Задержав дыхание, девушка хлебнула из рюмки. Коньяк оказался вовсе не противным. Густой, с горькой вязкой кислинкой, он поначалу обжег огненной крепостью язык и гортань, а потом сам же и залечил, обласкав бархатистым послевкусием, в котором читались нежные цветочные тона, словно запах из весеннего сада осел во рту нежной пыльцой.
Рюмку тут же наполнили еще.
— Я не буду! — испугалась Валюша.
— Пей! — снова прикрикнул шеф. — От хороших напитков не пьянеют. Только настроение улучшается.
Начальник оказался прав. После третьей рюмки Валюте стало весело и свободно, будто она оказалась дома в Карежме. И лица людей, сидящих вокруг, тоже виделись родными, сто лет знакомыми, почти что любимыми.
Один за другим подходили усатые вальяжные мужчины, целовали руки, говорили приятности, приглашали на прогулку, в гости, выпить, потанцевать. Рустам, все время бдевший рядом, теперь выступал в роли добровольного сурового охранника, не позволяющего пылким землякам никаких вольностей.
— Усман Рашидович поручил охранять гостью, — объяснял он особенно недовольным.
Валюта взирала на него с благодарностью и признательностью и в душе ругала себя, что недавно позволила подумать о человеке плохо. А он, оказывается, совсем наоборот, приставлен к ней для того, чтоб ее никто не обидел.
Лениво и благостно щурясь, полковник складывал из близкого фонаря разновеликие звезды и эллипсы, то удлиняя лучи чуть ли не до спрятавшегося в тумане Казанского собора, то сужая световое пятно до размеров едва различимой острой точки. Впереди за лобовым стеклом вырос какой-то темный ком, будто пуховые клочья тумана сбились в войлочный шар, плотный и подвижный. Стыров вгляделся и не услышал — почувствовал, у сгустка темноты наличествует вполне отчетливое дыхание. Быстрое, прерывистое, тяжелое. Словно внутри туманного клуба роилась самостоятельная энергичная жизнь.
Дыхание вдруг прорвалось хрипом и голосами.
— Давай в кольцо его, как зайца!
— Дай ему в глаз!
— Да они у него и так не видят! Жиром заплыли! По яйцам его, по яйцам!
Шевелящийся шар приблизился почти вплотную к капоту, под тот самый фонарь, с которым только что перемигивался Стыров. Влажно блеснула кожаная куртка, вынырнула из тумана пара светлых стриженых затылков, взмахи рук, отсверки неона на чем-то металлическом снизу. Носки ботинок?
«Мои…» — похолодел Стыров. И напрягся, вглядываясь в вершащееся прямо перед носом действо. Так близко «работу» своих подопечных он наблюдал впервые. И мгновенно ушло ощущение нелепой тревоги, остался лишь инстинкт профессионала: акция или разборка между своими? Скорее, разборка. Трефилов говорил, что центр «херцы» трогать не будут. Или это вообще не наши?
«Черт, какие они тебе 'наши'? — оборвал себя Стыров. — Оговорочка по Фрейду!»
— А это что у тебя такое вонючее? — услышал он близкий, срывающийся на фальцет, истеричный голос. — На помойке подобрал? Во, гниды черножопые, падаль всякую жрут!
Что-то белое, как тяжелая птица, взмахнуло крыльями над толпой и сгинуло в тумане.
— Ах ты падла, — донесся новый дикий вскрик, — он еще и приемы знает! Мочи его, чтоб мама родная не узнала!
Глухие частые удары. Кряхтенье. Маты. Клубок тьмы становится то гуще и напряженнее, то рассасывается в стороны, и тогда в слабые просветы на тротуаре видно чье-то дергающееся тело.
— Готов! Бежим!
Мгновенная тишина, как стоп-кадр, и тут же тяжелый частый топот мимо машины. Волна горячего потного воздуха врывается в открытое окно и плашмя бьет по лицу, заставляя Стырова отшатнуться в глубь салона.
Туман отлично гасит звуки! Секунда — и даже эха не слышно. Было не было — все растворилось в коричневых сумерках. Кроме тела на камнях. Большого, черного, неподвижного. Выйти поглядеть?
— Господи! Человека убили! — чей-то женский вскрик. Тонкий, зыбкий, испуганный. Тут же, впрочем, истаявший, как туман.
Над телом склоняются двое.
— Милиция! Вызовите кто-нибудь!
— «Скорую», скорую надо!
Перед капотом уже не двое. Пятеро? Интересно, где же они были все это время? Те четыре-пять минут, пока шла драка. Наблюдали со стороны? Или подошли только что? Странно. Центр города, всегда полно народу. Пока он сидел в машине, за окном то и дело мелькали люди, а когда началось ЭТО — ни души! Он мог поклясться: набережная была совершенно пустой! Или просто туман? Но тогда откуда их столько взялось сейчас? Целая толпа!
Стыров смотрит на часы, отмечая, что чувство времени его не подвело, акция и в самом деле длилась не больше пяти минут. Значит, до прихода Аманбека еще минут восемь—десять. То есть вполне можно выяснить, кому сегодня перепало. Пригодится.
Полковник выходит из машины, разрезает плечом нервную толпу.
Тело на камнях явно мужское. Крупное, плечистое. Одна нога подогнута, словно потерпевший собирается встать. Рука вытянута к решетке парапета. Рядом — открытый дипломат и разбросанные бумаги. Между ногой и рукой на уровне живота — черное, растущее на глазах маслянистое пятно. Кровь?
Стыров опускается на корточки, прикладывает пальцы к шее лежащего: пульс торкается редко, но ощутимо.
— Врача, — кричит он в застывшую сзади толпу. Осторожно приподнимает голову мужчины. — Можете сесть? Что с вами? Вы упали?
— Да нет же! — голосит какая-то тетка. — Его убили! Бандиты! Я все видела! Целая шайка, человек сто, и все с ножами! Наверное, ограбить хотели, вон портфель пустой!
— Не бандиты, а наркоманы, — перебивает сварливый мужской голос. — На дозу не хватило! Куда милиция смотрит? Не Ленинград, а Чикаго!
— Какие наркоманы? — вступает дребезжащий старческий баритон. — Подростки! Хулиганы. Они меня чуть не сшибли, еле увернулся. Пьяные. От них водкой за версту несет.
Мужчина, придерживаемый Стыровым, приподнимает голову, открывает глаза.
— Коля… — шевелит он губами, пытаясь улыбнуться. — Ты… сурет… сволочи… мать передала… выбросили. Запах не понравился…
Аманбек…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— А сейчас все вместе едем любоваться панорамой ночного Баку! — провозгласил Усман Рашидович, подхватывая под руку уже мало что понимающего шефа.
— Пойдемте, Валентина, — галантно подал ей руку Рустам. — Ручаюсь, такой красоты вы в своем Ленинграде не увидите!
В карманчике серпантина горной дороги, откуда и в самом деле открывались потрясающая панорама залитого огнями города и сверкающее россыпью прожекторов море, выпили шампанского за процветание бакинских нефтепромыслов, потом — за союз науки и производства.
— Нефть на воде, как одеяло перса, и вечер по небу рассыпал звездный куль, — громко продекламировала Валюша.
Все зааплодировали. Звезды сливались с прожекторами, в воздухе и далекой воде дробилось множество сверкающих солнц, южная ночь была прекрасна!
На обратном пути вдруг обнаружилось, что Валюша едет не в черной «Волге», а совсем другом автомобиле. И рядом вместо коллеги Игоря Маслова сидит Рустам, почему-то потно елозящий ладонями по ее коленкам.
— А где все? — спохватилась девушка, отдирая настырные руки.
— Машина сломалась, — сообщил Рустам. — Мы едем на горное озеро, на шашлыки. Нас отвезут, потом за другими вернутся.
Автомобиль и впрямь притормозил на скалистой площадке, в свете луны глубоко внизу сверкнула круглая водная чаша. Через секунду машина, в которой они приехали, громко шоркнула резиной о камни и исчезла. А через две секунды Валюта оказалась поваленной на спину сильными жесткими руками спутника и тут же ощутила, как железные пальцы жадно зашарили по ее груди.
— Уйди! — попыталась оттолкнуть она Рустама.
— Не ломайся, — грубо ответил тот и засосал влажно и горячо освобожденную от одежды грудь.
— Не надо, — всхлипнула Валюта, пытаясь выскользнуть из-под тяжелого тела, придавившего ее к редкой влажной траве, — я замужем!
— Тем более, — оторвался от второй груди Рустам и распластал по земле ее руки.
Чем больше отбивалась и плакала Валюша, тем сильнее распалялся Рустам. Изловчившись, он сдернул с нее порванные трусики, заплел меж своих сильных локтей ее руки и ноги, полностью лишив возможности двигаться, и…
Он молотился в нее сильно, ожесточенно, будто загонял внутрь раскаленную каменную болванку, будто наказывал, будто каждым движением хотел сделать еще больнее, а она, распятая и обездвиженная, только и могла, что мотать из стороны в сторону головой, стукаясь висками об острые камешки, проступившие сквозь примятую горную траву.
— Не надо! — рыдала Валюша. — Пожалуйста!
Но над ней, заслоняя и небо, и луну, и близкие звезды, продолжало ритмично двигаться чужое жуткое лицо с закатившимися куда-то под веки глазами и страшным полуоскалом- полуулыбкой. Живой омерзительной гусеницей извивалась, грозясь соскочить и ужалить, перекушенная кровавой родинкой бровь.
— Ва-а… — исторг последний рык Рустам, напрягся, замер и обрушил на полумертвую от боли и ужаса Валюшу всю тяжесть своего тела.
Ударились о землю освобожденные от каменного захвата руки и ноги, сползло на траву насытившееся животное.
Валюта, не мигая, смотрела вверх, туда, где двоились и троились игольчатые звезды, где в траурном хороводе кружились сразу несколько черных лун. Слезы жгли поцарапанные виски, прямо возле истерзанных чужим горячим дыханием ушей надсадно и язвительно орали какие-то насекомые.
— Ну что, — приподнялся на локте Рустам, — хорошо тебе было? Знаю, хорошо. Вон как кричала! Муж-то так не может! Русские все слабаки. Поэтому вы к нам, черным, и приезжаете, да? Хочешь еще? Давай приласкай его. — Он подвинулся к Вале и сунул ей в лицо что-то мокрое, сморщенное. — Ну, пососи! А хочешь, я тебя кончу прямо в рот?
Только тут Валюша сообразила, что именно так неприятно и липко холодит ей щеку. Дикий спазм из самого нутра прошел по телу, согнув его в ломаную дугу. Она едва успела повернуть голову набок, как гортань, болезненно и неудержимо, исторгла из себя что-то обжигающе кислое, сведшее мгновенной оскоминой скулы. За первым спазмом последовал второй, потом третий.
Валюту рвало долго, горько и мрачно.
— Умойся, — брезгливо сунул ей бутылку с водой Рустам. — Вставай, в гостиницу отвезу.
Оказывается, машина никуда и не уезжала. Едва Валюша шагнула за ближние кусты, как уперлась в ее гладкий светлый бок. И водитель сидел на своем месте, надвинув на лицо широкую кепку.
