно, а со скуки чего только в голову не взбредет. Время тянулось очень медленно, развлечений не было никаких, не считать же за таковые телефонные разговоры с герцогом Виндзорским, случавшиеся по нескольку раз на дню. (За несколько месяцев Эдвард наговорил разговоров на четыре с половиной тысячи тогдашних долларов, это цена дюжины тогдашних же автомобилей. Австрийский Ротшильд, Женя, хоть и был человеком небедным, обстоятельством этим, тем не менее, озабочивался и жаловался жене, а жена, Китти, жаловалась дальше в следующих выражениях – 'Edward has no sense of money. You know, we are not among the rich Rothschilds, and these telephone calls appall us.' Но Эдварду было чуть повеселее, чем Уоллис, кроме звонков милой, он мог развлекать себя и по-другому. Так, будучи человеком, от реальности соврешенно оторванным, он не мог даже разбирать собственную почту, а почта шла потоком. По этой причине он дал объявление о найме секретарши и на следующий же день к дверям Schloss Enzesfeld выстроилась очередь из 800 (!) простых австрийских женщин, желавших разбирать с герцогом его корреспонденцию.
Уоллис же, не знавшей чем себя занять, удалось отвлечься лишь раз. Перед Рождеством она получила неожиданное приглашение от Сомерсета Моэма. Тот тоже жил во Франции, недалеко от Роджерсов, и изъявил желание встретить Рождество вместе. Герман Роджерс и Уоллис откликнулись на приглашение. У Моэма, после обеда, они уселись играть в карты. Биограф отмечает забавную символичность этой сцены – за столом, держа в руках карты, сидели три разведчика (В годы Первой Мировой Моэм работал на British Secret Service и даже посещал Россию с целью помочь Временному Правительству наладить пропагандистскую работу). В какой-то момент Моэм спросил Уоллис: 'А где же ваш червовый король?' Та бросила карты на стол. 'Мои короли не выигрывают, – сказала она, – мои короли только отрекаются.'
Но всему на свете приходит конец, пришел конец и ожиданию. 5 мая 1937 года Уоллис получила уведомление английского суда о том, что она отныне свободная женщина. Эдвард тут же бросил своих Ротшильдов и помчался во Францию. 3 июня 1937 года была сыграна долгожданная свадьба. Тут тоже не обошлось без интересностей. Свадьба игралась в Шато де Канде, замке шестнадцатого столетия, предоставленном в распоряжение Эдварда и Уоллис их другом, Шарлем Бидо. Шарль был миллионером и искателем приключений международного масштаба. Француз, бросивший школу и в шестнадцать лет начавший делать карьеру в небезызвестном парижском квартале Пигаль, имевший в наставниках преуспевавшего сутенера Анри Ледуа и сбежавший после убийства Ледуа в 1906 году в Америку. Там он, пустив в ход полученные навыки, быстро женился, причем женился на 'старых деньгах', получил американское гражданство, очень удачно распорядился приданым, немоверно разбогател, начал сновать между континентами, открывая филиалы своих 'консультативных фирм' специализировавшихся на 'менеджменте' не только в Америке и Европе, но даже и в Африке и на Ближнем Востоке, привлек внимание Госдепа и начал получать от государства всякие щекотливые поручения, за выполнение которых он брался с энтузиазмом. Горячий, видать, был человек. Француз. (Забегая вперед, я могу рассказать, чем он закончил – в 1942 году Бидо оказался в Северной Африке, где руководил строительством нефтепровода для немцев; в ноябре 1942 года, в ходе операции 'Торч', он был арестован находившимся в арьегарде наступавших сил союзников американским 'СМЕРШем', вывезен в США, а там ему было предъявлено обвинение в государственной измене, но до суда он, как в таких случаях и водится, не дожил, якобы покончив жизнь самоубийством в феврале 1944 года.)
Как только была сыграна свадьба, бывший еще недавно королем герцог Виндзорский Эдвард начал вынашивать планы по посещению Германии. Совершить официальный визит в Рейх он хотел давно, еще будучи наследником, Эдвард через немецкого посла Хеша изъявил желание посетить в качестве почетного гостя Олимпийские Игры в Берлине, каковая идея английским правительством была встречена в штыки, принца тогда удалось остановить лишь после консультаций премьер-министра с Георгом V, который только и смог своей властью заставить наследника отказаться от экстравагантной затеи.
