Так кто же виноват, а кто прав? Никто не виноват, обе стороны правы. Каждый сражался за свой народ, за то дело, которое считал справедливым и полезным для своей страны.
Но одни оказались победителями, а другие побежденными. И с помощью союзников, правительств демократических стран США и Великобритании победители организовали такую расправу над побежденными, по сравнению с которой по своей дикости и жестокости знаменитые в истории деяния Нерона, Калигулы, Ивана Грозного и прочих головорезов кажутся просто детскими шалостями.
По большому счету дело можно, представить так. Перед Второй мировой войной на Земле существовало, говоря терминами Рональда Рейгана, две империи зла: нацистская Германия и коммунистическая империя, Советский Союз. Обе с одинаковыми целями — мировое господство, обе — с одинаковыми методами достижения этих целей, жестокими и бесчеловечными. Обе были врагами всего рода человеческого. И вот они схлестнулись в смертельной схватке. Западные демократические страны, в душе желая гибели обеим «Империям зла», имели возможность выбрать себе союзника. После некоторых колебаний они выбрали в союзники Советский Союз. У Власова и его соратников, в душе желавших того же самого, выбора не было, они стали союзниками Германии.
Так кто же может объяснить, почему быть союзником одного кровавого режима — это предательство, а быть союзником другого, еще более кровавого режима — добродетель?
Бытует мнение, что все это власовское движение не более, чем пропагандистский трюк ведомства Геббельса, должный служить приманкой для советских солдат. Намерение немцев использовать, таким образом, Русское освободительное движение, несомненно, было, но очень скоро немцы убедились, что движение набирает силу и становится важным фактором в политической жизни оккупированных областей СССР и уже не может быть игнорировано руководством Германии.
Русское освободительное движение не считало себя организацией, подчиненной Германии. Один из современных западных исследователей писал: «Власов и миллион его последователей никогда не принимали нацистскую доктрину и никогда не обещали служить интересам Гитлера после войны». У Власова не было иллюзий по отношению к Гитлеру. Не было их и у Гитлера. Гитлер отлично знал, что все участники Русского движения не были его сторонниками, а только врагами его врагов. А это значит — до поры, до времени. Отсюда — и тотальное недоверие нацистской верхушки к Власову и его движению. Отсюда все тормозы его развитию и расширению. В отличие от отношения к казачьему движению во главе с генералом Красновым. Это легко объяснить: осуществление идей генерала Краснова о создании независимого казачьего государства Дона, Кубани и Терека не представляло опасности для тысячелетнего рейха. Осуществление идей генерала Власова о создании могущественной антикоммунистической России представляло бы постоянную угрозу владычеству немцев над миром.
Вот к каким рассуждениям подошел я, вспоминая наши «операции Жеребец» и уже зная все, что произошло в течение многих лет после этого.
Все эти мысли вот в таком законченном виде проявились у меня, конечно не тогда, когда я возвращался густым лесом в свой эскадрон с коробкой подмышкой, а теперь, когда я пишу эти строки, будучи старым и мудрым, причем основная часть мудрости постигалась мною в долгих путешествиях по островам знаменитого архипелага ГУЛАГ.
22. «РОДИНА ЖДЕТ НАС»
Время шло, часы неумолимо отсчитывали последние секунды, остававшиеся до казачьей Голгофы. Каких-либо явных признаков подготовки англичанами пакостей против казаков не замечалось, но настроение падало. По- моему, большинство считало: что угодно, но только побыстрее.
Были и хорошие новости. Мы узнали, что домановский Казачий Стан через какие-то заледенелые альпийские перевалы все-таки перешел в Австрию, избавившись тем самым от самосуда красных итальянских партизан, и расположился в районе города Лиенца, километров в двухстах от нас. Из нашего эскадрона человека два-три отправились туда, чтобы повидать родственников, а возможно, просто полагая, что с населением Стана, состоящим более чем наполовину из стариков, женщин и детей, англичане не будут поступать слишком жестоко. Они ошиблись.
Грянул первый гром: 28 мая уехали, не знаем куда, все офицеры. Не были насильно увезены, а просто уехали. Теперь известно, что они были приглашены на некую конференцию, на которой высокие чины английской армии якобы должны были сообщить что-то важное. Причем у офицеров сразу было отобрано оружие, которое по причине большого разнообразия должно было заменено стандартными английскими пистолетами. То есть, все было исполнено максимально подло.
Если рассуждать по-человечески, то, даже уезжая на реальную конференцию, нужно было все-таки сообщить об этом казакам. А то мы узнали об отъезде офицеров только тогда, когда к нам заявился незнакомый вахмистр и сказал, что он будет исполнять обязанности командира эскадрона. О том, куда и почему уехали офицеры, он ничего не сообщил. Скорее всего, и сам не знал.
Все это было, конечно, неприятно, но особой паники не вызвало. Большинство казаков считало, что англичане решили, наконец, превратить нас в обыкновенных военнопленных, то ость засадить за колючую проволоку, а офицеры будут в отдельном лагере с относительно лучшими условиями, что везде вообще практикуется.
Наступил и наш Судный день. В это время мы находились в районе небольшого городка Эберштайн, время от времени переходя с одной полянки на другую.
Команда, и мы снимаем свой палаточный лагерь, грузим нехитрые казачьи пожитки на подводы, а мне-то и грузить нечего, кроме двух попоночных кусков, и двигаемся в путь.
Идем-едем по дороге, день прекрасный, кругом замечательные альпийские пейзажи, красота неописуемая, но все это нас не радует, настроение подавленное, но особых бед никто не ждет.
Откуда-то спереди по колонне доходит информация: всех обыскивают, а подводы отгоняют в сторону. Все начинают разоружаться, выбрасывая оружие, куда попало. Я останавливаюсь возле километрового каменного столба с цифрой «6», считаю, что это шесть километров от Эберштайна, подбираю огромный куст и хороню под ним свой Пауэр и две итальянские лимонки, которые и лимонками можно называть только условно, ибо они цилиндрической формы, но они оборонительные, и мы все называем их лимонками в память знаменитой советской гранаты Ф-1. Хороню, это значит — зарываю в скопившуюся под кустом многолетнюю засохшую листву. Может, он и до сих пор там лежит?
Сначала по сторонам от дороги никого не было, но вот начали появляться неторопливо прохаживающиеся английские солдаты с автоматами наготове. Начинается! Я вижу, как один казак срывает с предыдущей подводы вещмешок и бросается в сторону. Англичанин что-то кричит, сбрасывает с плеча автомат. Мы замираем, солдат дает две длинных очереди, но мы ясно видим, что стреляет он не в казака, а так, для виду. Казак скрывается из виду.
Подъезжаем, видим ограждение из колючей проволоки, вход широкий. В такие места всегда вход широкий, а с выходом гораздо хуже. Подводы отходят в сторону, а мы заходим туда, где уже нет свободы, и на много лет, чего мы тогда, естественно, не знали. Несколько английских сержантов быстро обыскивают движущихся сплошной цепью казаков. Я прохожу без приключений, но только отошел, слышу сзади крик и шум. Оглядываюсь, вижу: один казак напирает всем телом на обыскивающего сержанта и громко кричит, а тот отпихивает казака в грудь двумя руками. Подходит офицер, все сразу выясняется. Оказывается, сержант отобрал у казака золотые часы. По приказу офицера сержант возвращает часы, и все успокаивается. Других подобных инцидентов я не видел.
Итак, мы в лагере, хотя лагерем это место можно назвать только условно. Просто это немалая территория, покрытая травой и изредка мелкими кустиками, с одной стороны ограниченная рекой, а со всех остальных — оградой из колючей проволоки. По другому берегу реки непрерывно патрулируют английские солдаты. Не убежишь, да никто и не пытается. Где был этот лагерь? Сейчас в некоторых воспоминаниях уцелевших во всех этих водоворотах-коловоротах казаков упоминается «Вайсенфельд» с очень похожим описанием лагеря. Однако я смотрю на современную карту Австрии и вижу, что расстояние между Эберштайном и Вайсенфельдом не менее 30 километров, и мне кажется, что в тот злосчастный день пройти 30 километров мы никак не могли. Не буду я над этим вопросом ломать голову: значит, или мы были не
