Но произошло совершенно неожиданное. Начальник политотдела авиадивизии улыбнулся мне, словно извиняясь, спросил:
— Утомил я вас своими расспросами? — и заключил:
— Мы берем вас. Считайте, что вы уже летчик 805-го штурмового авиационного полка нашей 230-й штурмовой авиадивизии. Через три дня выезжаем. Будьте готовы.
До чего же я была счастлива! Выскочила на улицу и бросилась колесом на руках под дружный хохот товарищей (хорошо, что в брюках была…).
Перед отъездом сходила попрощаться с командиром учебно-тренировочного авиаполка. Он искренне поздравил меня с переходом в штурмовики, но, как бы между прочим, предложил:
— А ведь и к нам «илы» поступили. Оставайтесь-ка инструктором по переучиванию летчиков. Получите комнату — все удобнее будет… К тому же и зенитки не стреляют. Оставайтесь.
«Черная смерть»
На аэродроме «Огни», куда наша группа прибыла из учебно-тренировочного полка, я впервые увидела красавец-штурмовик. Это был моноплан с низко расположенным крылом, с убирающимися в гондолы колесами. Сразу бросились в глаза удлиненная обтекаемая форма фюзеляжа, остекленная кабина, лобовое пуленепробиваемое стекло фонаря и далеко вперед выступавший острый капот мотора с конусообразным обтекателем винта. Все это придавало самолету хищный вид. Из-под передней кромки плоскостей его угрожающе смотрели две 23-миллиметровые пушки, два пулемета, восемь металлических реек — направляющие для реактивных снарядов. В центроплане четыре бомбоотсека. В них да еще на двух замках под фюзеляжем можно было подвесить шесть 100-килограммовых бомб.
Ил-2 отличался еще одним заметным преимуществом. Мотор, бензобаки, кабина летчика, другие уязвимые части штурмовика были одеты в броню. Так что ни ружейный, ни пулеметный огонь, ни осколки зенитных снарядов не были страшны ему. По существу, это был «летающий танк», который развивал скорость у земли свыше 400 километров в час!
— Вот это да-а… — протянул восхищенно кто-то из нашей группы. А я подумала: «Какая красотища, какая мощь…» — и погладила рукой крыло «ильюшина».
На изучение материальной части штурмовика и подготовку к экзамену у старшего инженера полка нам дали только двое суток. Сразу же и распределили всех вновь прибывших по эскадрильям. Меня и летчика Вахрамова — в третью.
Щупленький, небольшого росточка, Валя Вахрамов выглядел мальчиком. А когда мы узнали, что и лет-то ему всего лишь около девятнадцати, — удивились: умудрился же паренек при таком-то росте еще и прибавить себе возраст, чтобы поступить в летное училище.
Когда мы добирались до аэродрома «Огни», Вахрамов по дороге отстал от поезда. Пассажирских поездов тогда было очень мало, и пришлось ему догонять нас на цистерне с мазутом. Измазался, конечно, изрядно, да еще и документы потерял. Короче, когда явился Валентин в полк, его никто не хотел принимать за летчика и потребовалось мое подтверждение «кто есть кто». Вахрамова выслушал сам командир полка и произнес только одно слово: «Отмыть!..»
Батальонный комиссар Игнашов, заместитель командира полка по политической части, вызывал нас, вновь прибывших летчиков, на собеседование поочередно. Не знаю, о чем он говорил с моими товарищами, но меня удивил первым же своим вопросом:
— И зачем вам подвергать себя смертельной опасности?
— Сразу уж и смертельной? — недовольно буркнула я, а Игнашов продолжал:
— Штурмовик — это слишком тяжело для женщины. Да и, учтите, потери наши великоваты. Скажу по секрету, в последних боях над поселком Гизель мы потеряли почти всех летчиков. Хотя самолет наш и бронированный, но пилотов на нем гибнет больше, чем на любом другом самолете. Подумайте хорошенько да возвращайтесь-ка обратно в учебно-тренировочный авиаполк. Там, я слышал, вас оставляли летчиком- инструктором. Штурмовик не подходит женщине.
— А что же подходит женщине на войне, товарищ комиссар? — с вызовом спросила я. — Санинструктором? Сверх сил напрягаясь, тащить с поля боя под огнем противника раненого. Или снайпером? Часами в любую погоду выслеживать из укрытия врагов, убивать их, самой гибнуть. Или, может, легче врачом? Принимать раненых, оперировать под бомбежкой и, видя страдания и смерть людей, страдать самой.
Игнашов хотел что-то сказать, но остановить меня было уже трудно.
— Видимо, легче быть заброшенной в тыл врага с рацией? А может быть, для женщин сейчас легче в тылу? Плавить металл, выращивать хлеб, а заодно растить детей, получать похоронки на мужа, отца, брата, сына, дочь?.. Мне кажется, товарищ батальонный комиссар, — уже тише заговорила я, — сейчас не время делать разницу между мужчиной и женщиной, пока не очистим нашу Родину от гитлеровцев…
Свое неожиданное выступление я закончила, и тогда Игнатов улыбнулся:
— Вот-вот, и у меня такая же сумасбродная дочь. Работала в тыловом госпитале врачом, так нет, ей обязательно нужно на фронт, на передовую. Сейчас где-то под Сталинградом… Писем давно нет — ни жене, ни мне. Особенно жена страдает. Одна осталась… А вы-то домой пишете? — спросил Игнашов, доставая из кармана какие-то таблетки.
Я только сейчас разглядела, какой он больной. Под главами мешки, губы синие, лицо бледное, опухшее.
— Я пишу письма. Но сама из дому не получаю давно. Бывает порой очень грустно. Тогда я внушаю себе, что виновата полевая почта.
— В твои-то годы можно еще внушить себе и что-то приятное, — сказал Игнашов, впервые обращаясь ко мне на «ты». — Замужем? —
Нет, — односложно ответила, и вдруг у меня вырвалось, словно я, наконец, нашла, кому выговориться, кому поведать свое самое сокровенное:
— Но я очень люблю одного человека, летчика. Он истребитель. Воюет где-то под Ленинградом. Перед войной мы хотели пожениться, только я все откладывала. То, говорила, надо закончить летное училище, то выпустить еще одну группу курсантов, а потом война.
Беседа с Игнашовым явно затягивалась, но расстались мы, как старые друзья.
— Приходи ко мне со всеми своими вопросами, радостью и горем. Будем все вместе решать, — как-то просто сказал он на прощание и протянул мне руку.
А потом начальник штаба полка капитан Белов рассказал нам о боевом пути полка, о летчиках, отличившихся в боях с врагом. Мы узнали, что наш 805-й штурмовой авиаполк был сформирован из 138-го скоростного бомбардировочного. С первого дня войны он начал боевую работу. Летчики наносили бомбовые удары по колоннам немецко-фашистских войск, двигавшимся от западной границы в направлении Киева, и потери полка были очень большие. На боевые задания, как правило, летали девятками, без сопровождения наших истребителей, а «мессеров» над войсками противника было видимо-невидимо, да и плотным зенитным огнем они были хорошо прикрыты. Так что, сильно подверженные огню, самолеты СБ часто горели.
В этот тяжелый период начала войны полк потерял большую часть личного состава и самолетов. Когда же не осталось почти ни одной боевой машины, полк по железной дороге прибыл в Махачкалу, а потом морем в Астрахань, где летчики собирались изучить новый самолет Пе-2 — пикирующий бомбардировщик конструкции Петлякова.
Не успели разместиться, как новый приказ — начать изучение самолета-штурмовика Ил-2. И опять в путь. Теперь уже за боевыми самолетами. Здесь полк и получил наименование: 805-й штурмовой авиационный. Личный состав переучился на новую технику, и все перелетели на фронт в состав 230-й штурмовой авиационной дивизии.
Так началась боевая жизнь полка на прославленных ильюшинских штурмовиках.
Начальник штаба особенно расхваливал нам Петра Карева-штурмана полка. И летчик-то он отменный, и страха-то не ведает, и молодых вводит в строй, как никто другой, и веселый, и общительный. Любое задание Петр Карев выполняет с честью. Вот, к примеру, переправу на Дону в районе Цимлянской разбил с
