Уже в Китае, в Пекине, куда она добралась с такими трудностями, Уоллис нашла себе другого итальянца, военно-морского атташе итальянского посольства Альберто да Зара и коротала время уже с ним. С да Зарой ей было полегче, он, кроме фашизма, увлекался лошадьми, так что у них была и еще одна тема для разговоров. Между прочим, оба этих итальянца интересны тем, что их кое-что роднило, у князя Каэтани мама была американкой и он стал послом Италии в США, уже прожив в Америке много лет и будучи владельцем фирмы геологоразведки под названием Бурш, Каэтани и Хирсли, расположенной в Сан-Франциско, а любитель лошадей и скачек да Зара получил военное образование в Аннаполисе, в американской военно-морской академии.
Получив кое-какой опыт в общении с итальянцами, Уоллис пошла на повышение, вернувшись из Пекина в Шанхай, она вступила в 'романтические отношения' с двадцатиоднолетним итальянским студентом, находившимся в Китае с 'ознакомительными целями' и даже от него забеременела, вынуждена была сделать аборт, следствием чего стали преследовавшие ее всю оставшуюся жизнь гинекологические осложнения. Звали студентика граф Галеаццо Чиано. Ему было суждено стать очень известным человеком. Это тот самый граф Чиано, что занимал пост министра иностранных дел в правительстве Муссолини.
Но интерес Уоллис к мужчинам, разделявшим идеи фашизма, отнюдь не сводился к одним только итальянцам. Итальянцы были интересны в смысле погружения в теорию, но вот для знакомства с практикой нужны были совсем другие люди. И они, как по волшебству, появились. Когда чего-нибудь хочешь. то непременно получаешь. Надо всего лишь захотеть. По- настоящему захотеть. Ну и понятно, что желание человека и желание государства несопоставимы, возможности у них немножко разные и хотят они, ясное дело, по-разному. Уж если чего государство захочет, так тут уж только держись.
Еще когда миссис Симпсон широкой английской публике была совершенно неизвестна, она вдруг, неожиданно (но долгожданно для себя) получила официальное приглашение посетить лондонский салон миссис Кунард. Здесь нам придется немножко задержаться и объясниться. При том, что Уоллис была неизвестна доброму английскому народу, она была уже очень даже известна наследнику престола, а перед тем как стать ему известной, ей пришлось познакомиться с первым секретарем американского посольства в Лондоне Тоу, в чье распоряжение она поступила, добравшись, благодаря удачному замжеству, до берегов туманного Альбиона, а первый советник посольства по счастливейшему стечению обстоятельств оказался женат на сестре 'подружки' наследника английского престола леди Фернесс, с которой нашу Уоллис немедленно и познакомили, а уж та, как будто этого момента с нетерпением ждала всю жизнь, свела новую знакомую с принцем, которого леди Фернесс к тому времени начала немножко утомлять. Между прочим, от внимания биографов Уоллис Симпсон как-то ускользает то обстоятельство, что ведь ей нужна была хоть какая-то моральная поддержка, ей нужно было время от времени к кому-то приклониться, нужна была близкая душа. И эта душа тут же и появилась. Помните кузину Коринну, веселую вдовушку, с которой Уоллис ездила то ли развлекаться, то ли еще по какой надобности в Париж? Так вот наша Коринна тоже тут же выскочила в Америке замуж, а ее муж тоже тут же получил назначение в Лондон и покатил туда в качестве помощника военно-морского атташе, прихватив с собою, понятное дело, и женушку. Так что Уоллис так уж одинока в Лондоне не была, ей было с кем хихикать и делиться девичьими секретами.
Ну и вот, еще не имея особой популярности и известности, но зато имея крепкий тыл, Уоллис получила приглашение от миссис Кунард. Миссис Кунард по прозвищу 'Изумрудик' была женой товарища Кунарда. Да-да, того самого Кунарда, что 'линии Кунарда', трансатлантические гонки и океанские пассажиро и грузоперевозки. Она, точно так же, как и Уоллис, тоже была американской женой, а кроме того официальной (что вытекало из ее социального статуса) хозяйкой очень известного и престижного политического салона, быть приглашенным в который почиталось за честь. Цель, с которой светская львица убивала время, общаясь с околовластной публикой, особо не обсуждалась, но заинтересованные лица не могли не знать, что внешне благополучнейшая и обожавшая изумруды жена миллионера была не так счастлива, как то могло бы показаться. На нее был крючочек, на нашу миссис Кунард, бедняжка была наркоманкой.
Уоллис, конечно же, полетела в кунардовский салон, как на крыльях, еще бы! Это был ее первый выход в свет, и сразу же – на такой уровень! Когда она, пообщавшись и показав себя, уходила, то провожавшая ее миссис Кунард позволила себе дать любовнице наследника совет. 'Милая, – сказала она, – никогда не говорите вслух о политике. Люди неизбежно будут думать, что это говорите не вы, а принц.' Уоллис, внимательно разглядывавшая украшения миссис Кунард, вежливо ее поблагодарила и пообещала никогда этого не забывать. Через очень короткое время Уоллис вновь получила приглашение от Кунардши. Но теперь ее звали не для того, чтобы 'потусоваться', в этот раз все было очень серьезно, второе приглашение было приглашением на званый обед. Нам ли с вами не знать, что это такое! Званый обед это нечто торжественное и вместе с тем очень интимное, туда всякого-разного не позовут. Там рядом с собою черт знает кого не обнаружишь, хозяева тщательнейшим образом продумывают кого рядом с кем усадить. Званый обед это искусство, людям, за столом сидящим, должно быть друг с другом интересно. Кому могло быть интересно сидеть рядом с Уоллис и с кем было бы интересно болтать за обедом ей? Она, наверное, с нетерпением ожидала сюрприза. Когда гостей пригласили к столу, то Уоллис обнаружила, что сидит рядом с дипломатом, послом без портфеля и политическим советником вождя немецкого народа Иоахимом фон Риббентропом.
Не прошло и недели, как Уоллис встретилась в Риббентропом опять. Теперь уже на приеме в немецком посольстве, куда вполне официально была приглашена не только она, но и наследник английского престола. Трудно сказать, кто кого сопровождал. Так же трудно сказать, кто на кого произвел большее впечатление. После этого Уоллис еще несколько раз посещала немецкое посольство уже одна. Работавший на американцев агент доносил, что Риббентроп каждый день посылает миссис Симпсон букет из семнадцати красных роз, якобы по числу их интимных встреч. Не знаю правда ли это или нет, но Риббентроп и в самом деле посылал букет каждый день на протяжении года и добропорядочная миссис Симпсон ни разу, как того требовали приличия, букет назад не отослала.
Если кто не знает, как выглядел Риббентроп, то вот, пожалуйста:
Это министры иностранных дел Италии и Третьего Рейха граф Чиано и Риббентроп. Молочные, так сказать, братья. Роднит их и то, что оба закончили свой жизненный путь не очень хорошо. Но похожи они и тем, что перед лицом смерти оба держались неплохо. Может быть они были не очень умными людьми, но трусами они не были.
ФБР посчитало данные о контактах миссис Симпсон с Риббентропом новостью столь важной, что информация об этом была немедленно доведена до президента Рузвельта лично. До Франклина Делано.
А что до драгоценностей, то женщина не была бы женщиной, если бы о них не помнила. В тот краткий период в конце 1936 года, когда Уоллис наслаждалась публичностью и ей казалось, что Жар Птица – вот она – руку протяни, она не упустила своего. 8 ноября 1936 года она посетила лондонскую оперу, где сидела в королевской ложе, куда в качестве гостьи была уже ею приглашена миллионерша Кунард. Уоллис, по словам биографа, явилась в оперу 'dripping with emeralds', то-есть 'осыпанная изумрудами'. Женщины, они да, женщины – они такие.
Любовь принца была горяча, когда же принц обернулся королем, то его любовь к Уоллис и вовсе стала беспредельной, для окружающих это выглядело как слепое обожание, как то, что в англоговорящем мире называется puppy love, то-есть 'щенячья любовь', наблюдать за нашей парочкой вблизи было неловко, но любовь оставалась любовью, пока она не оказалась замешанной в политику, пока не были затронуты интересы государства.
До тех пор, пока Уоллис, все еще остававшаяся миссис Эрнст Симпсон, пребывала в качестве любовницы, она могла окружающим нравиться или не очень, но никому особого дела ни до нее, ни до ее отношений с королем не было. 'Чем бы дитя не тешилось…' В высшем свете, правда, пошучивали, появился анекдот о том, что в новом сезоне на лондонские подмостки выйдет пьеса под названием 'Неважность быть Эрнстом', главный герой которой в кульминационной сцене восклицает: 'Какая жалость, что у меня есть только одна жена, которую я могу положить к ногам моего короля!', но шутки кончились, когда 27 октября 1936 года Уоллис подала документы на развод. Все (под всеми я имею в виду людей, входивших во власть и знавших не только о существовании Уоллис, но и о степени ее влияния на короля) насторожились. Расчет Эдварда был прозрачен – по английским законам развод вступал в силу через шесть месяцев после рассмотрения дела в суде и Уоллис обретала свободу 27 апреля 1937 года, а на 12 мая 1937 года была назначена коронация. Эдвард VIII хотел короноваться не холостяком, а человеком солидным, женатым, а женой этой должна была стать нынешняя миссис Симпсон.
До того как Уоллис возбудила дело о разводе, секретарь короля, Александр Хардинг, которому картина была ясна как никому другому, по своей личной инициативе уже пытался обратиться к премьер-министру Болдуину с тем, чтобы тот как-то повлиял на короля. Однако, пока Уоллис была замужем, у того не было легальных причин для такого разговора. Личная жизнь человека это его личная жизнь, а личная жизнь короля это, сами понимаете, личная жизнь короля. Однако теперь дело вышло на совершенно другой уровень. Премьер-министр решил, что нужно предпринять все усилия, чтобы заставить миссис Симпсон забрать назад свое заявление о разводе.
Встреча между королем и его первым министром состоялась утром в Форт Бельведере. Обычно флегматичный и невозмутимый Болдуин, чьим девизом было 'If In Doubt, Don't', чувствовал себя не в своей тарелке, нервничал, не знал, с чего начать и, чтобы растопить лед, попросил подать ему виски с содовой. Виски ему подали, однако Эдвард холодно сказал, что Болдуин может пить один, так как он, король, никогда не пьет до семи вечера. 'Ну не нравишься ты мне, не нравишься!' Разговора не получилось. Однако Болдуин понял, что решение короля твердо. С этого момента события понеслись вскачь. Теперь король и министр встречались почти каждый день, политическая жизнь государства была парализована, назревал еще невиданный кризис. Обе стороны стояли на своем и не хотели уступать. Упрямство Эдварда было понятно, за ним стояла Уоллис, но понятна и твердость Болдуина – за ним стояла Семья, он знал то, чего не знал король. На одной из встреч Болдуин, прощаясь с Эдвардом, сказал: 'Сэр, вы можете сделать ее королевой, но она будет вашей королевой, а не королевой Англии.'
Король Эдвард VIII в своей борьбе не только за престол, но и за Уоллис, рассчитывал на свою популярность, а популярен он был, он был тогдашней принцессой Дайаной, правда, он носил брюки, но популярность его была точно такой же, то-есть популярностью не так государственного деятеля, как популярностью кинозвезды. Да еще и с оттенком бунтарства. Когда начал разгораться костер, Эдвард решил еще немного раздуть огонек, рассчитывая, что это добавит ему веса. Он совершил официальный двухдневный визит в Южный Уэльс, самый на тот момент депрессивный район Великобритании. То, что он там увидел, потрясло его и потрясло тем сильнее, что он, отправляясь с визитом, и рассчитывал быть потрясенным. Массы простого люда, на который вдруг обратилось державное око, встречали короля с энтузиазмом, он же, выглядевший искренне и глубоко тронутым их бедственным положением, позволил себе казавшееся ему вполне нейтральным заявление – 'Something ought to be done'. Народ от счастья прямо-таки зашелся и передававшиеся из уст в уста слова короля немедленно обрели чуть искаженный вид – 'Something must be done', когда же эта фраза докатилась до Лондона, то под заголовками 'Populist King' его слова цитировались газетами уже как 'Something WILL be done'. О-о-о… Люди 'в столицах' переглянулись со значением. 'Крутенько берет…'
Намерение Эдварда по укреплению своей популярности привело к прямо противоположному, он, как и любой реформатор по призванию, очень плохо ориентировался в политике, даром, что он был рожден в королевском дворце. Опрометчивые слова короля немедленно сплотили истэблишмент и сплотили отнюдь не за спиной короля, 'элите' король был нужен в качестве символа единения нации, а вовсе не как пустоголовый 'troublemaker'. С этого момента им начали манипулировать сразу с нескольких сторон, о чем он, как человек слабый, даже не подозревал.
На одной из встреч Болдуин закинул удочку и задал вроде бы безобидный вопрос – 'а почему бы Вашему Величеству не рассмотреть возможность морганатического брака?' Эдвард, посоветовавшись с Уоллис, ответил согласием. Уоллис же этим ответом разоблачила себя. Ей казалось, что, соглашаясь на морганатический брак, она демонстрирует бескорыстную любовь к бедному королю, однако Семьей и политиками ее ответ был истолкован совсем не так, они решили (и небезосновательно, они все были людьми опытными), что лично ей нужен не так титул, как возможность ВЛИЯТЬ, она хотела управлять, стоя в тени, причем тень эта отбрасывалась Троном. 'О-о-о' – опять сказали умные люди. 'Еще чего!' – сказали люди околовластные. 'А ху-ху не хо-хо? – сказали люди, возглавлявшие тайные службы государства. – Стоять в тенечке это хорошо, это мы, голубушка, и без тебя знаем.' Тут же было заявлено, что хоть на континенте морганатический брак дело обычное, но вот в процессуальной жизни Англии, базирующейся на прецедентах, подобного еще не было, ну разве что уж совсем в старине глубокой,
