натягивая на себя. Эльф громко стонал, запрокидывая голову, пока исполинское орудие дюйм за дюймом исчезало в его теле. Приняв его почти до основания, он замер, сжав зубы, собирая силы, а потом резко наделся на него целиком, так что ягодицы его коснулись бедер мужчины. От боли слезы брызнули у него из глаз, он уткнулся лицом в шею человека, дыша со стонами и всхлипами, дрожа всем телом, впиваясь ногтями в его плечи. Инхальм обнимал его, гладил по спине, по плечам, и вдруг одной рукой он обхватил член эльфа и начал размеренно его ласкать.
Не переставая стонать, Гилморн приподнялся, двигаясь навстречу его руке, потом снова обрушился вниз. И снова. И снова… Сначала медленно, потом все быстрее, чувствуя, как дикое вожделение заставляет его кровь кипеть. Эльф откинул голову, его светлые волосы, как водопад, струились по спине, глаза закатились, ноздри расширились, верхняя губа поднялась, обнажая зубы, придавая его лицу хищное выражение. Не помня себя, с каким-то остервенением Гилморн трахал смертного, сжимая ягодицы, словно стремясь выдоить его своими мышцами, а тот стискивал его член ладонью и водил ею туда-сюда, увеличивая возбуждение эльфа до невозможного предела. Несмотря на то, что оба уже были вымотаны, финал не заставил себя ждать. Чувствуя, что Гилморн готов кончить, человек притянул его голову к себе и заткнул ему рот своим, заглушая его отчаянный вопль. Семя эльфа вылилось ему на руку и на живот, и тут же человек кончил сам, когда эльф сделал последнее движение, содрогаясь всем телом, и мускулы, охватывающие член смертного, судорожно сжались.
Оргазм был таким ошеломляющим, что некоторое время они не могли прийти в себя и просто лежали молча, неподвижно в объятиях друг друга.
— Ты сумасшедший, как есть сумасшедший, — наконец, сказал человек. Пальцы его принялись теребить сережку Гилморна. Тот, улыбаясь, потерся щекой о его руку.
— Не более, чем ты, смертный. Только сумасшедшему могла прийти идея захватить эльфа в плен, чтобы с ним поразвлечься.
— Я уверен, что такая идея приходит в голову всем, кто на тебя смотрит, — Инхальм засмеялся.
Когда они вернулись в лагерь, Гилморн первым делом разыскал свою одежду, натянул сапоги, штаны и рубашку, поскольку уже стало ощутимо прохладно. Потом он подсел к костру рядом с Инхальмом и тоже отдал должное оленине, сыру, черному хлебу и остаткам вина.
Когда они закончили есть, Гилморн спросил с легкой ехидцей:
— Ну так что, смертный, ты доволен своим выкупом? Или ты уже решил прибавить к нему проценты?
Инхальм усмехнулся и с удовольствием произнес:
— Я забыл тебе сказать, что у нас есть еще два человека, они все это время стояли на страже, а сейчас должны смениться. Да вот и они, собственно.
— Инхальм, говорят, у нас тут новая игрушка! — раздался голос. — От нее еще что-нибудь после вас осталось?
Двое вышли к костру из ночной темноты, товарищи приветствовали их возгласами.
— Эй, ребята, может, я у вас отсосу по быстрому, а то штаны снимать неохота, — сказал Гилморн, брякаясь на колени перед одним из них и расстегивая на нем пояс.
Оба остолбенели, в изумлении глядя на прекрасное белокурое видение, изъясняющееся на жаргоне публичного дома.
— Боже правый, что это? — выдохнул один.
— Это эльф, — Инхальм широко улыбнулся. — Берегитесь, парни, этот сладкий красавчик выжмет ваши члены досуха, а потом будет требовать еще и еще, пока не затрахает до смерти!
Утром задремавшего от усталости Гилморна пробудил запах табачного дыма. Он открыл глаза. Проснувшийся главарь раскуривал трубку, держа в руке фляжку. Он весело посмотрел на Гилморна и сказал:
— Ты свободен, эльф. Окажи нам честь и позавтракай с нами, а потом можешь отправляться на все четыре стороны. Держи свой кошелек, а твоя лошадь привязана вон там.
Гилморн, конечно, предполагал, что рано или поздно Инхальм его отпустит, но не ожидал, что это случится так скоро, что человек буквально выполнит условие их соглашения.
— А вот это прими от меня, на память, — и человек протянул ему красивый кожаный пояс с серебряными пластинами. Не такой изящный, как эльфийский, но удобный и практичный, как все изделия людей. Приняв его, Гилморн усмехнулся:
— Плата за услуги? Или ты хочешь от меня откупиться?
— Подарок, — смертный ответил ему такой же усмешкой. — Чтобы ты, глядя на него, иногда меня вспоминал.
Эльф лукаво взглянул на него и сказал медленно:
— Мне бы хотелось освежить в памяти некоторые воспоминания. И приобрести новые. Если ты не против, конечно.
Брови человека приподнялись.
— Это предложение, красавчик?
Гилморн пожал плечами.
— Я хочу сказать, что в ближайшую неделю никуда особенно не тороплюсь…
С полминуты главарь изучал лицо эльфа своими живым карими глазами, потом с легкой улыбкой сказал:
— Я надеялся, что ты так скажешь. Потому что если бы ты просто сел на коня и уехал, я бы, наверное, тут же отправился за тобой вдогонку. Ты кого угодно с ума сведешь.
— Вполне достаточно одного тебя, смертный.
— А ты понимаешь, что тебе придется обслуживать не только меня, но и моих ребят тоже?
— После тебя я могу обслужить хоть целый роханский полк, — Гилморн сделал паузу, провел языком по своим полуоткрытым губам, глядя на человека откровенно похабно, и уточнил: — Вместе с конями.
— Ты самый распутный и бесстыдный чертов эльф, которого когда-либо видела Арда! — хрипло сказал Инхальм, притягивая его к себе.
«Похоже, мне пора привыкать к таким комплиментам…» — подумал Гилморн, когда человек поцеловал его жадно и страстно.
…Жизнь была хороша.
June 30 — July 04, 2002 © Tiamat
Ночи Итилиена
Родственные узы
Пролог
«Мне две с половиной сотни лет, и я ненавижу слово «никогда». В нем звучит отчаяние и безысходность, с которыми трудно смириться. Когда твоя душа бессмертна, а тело и разум совершенны, кажется, что нет ничего невозможного. Но это всего лишь иллюзия. Рано или поздно тебе встречаются непреодолимые барьеры, границы и запреты. «Не подобает», «нельзя», «неприлично» — и то, что страшнее, безнадежнее: «прости, но…», «так получилось», «ничего не поделаешь», «будет лучше, если…». Судьба неумолима. Особенно к тем, кто сам не знает, чего хочет».
Гилморн сам не знал, чего ищет в Итилиене. Но в Лихолесье он просто не мог оставаться, слишком невыносим был груз неотвязных воспоминаний, несбывшихся надежд, неизменных правил, чужих представлений о нем. Уклад эльфийской жизни сковывал его, как кандалы, а он хотел сам распоряжаться
