сюда и выяснил, что жена – в Париже. Ну и тут же настрочил ей то, что непременно в таких случаях строчат – 'помню, люблю, жду, жить без тебя не могу, за все прости, последнюю бутылку вот только что выбросил в иллюминатор, больше никогда ни капли, ни-ни, мамой клянусь!' Письмо нашло Уоллис уже в Америке. Что было ей делать? Продолжать скучать? Да вы чего?! Она махнула рукой и решила ехать в Китай. Денег на проезд у нее не было, но когда капитан Спенсер узнал, что дело за такой малостью, он тут же отбил морзянкой слезную жалобу по инстанциям и правительство отправило миссис Спенсер в Китай бесплатно, на борту военного судна, в обществе веселых, покрытых всякими забавными татуировками матросиков.
По приезде выяснилось, что капитан, написав сущую правду о том, что любит и ждет, соврал в том, что касалось выпивки. Он не только не перестал газовать, но еще и ускорился, хотя ускоряться, казалось бы, было уже и некуда. Она решила развестись и, выяснив, что самое дешевое для развода место в Китае это Шанхай, отправилась туда. Развестись в Шанхае она не развелась, но зато из Шанхая ее за каким-то чертом понесло в Пекин. В Пекине ей понравилось до чрезвычайности. В дальнейшем, как только она начинала рассказывать об этом периоде своей жизни, у нее загорались глаза. 'Вы только представьте себе место, где на одну женщину приходится десяток мужчин!' В Пекине она нашла друзей, американскую пару, у тех были деньги, был дом и был автомобиль и она прожила у них целый год. Хотя собственного автомобиля у нее не было, но зато у нее было кое-что получше – собственный рикша. В конце концов она решила, что для развода лучшего места, чем США нет и поехала домой.
Обогнув Земной Шар, она вернулась в Балтимор с другой стороны и снова села на шею дядюшке. Однако сидеть там было хоть и удобно, но после всех ее приключений занятие это показалось ей пресным и Уоллис опять решила развлечь себя разводом, поехав с этой целью уже в Нью-Йорк. Там она остановилась у подруги и в первый же вечер за ужином познакомилась с приглашенной к подруге парой – мистером и миссис Эрнст Симпсон. Подруга сообщила ей, что он очень, очень хороший человек, но с одним недостатком – очень уж он скучен. Скучный мистер Симпсон имел маму американку, папу англичанина, был выпускником Гарварда, а в Нью-Йорке он возглавлял отделение фирмы своего отца, занимавшегося скучными морскими перевозками. Познакомившись с Симпсонами и тут же об этом знакомстве забыв, Уоллис вновь отправилась в Париж, теперь уже с тетушкой, решившей тряхнуть стариной. В Париже, случайно развернув газету International Gerald Tribune, она узнала о смерти дядюшки Сола. После дюдюшки оставалось миллионное наследство и весь Балтимор считал, что все эти деньжищи достанутся Уоллис. Так же посчитала и она, тут же спринтерски рванув через океан. Однако по прибытии ее ждало разочарование – дядюшка, человек старой закалки, при жизни был категорически против ее развода и очевидно по этой причине оставил ей денег чуть, так, чтобы совсем уж ее не обижать, а остальное завещал на всякие благотворительные нужды родного Балтимора. Тут уж Уоллис не выдержала и, не иначе как назло дядюшке, довела дело с разводом до конца. Было это в 1927 году.
Она вновь, в который уже раз, оказалась на распутье. И было похоже, что жизнь, до сих пор бросавшая ей спасательный круг, в этот раз о ней забыла. И тогда Уоллис бросила себе спасательный круг сама. Она вспомнила о мистере Симпсоне.
А дальше все как по писанному – Симпсон как по заказу оказался вдруг разведенным, он будто ждал возможности осчастливить браком нашу Уоллис, они отправились в Лондон, там было серо и тоскливо, там было гетто под названием 'американское землячество', из развлечений была только 'тусовка' из таких же как миссис Симпсон 'американских жен', было совершенно неизбежное и выглядевшее естественнейшим знакомство с Тельмой Морган, ну, а там и наследник престола подоспел. 'Выноси готовенького!'
Такова красиво расписанная ширма. Однако то, что она призвана скрыть, было далеко не так красиво, хотя и куда более авантюрно, так авантюрно, как не бывает даже и в кино.
В тридцатые годы двадцатого столетия жившим в Англии англичанам стала вдруг очевидной истина – государство должно быть реформировано. Англия владела большим куском тогдашнего мира, но вовсе не всем миром целиком и тот мир, что находился вне зоны английского влияния, изменился. Чтобы ответить на вызов, соответствовать ему, противостоять ему Англии следовало измениться тоже. Если мир становится сильнее, должны стать сильнее и мы, не так ли? А мир тогда да, стал силен. Силен, как никогда до того.
Выражаясь жаргонным словечком из сегодняшнего арго, Англия должна была быть 'переформатирована'. Георг V умер как нельзя более кстати, провидение предоставило англичанам возможность похоронить вместе с ним не больше и не меньше как эпоху. Похоронить себя вчерашних с тем, чтобы явить миру себя сегодняшних, 'Англия умерла, да здравствует Англия!'. Перестройка, ускорение и гласность были придуманы вовсе не в 80-е годы прошлого столетия, вопрос для Англии был совсем не в том, следует ли перестраиваться, вопрос звучал так – 'если уж нам суждено перестраиваться, то перестраиваться во что?' Чтобы ответить на этот вопрос нужен был архитектор, нужен был автор 'проекта'. Ну, а после согласований и уточнений дело было за прорабом перестройки. За строителем.
Чтобы проводить реформы, нужен, понятное дело, реформатор. И в этом смысле все, вроде бы, складывалось наилучшим образом – вместо умершего Георга, бывшего во всех смыслах традиционалистом, пришел его сын, не только не скрывавший желания ломать, но и видевший себя вошедшим в историю если не как Edward the Reformer (это было чуть-чуть чересчур, Англия, даже и реформируемая, продолжала оставаться все той же приверженной традициям Англией), то уж совершенно точно как Edward the Innovator. Льстецы называли его именно так.
Лучшей кандидатуры было не найти, Эдвард VIII был не просто королем, он был королем 'против', королем 'anti-'. 'Anti-establishment' и 'anti-officialdom'. Он был за 'неформальность' и против 'формальностей', его корежило от 'официальщины', ему хотелесь 'встреч без галстуков'. Он был anti-League (что означало отрицание роли Лиги Наций) и он был anti-war, что позднее нашло свое выражение в знаменитом 'make love, not war'. Одним словом, он был прекраснодушным идиотом.
Вот первое, что сделал король Эдвард VIII – он отдал приказ перевести часы в загородном доме английских монархов, в Сэндрингхэме. Сэндрингхэм был куплен в 1862 году королевой Викторией по просьбе принца Уэльского, будущего Эдварда VII, дедушки нашего Инноватора. Эдвард VII как-то велел перевести стрелки настенных часов в Сэндрингхэме на полчаса вперед, причины этой экстравагантности называются разные, дело не в них, не в причинах, дело в том, как это воспринималось миром, а мир видел в этом отнюдь не 'придурь', а желание Англии продемонстрировать свое место в этом самом мире, этим жестом Англия как бы показывала, что она повелевает даже и временем.
Переводу часов немедленно был придан вполне очевидный смысл. Эдвард VIII желал показать стране, что он рвет с наследием отца и деда. Трудно было придумать что-нибудь более символическое. Английские короли, жившие на полчаса впереди всего остального человечества, возвращались в 'лоно цивилизации', возвращались из будущего в настоящее. В настоящем же была политика, и, хотя монарх в Англии традиционно воздерживался от выражения своих политических пристрастий, Эдвард VIII ломал традиции и тут – он не упускал случая подчеркнуть свое в высшей степени неодобрительное отношение к левым идеям и левым политикам. И не только английским. Не забудем, что речь идет о 1936 годе, когда в Европе много чего случилось, и в ответ на декларируемый Англией на самом высоком (выше не бывает!) уровне пацифизм немцы оккупировали Рейнскую область. Борясь с Лигой Наций Эдвард VIII отверг совет своих советников (тех, что он оставил на службе) ввести санкции против Италии, вторгнувшейся в Эфиопию и отказался поддержать усилия Лиги Наций по укороту 'агрессора'.
Эдвард VIII был не только против 'официальщины', но он был еще и против того, что 'официальщина' олицетворяла, он был 'anti-State', то-есть 'антигосударственником', он был против какого-то бы то ни было 'вмешательства государства в жизнь граждан'. Он был за 'все хорошее' вообще, и за 'частную инициативу' в частности. Он публично заявил, что его всегдашней мечтой было стать 'a King in a modern way'.
Заявления следовало подкреплять делами и король, видевший себя 'современным королем', резко сократил зарплату персоналу, занятому непосредственным обслуживанием многочисленной королевской семьи. Шаг не только в высшей степени недальновидный, но и попросту глупый. Не менее сурово он обошелся и со штатом королевских советников, немедленно убрав тех из них, кто казался ему слишком 'замшелым' или 'махровым'. Зачем королю чужая голова, если есть своя? Да еще такая умная? Был сломан весь распорядок того, что принято называть 'системой по принятию решений', не в последнюю очередь потому, что молодой король всегда и всюду опаздывал. Государственные документы, пересылавшиеся ему, сперва королем читались, потом стали возращаться с запозданием (иногда до нескольких недель!), потом некоторые бумаги стали возвращаться в министерства непрочитанными. 'Скучно, господа…'
Зато королю было нескучно вновь и вновь показывать окружающим свою 'современность'. Он посещал государственные учреждения пешком (это было неслыханно), он сам нес свой зонтик (нация выпучила глаза) и, как будто этого было недостаточно, он появлялся на людях в КОТЕЛКЕ. Англичане, потеряв дар речи, щипали сами себя, желая проснуться. В марте 1936 года Эдвард VIII обратился к народу с посланием, транислировавшемся по радио. Слушателей было два миллиона человек, что было тогдашним рекордом. Король сообщил англичанам, что он, даже став королем, остался тем не менее все тем же Принцем Уэльсским, которого они знают и любят.
Слова любви срывались с его языка легко, он любил и ему казалось, что и все вокруг любят, любят его и любят ту, кого любит он. Однако король, 'распахнувший окно в монархию с тем, чтобы дать доступ свежему воздуху', ошибался. Далеко не все в Англии любили его избранницу. Причина была в том, что народ, и, как следствие, так называемое 'общественное мнение' даже не подозревали о существовании миссис Симпсон.
Уоллис Симпсон из любовницы принца превратилась в любовницу короля, полный титул которого звучал в высшей степени впечатляюще – Liege Lord Edward the Eighth, by the Grace of God, King of the United Kinglom of Great Britain and Ireland, and of the British Dominions Beyond the Seas, Defender of the Faith, Emperor of India. Она стала любовницей человека, возглавившего Империю Над Которой Никогда Не Заходит Солнце. У мужчины, чьей женщиной она была, в подданных ходило 486 миллионов человек. Но при этом, о, какая досада, их отношения не были надлежащим обазом оформлены. В глазах мира Эдвард VIII был холостяком, и легко представить себе недоумение, возникшее при виде короля, во время церемоний по передаче власти появившегося в окне дворца Сент-Джеймс в обществе некоей особы. 'Кто эта женщина?!'
То, чего не знал народ, очень хорошо знали те, кому знать надлежит. Немедленно по смерти короля Георга V началась схватка за власть, 'схватка бульдогов под ковром'. Сцепились не 'партия короля' и 'партия кардинала', как может показаться на первый взгляд, сцепились совсем другие силы.
На стороне Эдварда выступали большей частью люди несерьезные, его ближний круг, так называемый inner circle, но за несерьезными людьми в тени прятались люди серьезные очень даже. В происходящем они увидели возможность создания 'третьей силы', на первых порах, в противовес 'правым' и 'левым', можно было создать 'партию короля', а там – посмотрим, король, тем более такой оторванный от реальности фантазер, каким был Эдвард VIII, не вечен, но вот созданная на волне шумихи партия могла начать жить. Недалекий реформатор Эдвард с его не реформами, но 'реформаторством', с его 'монархией с человеческим лицом' и прочими либеральными благоглупостями использовался в качестве прикрытия. Сильненькие и умненькие расшатывали Эдвардом, как рычагом, существовавшую государственность, другие же выжидали. На поверхности, в среде политиков, 'сильных и умных' представляли Бивербрук и Черчилль. За теми же, кто выжидал, (а их представляло правительство и возглавлявший его премьер-министр Болдуин) стояла сплотившаяся королевская семья. До поры дело выглядело так, что Эдварда и его потакателей ждет триумф. Другая сторона выглядела растерянной и нерешительной. Этой кажущейся нерешительности была причина.
Дело было в том, что и сам Эдвард был вынужден ждать. Он опрометчиво согласился с годичным трауром по случаю смерти отца, Георга V, и по причине траура коронация была назначена на май 1937 года, эта опрометчивость в какой-то момент показалась ему самому очень удачной, так как Уоллис Симпсон затеяла развод (напомню, что муж ее оставался жив и здоров и она все это время продолжала оставаться миссис Эрнст Симпсон), свободу она должна была обрести в апреле 1937 года и расчет Эдварда и его сторонников был на то, что, когда в мае он коронуется, сам черт ему будет не брат и он сможет делать все, что ему заблагорассудится, да вот хотя бы и жениться на ком будет угодно Его Королевскому Величеству.
Ну, а пока он старался как можно больше времени отдавать не так государственным делам, как государственным 'мероприятиям', а летом так и вообще отчалил от туманных английских берегов на борту королевской яхты 'Налин' и отправился путешествовать в восточное Средиземноморье в обществе, понятно, своей возлюбленной, о каковой скандальной пикантности 'общественность' не подозревала. Вплоть до поздней осени 1936 года тогдашние английские mass media, то-есть газеты, во всем, что касалось личной жизни короля, будто воды в рот набрали. Поскольку никому не приходило в голову, что глава государства попросту тянет время и прячется, то в его поездке усматривали некие тайные замыслы, связанные с 'интересами' Англии в 'мягком подбрюшье Европы' и вся тамошняя лимитрофная мелкота взволновалась чрезвычайно.
На континенте, в отличие от чопорной Англии, в смысле нравов всегда было посвободнее и никто ничего такого уж особенного в присутствии на борту яхты чужой жены не видел. 'Эка невидаль.' Да и вообще король он ведь на то и король, чтобы развлекаться по-всякому, по этой причине Эдварда с его милой всюду встречали толпы простого и не очень народа, оченно за него и за нее радовавшегося и приветствовавшего чету радостными кликами вроде 'да здравствует любовь!' Не избалованные подобным вниманием дома, король английский Эдвард и
