– Он помогал беднякам и нищим. Вы знаете легенду, из-за которой появилась традиция складывать рождественские подарки в чулки, подвешенные у камина?
– Нет.
– У бедняка было три дочери, которых он не мог выдать замуж, потому что у них не было приданого. Святой Николай, узнав об этом, решил помочь семье. Он всегда помогал тайно и так же поступил и в этом случае. Чтобы остаться незамеченным, он бросил мешок с золотыми монетами в дымоход. Эти монеты стали приданым для старшей дочери. На следующий год святой Николай таким же образом доставил приданое для средней дочери. Но, когда он принес мешок для младшей дочери, отцу удалось его подкараулить, и так все узнали, кто на самом деле помогает беднякам.
– Интересно, – медленно произносит Оксана, глядя в боковое окно на улицы города, в который мы въехали несколько минут назад. – А почему он так популярен в России?
– Этого я не знаю. Но он в России стал известен еще в первые годы христианства и как-то сразу пришелся по душе. Наверное, потому, что он добрый. Смотрите! – Я киваю на огромную фигуру Санта-Клауса, стоящую на газоне между дорогами.
– Так неестественно он тут смотрится. В этой жаре… – Она мельком улыбается. – Давайте на ты, Тамара?
– Давай.
Я останавливаюсь перед одним из двух светофоров городка, которые появились здесь исключительно из-за большого количества туристических автобусов, и вытягиваю голову в поисках свободного места на парковке.
Мы останавливаемся неподалеку от храма, на узкой улице, и когда подходим к нему, я замечаю краем глаза автобус с логотипом «Арейона», разворачивающийся на дальней стоянке. Судя по времени, храм отдыхающие уже посмотрели и отправляются сейчас на обед. Надеюсь, и другие гиды уже разъехались.
Коснувшись плеча Оксаны, я показываю ей путь – вниз по ступенькам, до будки-кассы, где продаются открытки, буклеты, иконки и мешочки со святой землей. Где они, интересно, берут землю? Спецкарьер?
– Оксана, вход стоит шесть лир, – говорю я, когда мы подходим к будке. – У тебя есть ли ры?
Она тут же раскрывает сумку и выуживает из нее кошелек:
– Да, вот.
– Я тебя здесь подожду, хорошо? Там ты не заблудишься.
Как рассказывают наши экскурсионные гиды, этот храм купил в 1862 году Александр I, и тогда же началась его реставрация, которую турецкие власти продолжили лишь через сто лет. Они ее не закончили и по сей день, несмотря на нескончаемые потоки туристов и высокую входную плату.
Еще гиды рассказывают, что в этом храме можно оставить свои грехи – если пройти за алтарем. Но дозволено это якобы только мужчинам.
Я присаживаюсь на скамейку у статуи святого Николая и отодвигаюсь на самый ее край, чтобы не попадать в кадры туристов. Интересно, как часто они просматривают свои фотографии дома и что вспоминается им тогда? Замена отеля? Дороговизна? Скудный выбор в отельном ресторане? Или море с пляжем?
Я смотрю на храм, пытаясь вдохновить ся, но безуспешно. Может, мне недостает во ображения или веры во что-то или в кого-то, но, бывая рядом со всеми этими развалинами, амфитеатрами, могилами и остатками было го величия, я чувствую не дыхание времени, а опустошенность. Я не вижу на этих плитах Александра Македонского со своей армией, эти образы от меня заслоняют полчища тури стов, каждый из которых как будто забирает с собой отсюда частицу воздуха, камня, солнца, и постепенно источник иссякает, место теряет силу и, как в случае с храмом святого Николая, намоленность. И везде, везде эти уродливые, аляповатые сувениры… За одну только их бес полезность и пошлость можно возненавидеть массовый туризм.
Оксана появляется на лестнице минут через двадцать. Следов слез на ее лице я не вижу, она кажется мне спокойной и равнодушной.
Я смотрю на часы и предлагаю:
– Давай пообедаем?
– Давай, – охотно соглашается она. – Я еще пить очень хочу.
Мы тут же покидаем центр Демре и выезжаем обратно к морю, к кафе на пляже, которое я заметила еще на пути в город.
Там почти никого, заняты лишь два столика, ближайшие к дороге. Я киваю мальчишке, подающему чай посетителям, и сажусь так, чтобы видеть море. Оксана садится по правую руку от меня и сразу просит заказать побольше воды. Жестами подозвав разносчика чая, я справляюсь, какую еду они подают, и прошу принести к воде и айрану салат, кебаб с рисом и лавашем. Мы молча курим в ожидании еды и смотрим на море, на поверхности которого появляются и исчезают пенистые буруны. Ветер дует настойчиво, не умаляя силы. Из сумки Оксаны доносится сдавленный писк телефона, и она достает аппарат.
– Батарейка села, – с досадой роняет она, глянув на телефон. – Хотя какая разница? Все равно никому дозвониться невозможно. У Иго ря, партнера Вадима, телефон отключен уже второй день. В их офисе тоже никто трубку не берет. Не знаю, что случилось… – Она кача ет головой. – У него давно уже были пробле мы какие-то с работой. Я видела, хоть он и не рассказывал ничего. Вадим вообще скрытный. Был… Все в себе держал… Может, поэтому не выдержало сердце?
Официант ставит на стол большую тарелку с салатом и две поменьше – с рисом и мясом.
Пожелав приятного аппетита, он отходит. Запах огуречной свежести сливается с сочным запахом жареного мяса, я нетерпеливо тушу недокуренную сигарету и придвигаю к себе тарелку. Оксана тоже поворачивается к тарелке, но с меньшей охотой. Она разбивает вилкой башенку риса и накалывает несколько маленьких кусочков помидора, медленно жует, а потом все-таки входит во вкус и ест с заметным удовольствием, запивая мясо водой.
Внезапно она замирает и поднимает голову от тарелки:
– Тамара, слушай, а может… Он не сам умер? Если телефоны не отвечают?
– Нет, невозможно, – тут же отвечаю я. – Ведь все с утра произошло, когда ресторан уже был открыт… и у бассейна много людей было.
Я поворачиваюсь в сторону бара и прошу официанта принести еще воды. Оксана, подхватив последний кусочек лаваша, откидывается на спинку поцарапанного песком пластикового стула и складывает руки на коленях. Ветер треплет ее черные волосы, прядка прилипает к губам.
– Спасибо, что привезла меня сюда, – го ворит она, поправляя волосы. – Я вряд ли когда-нибудь еще приеду в Турцию.
– Кто знает… – возражаю я. Она слабо взмахивает рукой:
– Пока все устроится… Я даже не знаю, что будет с квартирой, машиной. Вадим был уже женат, и у него дочь есть… А я… Я была его се кретаршей. У меня ничего не было, когда мы познакомились.
Она замолкает, я смотрю на нее, ожидая продолжения.
– И теперь ничего не будет, – произносит она. – Все надо начинать сначала.
На обратном пути мы молчим – Оксана, судя по ее позе, дремлет, а я сосредоточенно щурюсь на узкую ленту дороги, по которой уже крадутся осторожно туристические автобусы. Теперь мне хочется прижаться машиной к горам, от которых я отшатывалась по дороге в Демре, лишь бы избежать соприкосновения с автобусом.
Наконец, спустя вечность, серпантин заканчивается, и я расслабляю руки. За несколько километров до Текирова я заезжаю на заправку, чтобы отдать Зауру машину с таким же количеством бензина, с каким и взяла, а потом спешу, превышаю скорость, вдруг почувствовав беспокойство наемного работника, покинувшего рабочее место без разрешения.
Въехав в поселок, я замедляю ход, и в машине сразу становится тише. Оксана снимает очки и прижимает пальцы к векам, стараясь не касаться ресниц, хотя на них уже и не осталось туши. Глянув в окно, она поворачивается к заднему сиденью, вытягивает оттуда сумку и просит:
– Тамара, можно я здесь выйду? А то завтра уезжать, а я тут так и не прошлась.
Я молча прижимаюсь к тротуару.
Прежде чем выйти из машины, Оксана спрашивает, сколько она мне должна.
Я смотрю, как она держит у живота сумку, не спеша доставать из нее кошелек. Глаза ее уже закрыты очками.
– Ничего, – отвечаю я.
– Спасибо большое. Она выходит из машины.
Отъехав, я с досадой подсчитываю, во сколько мне обошелся один только бензин. Если бы только она живее поблагодарила меня, я бы не досадовала, ведь я все равно не собиралась зарабатывать на ней.
«Ну а что, она должна была ноги тебе целовать? – одергиваю я себя. – Тоже мне благодетельница!».
Я вхожу в отель и натыкаюсь на Бебека, спорящего у стойки с Рамазаном, «капитаном» белл-боев.
– Ну не хочешь – не меняй! Кто еще возь мет у тебя эти дурацкие рубли? – восклицает Бебек и пытается выхватить из рук Рамазана однолировую купюру.
Рамазан уворачивается:
– Да я хочу менять! Хочу! Но по нормаль ному курсу!
Я подхожу к Ильхаму, который с усмешкой наблюдает за перебранкой, сидя за столом, заваленным бумагами и уставленным стаканами.
– Бебек открыл биржу? – спрашиваю я, усаживаясь за соседний, пустой, стол.
– Туристы дали Рамазану на чай сто рублей, и он захотел поменять их у Бебека на лиры. Бебек сказал ему, что у рубля очень плохие позиции, и дал ему за сотку одну лиру. Рамазан взял, а потом посмотрел в Интернете курс, и вот… – Ильхам кивает подбородком в сторону стойки.
– Рамазану этого и на воду не хватит, не то что на чай.
– Ну бизнесмен же, три доллара выгадывает. Как съездила? Машину не разбила?
– Нет.
– Заработала?
– Потратила, – огрызаюсь я. – Мехмет приезжал за деньгами?
– Угу. Видишь, сколько воды выпил? – Ильхам кивает на стаканы. – Ему еще хуже, чем нам с Бебеком. Кстати, он забрал твой аспирин.
– Блин, надо было мне его сегодня продавать. Озолотилась бы, как Бебек. Да, Алексей? – говорю я приближающемуся Бебеку.
– Чего?
– Как дела?
Он открывает рот, но тут на ресепшене появляется грудастая Аня, аниматорша из Одессы, и Бебек переключается на нее:
– Анечка, иди-ка расскажи нам, что с тобой сегодня ночью приключилось!
– Господи, весь отель уже знает! Даже дети! И чего я пряталась? – воздевает Аня руки с притворным выражением муки на лице и подходит к нам. – Ну, угостите меня уже кто-нибудь сигареткой, и расскажу тогда.
Ильхам щелчком подвигает к ней пачку, и Аня садится, спрятав голые ноги под стол.
– В общем, я вчера познакомилась с умопомрачительным, шикарным мужчиной, – начинает она, выпустив дым длинной струей. – И к концу дискотеки он наконец пригласил меня в номер. Я, как порядочная, начала ломаться, а он, подлец, стал сразу смотреть на Людку. Пришлось не ломаться. Перебьется Людка. Тамара, что ты такая кислая? Я тебя с ним сегодня познакомлю, не переживай!
– Ну, если ты его рекомендуешь, – улыбаюсь я.
