сыновья одной нации. Давайте не будем говорить, о чем мы не будем говорить, и будем - о чем будем.
Бургомистр окинул его быстрым взглядом, что-то рассчитал, что-то сопоставил, черт его знает, что он там сопоставлял, но, наверное, все пошло в ход - и то, что Виктор пьянствовал с Росшепером, и то, что он вообще пьянствовал, шумно, на всю страну, и то, что Ирма - вундеркинд, и то, что есть на свете такая Диана, и еще, наверное, многое что - так что лоску у господина бургомистра на глазах поубавилось, и он крикнул подать себе рюмку коньяку. Виктор тоже крикнул подать себе коньяку. Бургомистр хохотнул, оглядел опустевший уже зал, легонько ударил кулаком по столу и сказал:
– Ладно, что нам с вами вилять, в самом деле. Жить в городе стало невозможно, скажите спасибо вашему Голему - кстати, вы знаете, что Голем - скрытый коммунист?… Да-да, уверяю вас, есть материалы… он на ниточке висит, ваш Голем… Так вот я и говорю: детей развращают на глазах. Эти заразы просочились в школу и испортили ребятишек начисто… избиратели недовольны, некоторые город покидают, идет брожение, того и гляди начнутся самосуды, окружная администрация бездействует, вот такая у нас ситуация, - Он осушил рюмку. - Должен вам сказать, так я ненавижу эту мразь - зубами бы рвал, да тошнит. Вы не поверите, господин Банев, дошел до того, что капканы на них ставлю… Ну, развратили детей, ладно. Дети есть дети, их сколько не развращай - им все мало. Но вы войдите в мое положение. Дожди эти все-таки их рук дело, не знаю, как это у них получается, но это так. Построили санаторий, целебные воды, роскошный климат, деньги греби лопатой. Сюда из столицы ездили, и чем все кончилось? Дождь, туманы, клиенты в насморке, дальше - больше, приезжает сюда известный физик… забыл его фамилию, ну, да вы, наверное, знаете… прожил две недели - готово: очковая болезнь, в лепрозорий его. Хорошенькая реклама для санатория? Потом еще случай, потом еще, и все - как ножом клиентов отрезало. Ресторан этот горит, отель горит, санаторий едва дышит - слава богу, нашелся дурак-тренер, привез сюда своих «Братьев по разуму»: тренирует команду-экстра для игры в дождливых странах… Ну и господин Росшепер, конечно, помогает в какой-то степени… Вы мне сочувствуете? Пробовал я договориться с этим Големом - как об стену горох: красный есть красный. Писал наверх - никаких результатов. Писал выше - ничего. Еще выше - отвечают, что приняли к сведению и дали делу ход вниз по инстанции… Ненавижу их, но переломил себя, поехал в лепрозорий сам. Пропустили. Просил, доказывал… До чего же гадкие типы! Моргают на тебя облезлыми своими глазами, как на воробья какого- нибудь, словно тебя здесь нет. - Он наклонился к Виктору и прошептал: - Бунта боюсь, кровь прольется. Вы мне сочувствуете?
– Да, - сказал Виктор. - А при чем здесь я?
Бургомистр откинулся на спинку кресла, достал из алюминиевого футляра початую сигару, закурил.
– В моем положении, - сказал он, - остается одно: нажимать на все рычаги. Гласность нужна. Муниципалитет составил петицию в департамент здравоохранения, господин Росшепер подпишется, вы, я надеюсь, тоже, но это не бог весть что. Гласность нужна! Хорошая статья нужна в столичной газете, подписанная известным именем. Вашим именем, господин Банев. А материал животрепещущий - как раз для такого трибуна, как вы. Очень прошу. И от себя лично, и от муниципалитета, и от несчастных родителей… Добиться, чтобы лепрозорий убрали отсюда к чертовой бабушке! Куда угодно, но чтобы духу здесь мокрецового не было, заразы этой. Вот что я вам имел сказать.
– Да-да, понимаю, - сказал Виктор медленно. - Очень хорошо вас понимаю.
«Хоть ты и скотина, - думал он, - хоть ты и боров, но понять тебя можно. Но что же это сделалось с мокрецами? Были тихие, сгорбленные, крались сторонкой, ничего о них такого не говорили, а говорили, будто воняет от них, будто заразные, будто здорово делают игрушки и вообще разные штуки из дерева… мать Фрэда говорила, помнится, что у них дурной глаз, что молоко от них киснет и что накликают они нам войну, мор и голод… А теперь сидят они за колючей проволокой, и что же они там у себя делают? Ох, много что-то они делают. И погоду они делают, и детей они переманивают (зачем?), и кошек они вывели (тоже зачем?), и клопы у них залетали…»
– Вы, наверное, думаете, что мы сидим сложа руки, - сказал бургомистр. - Ни в коем случае. Но что мы можем? Готовлю я процесс против Голема. Господин санитарный инспектор Павор Сумман согласен быть консультантом. Будем упирать на то, что вопрос об инфекционности болезни еще отнюдь не решен, а Голем, как скрытый коммунист, этим пользуется. Это одно. Далее, попытаемся отвечать террором на террор. Городской Легион, наша гордость, ребята подобрались золотые, орлы… но это как-то не то. Указаний сверху ведь не поступает… Полиция в ложном положении оказывается… и вообще… Так что препятствуем, как можем. Задерживаем грузы, которые идут к ним… частные, конечно, не продовольствие там, и не постельные принадлежности, а вот книги всякие, они их много выписывают… Вот сегодня задержали грузовик, и как-то легче на душе. Но это все мелочи, от тоски, а надо бы радикально…
– Так, - сказал Виктор. - Орлы, значит, золотые. Как его там… Фламенда?… Ну, тот, племянник…
– Фламин Ювента, - сказал бургомистр. - Так точно - мой заместитель по Легиону, орел! Вы его уже знаете?
– Знаю немного, - сказал Виктор. - А книги-то зачем задерживать?
– Ну как зачем?… Глупость это, конечно, но все мы люди, все мы человеки - накипает все-таки. И потом… - Бургомистр стыдливо заулыбался: - Чепуха, конечно, но ходят слухи, будто без книг они не могут… как нормальные люди без еды и прочего.
Наступило молчание. Виктор без аппетита ковырял вилкой бифштекс и размышлял. Я мало знаю о мокрецах, и то, что я знаю, не вызывает у меня к ним никаких симпатий. Может быть, дело в том, что я не очень-то любил их с детства. Но уж бургомистра и его банду я знаю хорошо - жир и сало нации, президентские холуи, черносотенцы… Нет, раз вы против мокрецов, значит, в мокрецах что-то есть… С другой стороны, статью написать можно, даже самую разнузданную, все равно никто не рискнет меня напечатать, а бургомистр был бы доволен, и получил бы я с него шерсти клок, и мог бы жить здесь припеваючи… Кто из настоящих писателей может похвастаться, что живет припеваючи? Можно было бы здесь устроиться, получить синекуру, заделаться, например, каким-нибудь инспектором муниципалитета по городским пляжам и писать на здоровьице… про то, как хорошо жить хорошему человеку, который увлечен любимым делом… и выступать на эту тему перед вундеркиндами… Э, все дело в том, чтобы научиться утираться. Плюнули тебе в морду, а ты и утерся. Сначала со стыдом утерся, потом с недоумением, а там, глядишь, начнешь утираться с достоинством и даже получать от этого процесса удовольствие…
– Мы, конечно, ни в коей мере вас не торопим, - сказал бургомистр. - Вы человек занятой и так далее. Что-нибудь в пределах недельки, а? Материалы все мы вам предоставим, можем предоставить даже этакую схемку, планчик, по которому было бы желательно… а вы коснетесь опытной рукой, и все заиграет, И подписались бы под статьей три выдающихся сына нашего города - член парламента Росшепер Нант, знаменитый писатель Банев и государственный лауреат доктор Рем Квадрига…
«Здорово работает, - подумал Виктор. - Вот у нас, у левых, такой настойчивости и в помине нет. Тянули бы бодягу, ходили бы вокруг да около - не оскорбить бы человека, не оказать бы на него излишнего нажима, чтобы, упаси бог, не заподозрил бы в своекорыстных намерениях… Выдающиеся сыновья'… И ведь совершенно уверен, подлец, что статью я напишу и подпишу, что деваться мне некуда, что придется опальному Баневу поднять лапки и в поте души отработать свое безмятежное пребывание в родном городишке… Вот и насчет схемки ввернул… знаем мы, что это за схемка и какая это должна быть схемка, чтобы забрызганного президентскими слюнями Банева и сейчас напечатали. Да-а, господин Банев… коньячок любишь, девочек любишь, миноги маринованные с луком любишь, так люби и саночки возить…»
– Я обдумаю ваше предложение, - сказал он, улыбаясь. - Замысел представляется мне достаточно интересным, но осуществление потребует некоторого напряжения совести. - Он безобразно, похабно подмигнул бургомистру.
Бургомистр гоготнул:
– А как же! «Совесть нации, точное зеркало» и прочее… Помню, как же… - Он снова наклонился к Виктору с видом заговорщика. - Прошу вас завтра ко мне, - пророкотал он. - Исключительно свои подберутся. Только, чур, без жен. А?
– Вот здесь, - сказал Виктор, вставая, - я вынужден прямо и решительно отклонить ваше предложение. Меня ждут дела. - Он опять похабно подмигнул. - В санатории.
Они расстались почти приятелями. Писатель Банев был зачислен в состав городской элиты, и чтобы привести в порядок потрясенные такой честью нервы, ему пришлось вылакать фужер коньяку, едва спина господина бургомистра скрылась за дверью. «Можно, конечно, уехать отсюда к чертовой матери, - думал Виктор. - За границу меня не выпустят, да и не хочу я за границу, чего мне там делать, везде одно и то же. Но и у нас в стране найдется десяток мест, где можно укрыться и отсидеться. - Он представил себе солнечный край, буковые рощи, пьянящий воздух, молчаливых фермеров, запахи молока и меда… и навоза, и комары… и как воняет отхожее место, и скучища… древние телевизоры и местная интеллигенция: шустрый поп-бабник и сильно пьющий самогон учитель… - А в общем, что там говорить, есть куда уехать. Но ведь им только и надо, чтобы я уехал, чтобы скрылся с глаз долой, забился в нору, и причем сам, без принуждения, потому что ссылать меня хлопотно, шум пойдет, разговоры… вот ведь в чем вся беда: они же будут очень довольны - уехал, заткнулся, забыт, перестал бренчать…»
Виктор расплатился, поднялся к себе в номер, надел плащ и вышел под дождь. Ему вдруг очень захотелось снова повидать Ирму, поговорить с ней о прогрессе, разъяснить, почему он так много пьет (а действительно, почему я так много пью?), может быть, Бол-Кунац окажется там, а уж Лолы наверняка не будет…
Улицы были мокрые, серые, пустые, в палисадниках тихо гибли от сырости яблони. Виктор впервые обратил внимание на то, что некоторые дома заколочены. Городок все-таки сильно переменился - покосились заборы, под карнизами высыпала белая плесень, вылиняли краски, а на улицах безраздельно царил дождь. Дождь падал просто так, дождь сеялся с крыш мелкой водяной пылью, дождь собирался на сквозняках в туманные крутящиеся столбы, волочащиеся от стены к стене, дождь с урчанием хлестал из ржавых водосточных труб, дождь разливался по мостовой и бежал по промытым между булыжников руслам. Черно-серые тучи медленно ползали над самыми крышами. Человек был незваным гостем на улицах, и дождь его не жаловал.
Виктор вышел на городскую площадь и увидел людей. Они стояли под навесом на крыльце полицейского управления - двое полицейских в форменных плащах и маленький чумазый парнишка в промасленном комбинезоне. Перед крыльцом, левыми колесами на тротуаре, громоздился неуклюжий автофургон с брезентовым верхом. Один из полицейских был полицмейстер: выпятив могучую челюсть, он глядел в сторону, а парнишка, отчаянно жестикулируя, что-то доказывал ему плаксивым голосом. Другой полицейский тоже молчал с недовольным видом и сосал сигарету. Виктор приближался к ним, и шагов за двадцать до крыльца ему стало слышно, что говорит парень. Парень кричал:
– А я-то здесь при чем? Правил я не нарушал? Груз правильный, вот накладная. Да что я первый раз здесь езжу, что ли?…
Полицмейстер заметил Виктора, и лицо его приняло чрезвычайно неприязненное выражение. Он отвернулся и, словно бы не видя парнишки, сказал полицейскому:
– Значит, здесь будешь стоять. Смотри, чтобы все было в порядке. И в кабину не залезай, а то все растащат. И никого к машине не подпускай. Понял?
– Понял, - сказал полицейский. Он был очень недоволен.
Начальник полиции спустился с крыльца, сел в свой автомобиль и уехал. Чумазый шоферишка со злостью плюнул и воззвал к Виктору:
– Ну вот хоть вы скажите, виноват я или нет? - Виктор приостановился, и парня это воодушевило. - Еду нормально. Везу книги в спецзону. Тыщу раз уже возил. Теперь, значит, останавливают, приказывают ехать в полицию. За что? Правил я не нарушал? Не нарушал. Бумаги в порядке? В порядке, вот накладная. Лицензию отобрали, чтобы не сбежал. А куда мне бежать?
– Хватит тебе орать, - сказал полицейский.
Парень живо к нему обернулся:
– Так что я сделал? Скажите, я скорость превысил? Не превысил. С меня же за простой вычтут. И документ вот отобрали…
– Разберутся, - сказал полицейский. - Чего ты, в самом деле, расстраиваешься? Пойди вон в трактир, твое дело маленькое.
– Э-эх, начальнички-и! - вскричал парень, с размаху напяливая на всклокоченную голову картуз. - Нигде правды нету! Налево ездишь - задерживают, направо ездишь - опять задерживают. - Он спустился было с крыльца, но остановился и сказал полицейскому просительно: - Может, штраф возьмете или как-нибудь?
– Иди-иди, - проговорил полицейский.
– Так мне же премию обещали за срочность! Всю ночь гнал…
– Иди, говорю! - сказал полицейский.
Парень снова плюнул, подошел к своему фургону, два раза лягнул по переднему скату, потом вдруг ссутулился и, сунув руки в карманы, почесал через площадь.
Полицейский посмотрел на Виктора, посмотрел на грузовик, посмотрел на небо, сигарета у него погасла, он выплюнул окурок и, на ходу отгибая капюшон, ушел в управление.
Виктор постоял некоторое время, затем медленно двинулся вокруг грузовика. Грузовик был здоровенный, мощный, раньше на таких возили мотопехоту. Виктор огляделся. В нескольких метрах перед грузовиком, свернув набок переднее колесо, мокнул под дождем полицейский «харлей», а больше машин поблизости не было. «Догнать они меня догонят, - подумал Виктор, -
