доказательства. Их нет. Есть только наши впечатления. Все мы знали, что Астахов подавлен. Особенно в последнее время, когда не получилось с методикой…
Тюдор замедлил движение кара, и мы повисли под каким-то немыслимым углом к горизонту, почти вниз головой - гравитаторы Спицы создавали поле, удобное для монтажных работ.
– Наверное, каждый думал: человек ушел, он был несчастлив, зачем копаться в этом? Пусть будет случайность…
Видимо, решив, что мы уже достаточно повисели вниз головой, Тюдор повел кар к станции - я видел черную тень сверхсветового лазера, напоминавшую очертания старинного радиотелескопа. Мы сели в нескольких метрах от гаража, и машина поползла к своему дому, на ходу втягивая двигатели. Крыша нависла над нами, после Спицы все казалось мне игрушечным, я на минуту как-то оробел, в памяти все еще я видел Ресту с высоты двухсот километров - планету, вставшую дыбом, нарисованную пустыню внутри иссиня-черной рамки неба.
Тюдор не обратил внимания на мое состояние. Должно быть, он сказал уже все, что хотел, и теперь торопился в пультовую. Я едва нагнал его у входа в пост управления и скороговоркой выложил свои вопросы. Допустим, произошел срыв, Астахов решился на крайний шаг. Как все случилось? Почему именно сейчас? Отчего не сработала система безопасности?
– Вы не обратили внимания, Ким, - сказал Тюдор. - В экспертизе указано: в комнате Астахова обнаружен диктофон с лентой, подключенный к коммутатору Мозга. Это нормально - чтобы не прерывать работы, все мы обычно пишем команды с голоса, а сами занимаемся более продуктивным делом. Мозг обрабатывает эти команды и выдает на Спицу, если допускают строительные нормы и техника безопасности. Лента в диктофоне Астахова была пустой, и мы не стали проверять, есть ли на ней стертая запись команды включения гравитаторов.
– Погодите, Рен, при чем здесь лента? Придя в зону, Игорь Константинович мог дать команду на включение…
– Нет, - отрезал Тюдор. - Команды на Спицу идут только через Мозг.
– Значит, находясь вне станции, вы не можете вносить исправлений в работу механизмов?
– Разумеется, нет. Сигналы управления сложны, в монтаже сейчас участвует до миллиона агрегатов. Если исправления необходимы, их нужно записать кодом на диктофон. Мозг включит вашу программу в общий цикл, если это будет возможно. Запись стирается, а на ленте в посту появляется ее копия. Поэтому, если Астахов хотел… если он решился на крайний шаг, то был лишь один способ. Надиктовать внеплановые, значит, внеконтрольные команды включения гравитаторов и прийти в зону к моменту, когда команды будут выданы на исполнение.
Тюдор начал было подниматься по короткой лестнице в пультовую, но что-то в моем лице заставило его остановиться. Недоверие? Нет, все могло быть так, как он говорил.
– Думайте, - сказал Тюдор. - Впечатлений у вас теперь достаточно, Ким.
– Да, Рен… Только одно. Игин говорил мне о притчах…
– Ах, это, - Тюдор усмехнулся. - Психологические этюды, не больше. Хотите знать, что он говорил обо мне? Будто бы есть такая планета… Живут на ней люди. Умирают. Их хоронят - раньше закапывали умерших в землю. И все, что они знали, что любили, короче - вся информация переходит в почву, записывается в ее структуре. Память земли. Планета помнит все… Но кому от этого польза?
Плохой я все-таки психолог. Никудышный. Психологическая аномалия - то, что произошло на Ресте. И разбираться в ней - не мне. Архивом мне нужно заниматься, методикой открытий, а не психологией. Астахова нет, и ничем не поможешь.
На нижних полках книгофильмы стояли особенно тесно, и на некоторых оказались звуковые дорожки. Я услышал голос Астахова. Все, о чем я думал сегодня, показалось мне нелепым. Голос был прежний, астаховский, будто я впервые в его классе, учитель поднимает мой подбородок и говорит: 'А ты, Ким, хочешь к звездам?' Прежний голос и чужой характер.
На нижних полках была не картотека открытий, а астаховские разработки - то, зачем я прилетел на Ресту. Содержанием капсул была все та же морфология - десятки, сотни идей, добываемых из неисчерпаемого колодца проб и ошибок. Я начал уставать - прошло несколько часов, я смотрел все подряд, не пропуская ни одного кадра, это оказалось невероятно утомительно и малопродуктивно. До обеда я просмотрел меньше одного стеллажа и решил перейти к выборочному методу - изучать каждую десятую капсулу. У Астахова накопился огромный материал, сразу разобраться просто невозможно.
С таким намерением я и поставил в проектор одну из капсул нижнего ряда. Содержание я понял не сразу, потому что ждал совсем другого. Это вовсе не были предварительные разработки, речь шла об открытии пятого уровня в биологии. Я заглянул в конец книгофильма. На последних кадрах перекатывались, ломая низкорослые деревья, камни чужой планеты, среди них спокойно стоял довольно тщедушный гражданин и легонько поднимал одной рукой внушительных размеров вездеход-ползун. Внешне гражданин чем-то напоминал Огренича. Голос Астахова сказал:
– В чем оптимальное состояние человеческого организма? Каждый скажет - это состояние идеального здоровья. Но пошлите по-земному идеально здорового человека на Марс. Он не протянет в разреженной атмосфере и минуты… На голограмме - планета Динора системы Росс-113. Здоровый человек проживет секунду - не больше. Наступит конец. Потому что идеалом на Диноре является малый газообмен и увеличение белых телец в крови. Так пошлите на Динору больного лейкемией. Не нужно его лечить, пусть хотя бы не умрет по дороге. На Диноре он проживет двести лет!
Астахов не мог знать о работах Коренева, они были опубликованы за месяц до моего отлета на Ресту. Диплом на открытие, с формулировкой, почти не отличающейся от астаховской, вручили Кореневу в день, когда стартовал 'Экватор'.
Может, Астахова просто осенило?.. Но при такой великолепной интуиции не стоило и заниматься морфологическим анализом, рисовать длиннющие оси с сотнями клеток.
А может, я нахожусь в плену собственной работы, собственного интуитивного метода? Подсознательно не допускаю, что способ Астахова может быть верен? 'Морфология, - пренебрежительно думаю я. - Пробы и ошибки… Огренич с Тюдором в голос твердили 'неудачник'. Это перекликалось с моим впечатлением, и я тоже повторил 'неудачник'. А если нет?'
Я наугад выбирал книгофильмы, просматривал их, ставил на место. Морфология. Перебор вариантов… Стоп! Открытие пятого уровня! Зарождение жизни в межгалактической среде… Опять морфология. И снова - открытие. Четвертый класс - создание молекулярного письма.
Похоже, что изредка Астахова осеняло. Примерно один раз из десяти. Цепь догадок - она нравилась мне не больше, чем случайное включение гравитаторов…
Патанэ крутил 'солнце' в гимнастическом зале, и я забрался к нему под потолок. Мы выделывали друг перед другом акробатические пируэты, тело постепенно охватывала приятная усталость. Беседу поддерживал Патанэ:
– Час назад роботы подняли на верхотуру шпиль-излучатель! Махина, скажу я вам! Жаль, что не видели! - кричал он.
– Жаль, - соглашался я.
– Завтра поднимем второй, поглядите обязательно!
– Непременно! - кричал я.
Патанэ соскользнул по канату на пол, задрал голову.
– Расскажите об Астахове, - попросил он. - Каким он был раньше?
Я подтянулся, спрыгнул, стал перед ним. Отдышался.
– Неделю не тренировался, - сказал я, - и вот результат.
Мы сели на пористый губчатый пол. О чем ему рассказать? Как учитель водил нас на космодром? Или как показывал свою коллекцию научных ошибок?
– С ним, наверно, и раньше было непросто?
– Не в том смысле, о котором вы думаете, Евгений.
– Откуда вы знаете, о чем я подумал?
– О сложности отношений, естественно…
– Верно. Но для того чтобы возникли сложности, нужны отношения. А с Астаховым мы почти и не контактировали. Он здесь десять лет робинзонил, пять смен.
– Что значит - робинзонил? На станции люди, экипаж.
Патанэ махнул рукой.
– Люди сюда работать приезжают. Смены очень тщательно подбираются. Между нами не может быть никаких противоречий, кроме научных. Видимся не часто, дежурства по скользящему графику. Видите, даже тренируемся врозь, побоксировать не с кем.
Он вскочил на ноги и меня поднял. Мы почти бежали по коридору, судя по направлению - в лабораторию связи.
– А теперь представьте, - кричал Патанэ на ходу, - механизм отлажен, как ходики с кукушкой, и тут появляется лишний винтик. Лучше уж тогда узнавать время по солнцу. Прошу сюда. Посидите, это не дыба, обыкновенный табурет… Ага, и получается, что все его почти ненавидят.
Он усадил меня на неудобную крутящуюся скамью, сам забрался по локти в зеленые квазибиологические схемы, что-то захныкало внутри, будто генератору драли больной зуб.
– Я и сам его первое время терпеть не мог, - голос Патанэ звучал глухо и невнятно. - Астахов всем мешал. Как привидение - бродит и бродит.
Патанэ вызвали по селектору, и он минут пять шептался с передатчиком. Что-то происходило на Спице, дрожал пол, метались огоньки индикаторов, антенна ССЛ за окном стреляла в небо оранжевыми молниями, которые тут же меркли, переходя в сверхсветовой режим. Я сидел, как неприкаянный, и чувствовал себя отвратительно. Представлял, как Астахов так же высиживал в лабораториях, дожидаясь, чтобы его послушали. Или просто заставлял слушать себя, что ему оставалось?
– Бывает же такое, - осуждающе сказал Патанэ, закончив передачу. - Хорошо, не каждый день… Представляете, Ким, метеорная атака. Прямо в Спицу. Так о чем мы говорили?
– Об открытиях, - сказал я.
Патанэ нахмурился. Он не помнил, чтобы мы говорили об открытиях.
– Вы тоже считаете, Евгений, что прогнозировать открытия бессмысленно?
– Конечно! Открытие, по-моему, как пришелец. Прилетел, рассказал, улетел. А мы послушали и не поняли. Так и здесь. Если серьезно: по-моему, гениальное открытие обязательно формулируется в несуществующих ныне терминах. Придите к питекантропу и скажите: 'Знаете, дядя, странность лямбда-гиперонов может флуктуировать при возмущении метрики'. Получите дубиной по лбу, вот и все. Как можно прогнозировать открытие тридцатого века, если в нашем языке и слов таких пока нет?
– По-моему, важнее не язык, в психология, - возразил я. - С середины двадцатого века ученые довольно спокойно воспринимают самые необычные вещи. С того же времени и стало возможно прогнозировать дальние открытия.
– Вроде последней астаховской идеи? - насмешливо сказал Патанэ. - Тюдор как-то сделал отличную работу. О критической массе информации. На обсуждении были обычные ругательства - я имею в виду выступление Астахова…
– Погодите, Евгений, - прервал я. - В чем была суть спора?
– Тюдор открыл, что невозможно накопление информации в заданном объеме больше определенного предела. Начинается искажение. Ну, скажем, колоссальная библиотека. Взяли сто Спиц и набили до отказа книгофильмами. Через день посмотрели, и что же? Рожки да ножки от вашей книготеки! В каждом книгофильме, - а у вас там и научные труды, и любовные
