подлежащий разделению энергий. Когда-то, входя в основы хаоса и бифуркаций, Айван прочел поданное в качестве наглядного примера рассуждение о том, что где-то в Хорватии одна река, споткнувшись о какой-то там остров, разделилась на два рукава – один ушел в Дунай, к Черному морю, а другой – к Средиземному. И это многое ему объясняло…
В «Мамонте» он продолжал просиживать с утра до поздних часов, насыщая себя новым знанием, оказавшимся для него той самой втягивающей воронкой, куда по проторенным им же траекториям стали методично стекаться обломки и огрызки прошлых его знаний, опытов и увлечений, образуя постепенно систему построения идеального арочного моста, перекинутого от одного края воронки к другому, но разворачиваемого в случае надобности по любому диаметру.
Эксперты не могли ничего понять. Шаги, предпринимаемые юным главой корпорации, совершенно не вписывались в привычные рамки, но самым невероятным образом, вопреки всем прогнозам специалистов, оборачивались очередной прибылью – там причем, где ее никто не мог ожидать. Документы он подписывал коротким тычком, экономя время, но всматриваться близоруко успевал в каждый, и если он его устраивал, то тыкал нечто вроде «Лу…» и завиток. Корпорации он был представлен Дмитрием Валентиновичем как сын и наследник покойного главы, Иван Маркович Лурье. К этому непривычному для собственного уха фонетическому соединению Айван привык быстро и не придавал в дальнейшем большого значения такому несоответствию собственного понимания истины и случившегося факта: главным для него оставался возводимый им к вершине незыблемый монумент науки, должный подтвердить опытным путем ее же теоретический фундамент.
О том, что пора узаконить их отношения, Милочка в первый раз заикнулась, когда предъявила Айвану явную оттопырку в области живота. Тогда Айван снова, чтобы не особенно отвлекаться по мелочам, попросил Дмитрия Валентиновича устроить регистрацию брака с Милочкой в самые короткие сроки и без временных, если можно, потерь, о’кей?
Свадьбу сыграли, когда плоду Лурье исполнилось шесть месяцев, и по этой уважительной причине Таиланд Милочка отложила до лучших времен. Отложила, но вовсе не забыла. К этому же сроку и подгадал восстановленный с помощью Дмитрия Валентиновича новый российский паспорт, куда и проставлен был брачный штамп. Такой же паспорт с двойным петухом на обложке одновременно вручили в милиции и Ирине Леонидовне.
Марк Самуилович вырваться в Москву не смог, хотя очень того желал, не успевал обернуться из-за зимней сессии в университете, где принимал экзамены, пришедшиеся точно на свадьбу сына. Может, и успел бы, если бы очень постарался и сумел договориться на кафедре, но выяснилось, что все равно времени получить российскую визу не хватит. Ирина огорчилась, конечно, но не так сильно, как можно было бы ожидать.
«Я-то – здесь, в конце концов, – решила она, – ничего страшного, ближе к лету свидятся с отцом. – И еще подумала, что хорошо бы и для Марика паспорт организовать, восстановив ему, как и им с Ванькой, прежнее гражданство. – Пригодится теперь наверняка по новой жизни, а то куча неудобств с визами этими, регистрациями для иностранцев, и вообще, какого черта…»
Свадьбу играли в тесном кругу, все свои. «Мамонт» представлен был Дмитрием Валентиновичем, подобострастно вежливым и приторно-ароматным. В нагрузку к первому заместителю Айвана прилагалась неизвестная молодая особа, вполне недурной наружности и тоже источающая неслабые запахи. Роль тамады Дмитрий Валентинович взял на себя, полагая, что особое место в этой семье занимает по праву старейшего из друзей, и это было абсолютно справедливо. Он же предложил снять зал в обновленном ресторане «Прага», который когда-то они выбрали для Шуры и Ниночки в день свадебного торжества. Так и сделали, найдя в таком поступке добрую связь с покойным Александром Егоровичем.
От семьи были все, кроме Нины и Фабриции Львовны с мужем. Ирина так и не решилась признаться матери в том, что произошло восемнадцать лет назад в доме Лурье, и предпочла недоговаривать, нежели объявить правду не из самых приятных. Милочка притащила в «Прагу» двух подружек по брошенной ею Академии коммерции и туризма, одну из которых – прицельно для Максика. Так оно и вышло: ночевать подружка была оставлена в плющихинской фотомастерской. Полина Ивановна думала позвать для комплекта товарку свою вечную, все еще не помершую бабу Пашу Бучкину, ужасно хотела, но передумала потом, не решилась. Особенно после того, как бумаги Петькины прочла: ну как объяснишь ей, что родня на родне женится, когда Прасковья и того и другого с малолетства знает. Или объяснять теперь, что не Максюля это наш, а другой паренек – брат его, такой же одинаковый, только в очках и из Америки? А даже и так если, все равно по крови-то родня та же самая получается, хоть и незнакомая. В общем, ни так, ни так не выходит, никак не складывается по-людски. Одну и привезли ее потому в ресторан. Ну, а с Ниной Петр побыть вызвался, пожарный майор Лысаков.
– Ехайте, теть Поль, – сказал он ей, – ехайте и не думайте ни о чем. В лучшем виде за всем пригляд обеспечу, Ниночку накормлю и вас самих дождусь.
И знала Полина Ивановна, что все так и будет: и накормит, и приглядит где надо, и дождется саму ее, не уйдет. Верила в Петькину доброту с самых их с Шуркой пацанских времен еще и жалела потом, что развела судьба лучших друзей по разным сторонам жизни.
Для деда и бабки Заблудовских и всей прочей по их линии родни: сестры Аси с мужем Борей и племянником Ильей, который сам уже давно был папой, дедушкой почти, Льва Аркадьевича с многочисленными своими, ну и так далее, – для всех тех родных, другими словами, кто про брата Ванюшиного знать был не должен, про наличие его в природе вообще, так же как и не мог идентифицировать Милочкино происхождение, устроили отдельный прием в квартире на Пироговке. Там уж Ирина сама расстаралась, вспомнила прежние времена и решила своими руками стол накрутить, чтобы все с Усачевского рынка и без всякого подозрительного хлама из идиотских упаковок. Подумала, пока готовила, что совсем скоро здесь такое же дерьмо в пищу употреблять начнут, как у них там, в Америке. В смысле, у нас. И таким же дерьмом запивать будут, к этому все идет.
Про новую Ванькину занятость в деле оборота и приумножения отечественных финансов, кроме деда и бабушки, никто из родни не знал, поэтому спрашивали больше про жизнь тамошнюю и учебу, а отдельно – про математику, в которой, как всем было известно, родственник сильно преуспел. Айван отвечал серьезно и терпеливо, но после того как последний нетрезвый гость покинул пироговскую квартиру, он обнял Милочку, притворно вздохнул и, сохраняя на лице полное добродушие, спросил у матери:
– Почему я не сирота, мамми?
И тогда Ирина Леонидовна окончательно осознала – случайно и на не вполне трезвую голову, – что ничего для нее не изменилось в их с Ванечкой жизни, что он по-прежнему сын единственной матери, она же – по-прежнему мать собственного сына, и никакие другие в этой жизни люди, новые или старые, не отберут их друг у друга никогда и не подменят дурацкими откровениями любовь их и взаимную преданность. Осознала это и успокоилась…
Повестка из военкомата в адрес призывника Максима Александровича Ванюхина и Милочкины роды совпали по времени и пришлись на один и тот же весенний день. И если первое обстоятельство вызвало очередное Максово недоумение и легкое замешательство, то второе событие оказалось гораздо более серьезным не только по причине рождения наследницы рода Лурье. Милочка родила девочку, хорошенькую и чернявую, какими все они, Ванюхины-Михеичевы получались при родах, с маленькими пальчиками и аккуратными лепными чертами лица. И все, казалось, должно было сойтись: нормальное протекание родов, сверхкомфортные условия, в которые была помещена роженица, счастливые родители и безоблачное будущее. Одно не складывалось как надо – девочка родилась нездоровой, и это было ясно врачам, о чем они честно олигарховому семейству и сообщили. Более того – наблюдался явный случай олигофрении, выявленный на самой ранней стадии. Милочка была в ужасе, потому что уверилась наконец, наскребя из памяти все наводящие жуть обрывки случайных знаний, что это прямой результат наследственного алкоголизма в двух поколениях: в Люськином, которую она знать не знала, и самой ее, про отличительные особенности которого кое-что ей было достоверно известно. Тот факт, что была и другая причина нежданного заболевания, не менее возможная, чем первая, а именно – близкая ей по родственному наполнению кровь отца ее ребенка, Александра Егоровича Ванюхина, олигарха в недалеком прошлом, ныне покойного, Милочка в расчет брать не могла, поскольку причина эта раскрыта была не для нее. Известна она была лишь матери ее, Полине Ивановне, после прочтения Петюхиных пожарных писем из огневой чайной жестянки.
Айван, узнав в тот же день о первенце, не успел обрадоваться, потому что про неутешительный диагноз узнал одновременно, и это привело его в расстройство. Но расстроился, главным образом, из-за жены, – не хотел, чтобы Милочка переживала этот удар судьбы и испытывала материнские мучения. Занят он был на новой работе невероятно, но все равно сумел сообразить, что неполноценному грудничку понадобится теперь особый уход, и с этой целью тут же отдал необходимые распоряжения через Дмитрия Валентиновича. Полине Ивановне Милочка решила до поры правду не открывать: так ей насоветовала принесшаяся в роддом свекровь Ирина Леонидовна. Сказала, что и Нины одной с нее достаточно для огорчений ежедневных. Пусть мама лучше думает пока, что у дочки, по крайней мере, все в порядке, а там видно будет, может, все и образуется. Сейчас препараты имеются эффективные, не то что раньше, в советское время, когда крест можно было сразу ставить, если что-то оказывалось серьезней аптечного случая. А при надобности Марк Самуилович пришлет из Далласа все, что будет необходимо. Утешать невестку утешала, но сама иллюзий не питала.
– Скорее всего, врожденное, – сообщил ей роддомовский врач в разговоре на другой день. – Мог бы я вам голову поморочить, рассказать про инфекционные там разные, обменно- эндокринные воздействия, интоксикацию еще… – Он честно посмотрел на Ирину Леонидовну, и она, заметив в его глазах усталость и безнадегу, сразу почему-то всем его словам поверила. – Сами наверняка понимаете – неоткуда приобретенному в такой семье взяться, можно с высокой вероятностью исключить этот диагноз. – Он повел вокруг головой в неопределенном направлении, имея в виду стены, в которых разговор этот происходил, и добавил: – И все другое в этом заведении вряд ли было бы возможным, учитывая, с кем дело имеем: травматизм родовой, к примеру, или что-либо подобное, что зависит и от врача. Остается немного – вирусы могли бы быть еще: краснуха или же токсоплазмоз, но это заранее проверялось, там все чисто. Резус-фактор – тоже отрицательный, бывает еще, правда крайне редко, дискератоз, но это при явно недостаточном витамине А в первые месяцы беременности – тоже, полагаю, не ваш случай, да? Другое дело, – сменил он тему, подведя безрадостный итог, и пожал плечами, – куда то, что имеем, разовьется, малоумие это, в какую стадию. Там три есть пути, в недоразвитии психическом: дебильность – ну это самая легкая форма, имбецильность – средней считается степенью и идиотия. Последняя – та самая тяжелая, не дай, как говорится, Бог. Но это уже психиатр подключится когда, прояснится, надеюсь. И не сразу, конечно, тоже время пройти должно определенное. Но в любом случае, как бы ни обернулось, лечение длительным бывает обычно, чаще – пожизненным, – добавил он, перед тем как попрощаться…
Ирина продолжала внимательно слушать усталого доктора, но вдруг поймала себя на мысли, что смысл произносимых им слов пробивается к ней с трудом, потому что слова эти, до того как долететь до ее ушей и быть услышанными и понятыми, спотыкаются на своем пути о другие, не такие, как эти, но похожие, тоже из области удручающей врачебной безнадеги и тоже про случившуюся в несогласии с законами нормальной природы маленькую человеческую жизнь. Она слушала и слышала… «Это бывает по разным причинам… Энцефалит, к примеру, травма также внутриутробная или родовая… Недостаток кислорода в результате перекрытия плацентой, такое бывает тоже, а у близнецов особенно… Тогда случается инсульт, а он обычно с последствиями. Пуповина могла быть пережата нехорошо, и это у близнецов не редкость… Бывают и другие причины, генетического характера иногда случаются. Есть и необъяснимые науке случаи…»
В закрытом для простых смертных родильном заведении Милочку готовы были продержать любое, по ее желанию, время, но она пожелала выписаться раньше предложенного срока и не захотела оставаться больше чем на неделю. Ровно через неделю «мамонтовая» мигалка доставила молодую мать с новорожденной на Плющиху. Как правильно вести себя в новой ситуации, в одночасье обратившейся для нее самой и всей семьи из счастливой в непредсказуемую с сомнительным будущим, Милочка не знала. В первый момент просто испугалась, что выгонят ее вон с чужим больным ребенком, что не захочет Айван признать дочь-недоумка от неизвестного отца, воспользуется несчастьем и передумает жить дальше с Милочкой в законном браке, отменит прежнюю печать и вышлет ее саму обратно в Мамонтовку к матери и безумной сестре. И тогда у нее зажглось внутри пищевода, в самой привычной его середине, разом огнем желанным занялось и заполыхало с той же самой забытой почти прежней силой и отчаянной внутренней страстью к нетрезвому этому забытью. И перепугалась она насмерть, что не выдержит и сорвется. Но забирать ее Айван приехал с охапкой белых роз и глупой счастливой улыбкой на юной физиономии, и тогда у нее отлегло – и на сердце отлегло, и внутри пищевода тоже, и она подала мужу свое дитя, и тоже выдавила из себя нечто наподобие улыбки, не вполне искренней, но настоятельно в этот момент необходимой, и он принял ее на руки, девочку эту, их дочурку, несовместную, но законную, и прижался мальчишечьей щекой к щеке жены, к ее теплой и бархатистой коже, и сказал: «Все хорошо, хани, все в порядке, о’кей?» И тогда Милочка окончательно поняла, какая она все же дура, дура натуральная, что позволила себе расслабиться из-за пустяка, из-за нелепой случайности по части какой-то там хромосомной аномалии, до которой ей дела, по большому счету, быть не должно, – она слабая женщина и мужнина жена, есть врачи, есть другие специалисты, пусть тоже напрягаются и вместе с ней и Айваном борются за семейное благополучие, за детское здоровье, они платить готовы – не за так, слава богу; ей и так нелегко пришлось, досталось по полной программе – роды выдержать аномальные, да и не на ней, если уж разбираться по настоящей справедливости, вина лежит за дочкино слабоумие, а на Люське покойной, матери-арестантке, никто не просил ее детей рожать спьяну неизвестно от кого, чтобы без отчества даже получилось по документам, и никто Шурика тоже, между прочим, не просил ее насиловать, несовершеннолетнюю почти и полностью беззащитную. И понимание это много ей дало, потому что явилось окончательным итогом последнего для нее испытательного сомнения в негаданно привалившей удаче.
Дальше, однако, все пошло по плану. Айван включил все возможные кнопки, машина спасения заработала с максимальным КПД, с каким вообще возможно только, и порулила вдоль путейных отметок к промежуточному финишу. И финиш этот забрезжил и замигал: слабо, но затем ярче все и ярче, а когда совсем приблизился, то ясно стало уже неотвратимо –
