– Да чепуха. Хочет, чтобы я статью написал. Против мокрецов.
– Ага! - сказал Тэдди и оживился. - Ну, тогда и в самом деле чепуха. Напиши ты ему эту статью, и все в порядке. Если бургомистр будет доволен, полицмейстер и пикнуть не посмеет, можешь его тогда каждый день в унитаз заталкивать. Он у бургомистра вот где… - Тэдди показал громадный костлявый кулак. - Так что все в порядке. Давай я тебе по этому поводу налью за счет заведения. Очищенной?
– Можно и очищенной, - сказал Виктор задумчиво.
Визит бургомистра представлялся ему в совсем новом свете. «Вот как они меня, - подумал Виктор. - Да-а… Либо убирайся, либо делай, что велят, либо мы тебя скрутим. Между прочим, убраться тоже будет нелегко. Террористический акт, разыщут. Экий ты, братец, алкоголик, смотреть противно. И ведь не кого-нибудь, а полицмейстера… Честно говоря, задумано и выполнено неплохо. - Он не помнил ничего, кроме кафельного пола, залитого водой, но очень хорошо представлял себе всю сцену. - Да, Виктор Банев, любимый ты мой человек, порося ты мое вареное, оппозиционер кухонный, и даже не кухонный - прибанный, любимец господина Президента… да, видно, пришла к тебе пора, так сказать, продаваться… Роц-Тусов, человек опытный, по этому поводу говорит: продаваться надо легко и дорого - чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власть имущим, так что, и продаваясь, ты наносишь ущерб противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным…» Виктор опрокинул рюмку очищенной, не испытав при этом никакого удовольствия.
– Ладно, Тэдди, - сказал он. - Спасибо. Давай счет. Много получилось?
– Твой карман выдержит, - ухмыльнулся Тэдди. Он достал из кассы листок бумаги. - Следует с тебя: за зеркало туалетное - семьдесят семь, за рукомойник фарфоровый - шестьдесят четыре всего, сам понимаешь, сто сорок один. А торшер мы списали на ту драку… Одного не понимаю, - продолжал он, следя, как Виктор отсчитывает деньги, - чем ты это зеркало раскокал? Здоровенное зеркало, в два пальца толщиной. Головой ты в него бился, что ли?
– Чьей? - хмуро спросил Виктор.
– Ладно, не горюй, - сказал Тэдди, принимая деньги, - напишешь статеечку, реабилитируешься, гонорарчик отхватишь, вот все и окупится… Налить еще?
– Не надо, потом… Я еще подойду, когда поужинаю, - сказал Виктор и пошел на свое место.
В ресторане все было, как обычно, - полутьма, запахи, звон посуды на кухне; очкастый молодой человек с портфелем, спутником и бутылкой минеральной воды, согбенный доктор Р. Квадрига; прямой и подтянутый, несмотря на насморк, Павор, расплывшийся в кресле Голем с разрыхленным носом спившегося пророка. Официант
– Миноги, - сказал Виктор. - Бутылку пива. И чего-нибудь мясного.
– Доигрались, - сказал Павор с упреком. - Говорил я вам - бросьте пьянствовать.
– Когда это вы мне говорили? Не помню.
– А до чего ты доигрался? - осведомился доктор Р. Квадрига. - Убил наконец кого-нибудь?
– А ты тоже ничего не помнишь? - спросил его Виктор.
– Это насчет вчерашнего?
– Да, насчет вчерашнего… Напился, как зюзя, - сказал Виктор, обращаясь к Голему, - загнал господина полицмейстера в клозет…
– А-а! - сказал Р. Квадрига. - Это все вранье. Я так и сказал следователю. Сегодня утром ко мне приходил следователь. Понимаете, изжога зверская, голова трещит, сижу, смотрю в окно, и тут является эта дубина и начинает шить дело…
– Как вы сказали? - спросил Голем. - Шить?
– Ну да, шить, - сказал Р. Квадрига, протыкая воображаемой иглой воображаемую материю. - Только не штаны, а дело… Я ему прямо сказал: все вранье, вчера я весь вечер просидел в ресторане, все было тихо, прилично, как всегда, никаких скандалов, словом, скучища… Обойдется, - ободряюще сказал он Виктору. - Подумаешь… А зачем ты это сделал? Ты его не любишь?
– Давайте об этом не будем, - предложил Виктор.
– Так, а о чем же мы будем? - спросил Р. Квадрига обиженно. - Эти двое все время препираются, кто кого не пускает в лепрозорий. В кои веки случилось что-то интересное, и сразу - не будем.
Виктор откусил половину миноги, пожевал, отхлебнул пива и спросил:
– Кто такой генерал Пферд?
– Лошадь, - сказал Р. Квадрига. - Конь. Дер Пферд. Или дас.
– А все-таки, - сказал Виктор, - знает кто-нибудь такого генерала?
– Когда я служил в армии, - сказал доктор Р. Квадрига, - нашей дивизией командовал его превосходительство генерал от инфантерии Аршманн.
– Ну и что? - сказал Виктор.
– «Арш» по-немецки - задница, - сообщил молчавший до сих пор Голем. - Доктор шутит.
– А где вы слыхали про генерала Пферда? - спросил Павор.
– В кабинете у полицмейстера, - ответил Виктор.
– Ну и что?
– И все. Так никто не знает? Ну и прекрасно. Я просто так спросил.
– А фельдфебеля звали Баттокс, - заявил Р. Квадрига. - Фельдфебель Баттокс.
– Английский, вы тоже знаете? - спросил Голем.
– Да, в этих пределах, - ответил Р. Квадрига.
– Давайте выпьем, - предложил Виктор. - Официант, бутылку коньяку!
– Зачем же бутылку? - спросил Павор.
– Чтобы хватило на всех.
– Опять учините какой-нибудь скандал.
– Да бросьте вы, Павор, - сказал Виктор. - Тоже мне абстинент.
– Я не абстинент, - возразил Павор. - Я люблю выпить и никогда не упускаю случая выпить, как и полагается настоящему мужчине. Но я не понимаю, зачем напиваться. И уж совершенно ни к чему, по-моему, напиваться каждый вечер.
– Опять он здесь, - сказал Р. Квадрига с отчаянием. - И когда успел?…
– Мы не будем напиваться, - сказал Виктор, разливая всем коньяк. - Мы просто выпьем. Как это делает сейчас половина нации. Другая половина напивается, ну и бог с ней, а мы просто выпьем.
– В том-то все и дело, - сказал Павор. - Когда по стране идет поголовное пьянство, и не только по стране, по всему миру, каждый порядочный человек должен сохранять благоразумие.
– Вы искренне полагаете нас порядочными людьми? - спросил Голем.
– Во всяком случае, культурными.
– По-моему, - сказал Виктор, - у культурных людей гораздо больше оснований напиваться, чем у некультурных.
– Возможно, - согласился Павор. - Однако культурный человек обязан держать себя в рамках. Культура обязывает… Мы вот сидим здесь почти каждый вечер, болтаем, пьем, играем в кости. А сказал кто-нибудь из нас за это время что-нибудь, пусть даже не умное, но хотя бы серьезное? Хихиканье, шуточки… одно хихиканье да шуточки.
– А зачем - серьезное? - спросил Голем.
– А затем, что все валится в пропасть, а мы хихикаем да шутим, Пируем во время чумы. По-моему, стыдно, господа.
– Ну хорошо, Павор, - примирительно сказал Виктор. - Скажите что-нибудь серьезное. Пусть не умное, но хотя бы серьезное.
– Не желаю серьезного, - объявил Р. Квадрига. - Пьявки. Кочки. Фу!
– Цыц! - сказал ему Виктор. - Дрыхни себе… Правильно, Голем, давайте поговорим хоть раз о чем-нибудь серьезном. Павор, начинайте, расскажите нам про пропасть.
– Опять хихикаете? - сказал Павор с горечью.
– Нет, - сказал Виктор. - Честное слово - нет. Я ироничен - может быть. Но это происходит оттого, что всю свою жизнь я слышу болтовню о пропастях. Все твердят, что человечество валится в пропасть, но доказать ничего не могут. И на поверку всегда оказывается, что весь этот философский пессимизм - следствие семейных неурядиц или нехватки денежных средств…
– Нет, - сказал Павор. - Нет… Человечество валится в пропасть, потому что человечество обанкротилось.
– Нехватка денежных средств, - пробормотал Голем.
Павор не обратил на него внимания. Он обращался исключительно к Виктору, говорил, нагнув голову и глядя исподлобья.
– Человечество обанкротилось биологически - рождаемость падает, распространяется рак, слабоумие, люди превратились в наркоманов. Они заглатывают сотни тонн алкоголя, никотина, просто наркотиков, они начинали с гашиша и кокаина и кончили ЛСД. Мы просто вырождаемся. Естественную природу мы уничтожили, а искусственная уничтожает нас. Далее, мы обанкротились идеологически - мы перебрали все философские системы и все их дискредитировали, мы перепробовали все мыслимые системы морали, но остались такими же аморальными скотами, как троглодиты. Самое страшное в том, что вся эта серая человеческая масса в наши дни остается той же сволочью, какой была всегда. Она постоянно жаждет и требует богов, вождей и порядка, и каждый раз, когда она получает богов, вождей и порядок, она делается недовольной, потому что на самом деле ни черта ей не надо, ни богов, ни порядка, а надо ей хаоса, анархии, хлеба и зрелищ. Сейчас она скована железной необходимостью еженедельно получать конвертик с зарплатой, но эта необходимость ей претит, и она уходит от нее каждый вечер в алкоголь и наркотики… Да черт с ней, с этой кучей гниющего дерьма, она смердит и воняет десять тысяч лет и ни на что больше не годится, кроме как смердить и вонять. Страшно другое - разложение захватывает нас с вами, людей с большой буквы, личностей. Мы видим это разложение и воображаем, будто оно нас не касается, но оно все равно отравляет нас безнадежностью, подтачивает нашу волю, засасывает… А тут еще это проклятье - демократическое воспитание: эгалитэ, фратэрнитэ, все люди - братья, все из одного теста… Мы постоянно отождествляем себя с чернью и ругаем себя, если случается нам обнаружить, что мы умнее ее, что у нас иные запросы, иные цели в жизни. Пора это понять и сделать выводы - спасаться пора.
– Пора выпить, - сказал Виктор. Он уже жалел, что согласился на серьезный разговор с санитарным инспектором. Было неприятно смотреть на Павора. Павор слишком разгорячился, у него даже глаза закосили. Это выпадало из образа, а говорил он, как и все адепты пропастей, лютую банальщину. Так и хотелось ему сказать: бросьте срамиться, Павор, а лучше повернитесь-ка профилем и иронически усмехнитесь.
– Это все, что вы можете мне ответить? - осведомился Павор.
– Я могу вам еще посоветовать. Побольше иронии, Павор. Не горячитесь так. Все равно вы ничего не можете. А если бы и могли, то не знали бы - что.
Павор иронически усмехнулся.
– Я-то знаю, - сказал он.
– Ну-с?
– Есть только одно средство прекратить разложение…
