Сначала я не понял. Не могло этого быть. Нелепо. Сеанс связи давно закончился, а я все повторял про себя: 'Астахова нет. Игорь Константинович Астахов погиб две недели назад…'
Я так надеялся на эту встречу! Представлялось: я выбираюсь из посадочной капсулы, Астахов стоит у кромки поля. Мы долго смотрим друг на друга, не решаясь сказать ненужные, в общем, слова приветствия. Мы не простились пятнадцать лет назад и теперь продолжим старый незаконченный разговор.
Я был тогда мальчишкой, не способным принять какие-то научные или бытовые условности. Может быть, это и сблизило нас с Игорем Константиновичем? Школьный учитель физики, он в свои сорок лет тоже выглядел мальчишкой. У него была цель - красивая на словах и недостижимая на деле. Он шел к ней с упорством, которое и возможно только в детстве, когда не знаешь, чем грозит крутизна дорог. Пешком к звездам - в этих словах было для меня больше содержания, чем в сотне учебников. Он хотел достичь звезд - без ракет, без генераторов Кедрина. Я тоже мечтал об этом: кто не летает во сне в двенадцать лет!
Я стал космонавтом - вопреки Астахову или благодаря ему. Несбывшуюся мечту моего учителя я запрятал глубоко, и она давала знать о себе только тем, что иногда, на Земле, на Базе или в полете работа вдруг утрачивала для меня смысл. Звезды обретали призрачность далеких маяков, и тогда я кидался, как говорили ребята, в 'шабаш воображения', выдумывая и решая самые несусветные задачи, не имевшие к астронавигации ни малейшего отношения. Они обладали единственной прелестью: были красивы, как мечта Астахова - пешком к звездам. И так же нереальны. Хотя каждая из них казалась мне потенциальным открытием.
'Как делаются открытия? - думал я. - Ткнул пальцем в небо и попал в журавля. А мог попасть в пустоту. Работают люди, изводят тонны мыслительной руды, а открытие - как журавль в небе. Летает себе, а потом, будто решив покинуть на время непрочную синеву, садится вам на плечо и смотрит в глаза - вот я…'
В архивах Института футурологии я нашел два письма Астахова. Сродство характеров сказалось: мы шли к одной цели. Судя по письмам, методика открытий занимала и его. Игорь Константинович работал, как я выяснил, на строительстве ПИМПа - Полигона исследования мировых постоянных, далеко от Земли, и в этом смысле мечта его сбылась, он достиг звезд. Конечно, не пешком, да и что это за фраза: 'Пешком к звездам'? Повзрослев, я перестал воспринимать ее поэтический смысл, а реального содержания в ней, естественно, не было.
Я пришел в Комитет Полигона и сказал: 'Нужно на Ресту'. Пришлось долго объяснять, чего я хочу. А я и сам толком не знал. Казалось, я непременно должен увидеть Астахова, потому что в поиске алгоритма открытий он ушел гораздо дальше меня.
Пассажирские корабли шли на Ресту раз в два года - отвозили смену строителей. Грузовые контейнеры отправлялись еженедельно, и я полетел на грузовозе 'Экватор', исполняя по дороге обязанности сменного навигатора. Обратно мне предстояло лететь неделю спустя вместе с очередной сменой.
ПИМП строился уже десять лет, и конца этому не было. Слишком грандиозно сооружение, и слишком велико расстояние. Заботы о безопасности привели к тому, что стройку вынесли на один из дальних форпостов, работы автоматизировали до того предела, когда человек перестает понимать детали, ограничиваясь общим наблюдением. Для наблюдения же и контроля достаточно смены из пяти человек. Одним из пяти и был Астахов.
Был? Отчего он погиб? Я не спросил об этом во время сеанса связи. Да и не все ли равно? Астахов не встретит меня, и старый наш разговор прерван навсегда…
Спицу я увидел еще в полете, когда 'Экватор' пронизывал систему Вольфа и в сторону Ресты один за другим стартовали автоматы с оборудованием. Реста находилась в очень выигрышном для наблюдения ракурсе: казалось, в небе плавает ржавая сковорода с ручкой. Приходилось убеждать себя, что 'сковорода' - это планета, а 'ручка' имеет в длину добрую тысячу километров. И что в официальных документах 'ручка' эта зовется Первым зональным вариатором постоянной Планка, в просторечии - Спицей.
Мою капсулу вели автопилоты Полигона, я только посматривал на курсовод, а в остальное время следил, как Спица выходит из-за диска планеты на черное небо, растет, приближаясь. Так и хотелось схватиться за Спицу, словно за рукоять, и закрутить Ресту, зашвырнуть ее подальше. Должно быть, такую точку опоры и имел в виду Архимед…
Капсула опустилась на самом краю поля, я защелкнул шлем и выбрался наружу. Над пейзажем доминировала та же Спица - было просто невозможно сосредоточиться на чем-нибудь другом. На верхушке ее, в самом зените, примостился, весь в оспинах пятен, багровый диск Вольфа.
Я опустил взгляд и разглядел у края поля легкий двухместный кар, а рядом с ним - одинокую фигуру. Человек молчал, смотрел в мою сторону - наверняка, он наблюдал за мной.
– Здравствуйте, Ким.
Голос высокий, ломкий. Казалось, говорит мальчишка лет пятнадцати. Услышав этот чужой голос, я окончательно понял, что учителя нет. Пружина, натянувшаяся в момент, когда я узнал о его гибели, неожиданно лопнула, и космодром этот, и Спица, и человек у кара показались мне настолько чужими, что захотелось вернуться в капсулу и немедленно стартовать, догонять разгрузившийся и уже, наверное, уходящий 'Экватор'. Что мне делать здесь теперь?
– Огренич, Борис. Инженер систем защиты, - представился незнакомец. Я увидел длинное лицо, остроносое, с выпирающими скулами, некрасивое лицо, на котором отчетливо выделялись глаза. Глаза были с другого лица - ярко-голубые, улыбчивые.
Мы взгромоздились на тележку, сели рядом, машина развернулась и поехала навстречу Спице по узкой бетонной дороге.
– Астахов, - сказал я. - Как он погиб?
– Случайность, - ответил Огренич, помедлив. - Игорь Константинович был в зоне контроля. Недалеко - четыре километра от станции. Обычные профилактические работы. Во время проверки не вышел на связь… Потом выяснилось: система гравиизлучателей неожиданно выдала импульс мощностью до миллиона единиц.
Миллион единиц! Все произошло мгновенно…
Кар въехал под козырек гаража, и Огренич оставил машину в длинном тоннеле шлюза. Низкий переходный коридор соединял гараж с домиком станции. Мы вошли в первую же дверь. Это был клуб. Световая доска во всю стену, книготека, широкое окно с навсегда застывшим пейзажем: пустыня, изможденная, уставшая от миллиарда лет неподвижности. Как лицо старца - серое, с неживыми морщинами трещин. Густые тени, будто пролитая тушь.
У круглого стола сидели двое. Одного я узнал, он выходил на связь с 'Экватором'. Внушительная фигура - рост около двух тридцати. Второй - мужчина средних лет, о котором с первого взгляда можно было сказать: вот человек, который знает свою жизнь наперед. Не в смысле фактов, а психологически. Любой факт он представит как следствие собственного плана. Наверняка это Тюдор - Лидер смены.
– Евгений Патанэ, - сказал детина рокочущим басом, - инженер систем обеспечения.
– Рен Тюдор, кибернетик-монтажник, - наклонил голову Лидер.
– Станислав Игин, - голос был тихим, и я не сразу увидел его обладателя. Небольшой экран открылся в стене, на меня смотрело немолодое, очень широкое лицо - щеки даже как-то странно отвисали, будто у бульдога.
– Глава теоретической мысли на дежурстве, - пояснил Огренич.
Я сел, стараясь остаться в поле зрения телекамеры, и Игин благодарно улыбнулся.
– Борис, вероятно, рассказал вам о том, что случилось, - утвердительно сказал Тюдор.
Я кивнул.
– Нелепый случай, - продолжал Тюдор. - Я виноват. Ошибка родилась в блоках памяти, моя прямая обязанность - ее заметить.
– Не нужно об этом, - попросил я. - Не для того я сюда летел. Мысли, идеи Астахова - вот, что мне нужно. Игорь Константинович занимался методикой прогнозирования открытий. Что он успел?
– Есть какая-то закономерность в том, что это случилось именно с Астаховым, - сказал Огренич. - Такой он был человек… неудачник.
– Это ваше личное мнение, Борис, - мягко сказал Игин.
– Именно личные мнения мне и нужны, - пояснил я.
Тюдор поднялся и пошел к двери.
– Не могу кривить душой, - сказал он, стоя на пороге. - Если вы летели сюда только для того, чтобы понять, чем занимался Астахов, то напрасно тратили время. Извините.
Он вышел, и дверь тихо щелкнула.
Первое впечатление - в этой комнате никогда не жили. Нервами, а вовсе не глазами, я ощущал первозданную аккуратность, созданную наверняка не самим Астаховым. После его гибели здесь прибрали, навели порядок, и этот порядок не давал теперь сосредоточиться.
Я обошел комнату, не особенно приглядываясь, просто стараясь почувствовать себя дома. Не получалось - возникло желание расшвырять по полу бумаги, выставить со стеллажей десяток книгофильмов, в общем, создать ту чуточку хаоса, которая и придает вещам приемлемый для человеческого сознания порядок.
Я сел за стол и увидел белый листок, приклеенный к стене. Это было нечто вроде стихов, две строчки:
Крутизна дорог ведет к вершинам гор,
Но гораздо круче пропасти обрыв…
Не знаю, хорошие ли это стихи, в поэзии я разбираюсь плохо. Убежден, что и Игорь Константинович повесил перед глазами двустишие вовсе не оттого, что увидел в нем красоты стиля или тайный поэтический подтекст.
Я отошел к стеллажам и заставил себя не думать об этих стихах. Я запомнил их и знал, что, едва возникнет нужная ассоциация, они непременно всплывут в памяти.
Книгофильмы стояли в алфавитном порядке, и я понял: это и есть знаменитый астаховский каталог. Знаменитый… Несколько писем, в которых этот каталог упоминался, я отыскал в архивах Института футурологии. Игорь Константинович писал, что ведет работу по прогнозированию открытий. Начальная фаза естественно включает в себя системологию - всеобщее обозрение открытий человечества.
Я взял крайнюю левую капсулу. 'Аарон. Описание к патенту на открытие. Эффект Аарона при низких температурах'. Аарон открыл эффект Аарона. Очень понятно. Следующая капсула. 'Абель. Математические труды'.
Прогудел вызов, и я нажал клавишу подтверждения. Игин остановился на пороге, покачиваясь, будто шарик на ветру. 'Тренировался бы, - подумал я. - Разве можно быть таким толстым?' Шарик вплыл в комнату, заворочался в кресле.
Разговор начинался медленно. Игин выдавливал слова, будто под прессом. Я чувствовал, что это не от нежелания говорить, просто у него манера такая.
– Я представлял вас иначе, - сказал Игин. - Думал, Яворский такой… худенький… не очень уверенный в себе… руки прячет за спину.
– Вам рассказывал Игорь Константинович? - догадался я.
Игин кивнул.
– Два года сближают людей… обычно, - медленно сказал он, заполняя паузы громким дыханием. - Совместная работа… А вышло наоборот. Астахов нас встретил. Показал станцию. Возил к Спице. Она была тогда поменьше, километров семьсот… Вы знаете, почему он оставался?
– В общих чертах, - уклончиво ответил я. - Знаю, что была авария. Астахова ранило, и он не мог лететь на Землю. Все возвращались, а он оставался.
– Да… В конце первой смены, девять лет назад… Был только фундамент. И отношение было другое. Автоматики тогда было поменьше, людей побольше. Летали над фундаментом. В
