оставались плоскогрудыми и узкобедрыми. На юного Дэвида она не обращала никакого внимания, но когда он вернулся из Италии и они встретились вновь, Элен которой было уже двадцать шесть, проявила к нему гораздо больший интерес.
Через полгода они поженились, несмотря на возражения Уильяма — правда, высказанные только Дэвиду. Элен с радостью перебралась в Уэсторп-Холл, удивляясь своему везению: вышла замуж за состоятельного человека, пусть он и озабочен вечно делами и невнимателен к ней. Если ее первый муж — торговец химикатами для сельского хозяйства — все свободные часы возился с машиной или смотрел спортивные телепрограммы, то Дэвид с головой уходил в книги, которые ей было скучно раскрывать — не то что читать.
Но она не собиралась жаловаться на жизнь, пока получала все, что хотела: няню для младенца, наряды из Парижа и Милана, ювелирные украшения с Бонд-стрит и Пятой авеню и автомобиль «лотос-экла». Даже если Дэвид все время пропадал на заводе, она была постоянно занята, тратя его деньги: на часы от Картье, сумочки от Гуччи, на новые туфли, которых и без того скопилась гора в ее гардеробной. Муж никогда не выражал недовольства. Он никогда ничего ей не говорил. Он работал и оплачивая счета.
Минуло пять лет с тех пор, как Дэвид, возглавив компанию «Уильям Стоун и сын», полностью ее преобразовал, и следующим очевидным шагом был выход на рынок ценных бумаг. Несмотря на скептицизм отца, размещение акций компании прошло успешно, акции «Стоун и сын» стали надежным средством вложения денег, хотя и не вызвали большого ажиотажа.
Проведя модернизацию компании, Дэвид занялся поиском какой-нибудь собственной продукции, на которую имел бы исключительные права, — что-нибудь такое, чего никто больше не производит. Его осенило, когда он подумал о соломе. С детства Дэвид знал, что солома позволяет содержать в тепле скот. Он рассудил так: этот же простейший материал можно использовать для того, чтобы сохранять теплыми готовые блюда, продающиеся «на вынос». Он будет дешевле полистирола и к тому же экологически чистым. Как только идея создания «Верди», как он назвал этот материал[3], окрепла, Дэвиду понадобился человек, способный разработать технологию. Он отыскал такого человека в Кембриджском университете, и сейчас, в этот дождливый июльский день, Дэвид ехал проведать Сару, принятую на службу в компанию месяц назад.
Здание лаборатории мало чем отличалось от других сельских построек, но внутри все было выкрашено в ослепительно белый цвет и безукоризненно чисто; ничего общего со школьной лабораторией в Грантчестер-Хауз, где всегда висел тошнотворный запах, раковины были в пятнах и трещинах, а полки с пробирками покрывала пыль. Здесь же стояло современное оборудование и повсюду виднелись маленькие тазики с истерзанной соломой.
Сара сидела на высоком лабораторном табурете, делая какие-то записи. Она была худенькой и бледной, словно нежный цветок, выращенный в темной комнате или в одном из ящиков ее химической лаборатории.
Длинные белокурые волосы она стягивала на затылке в строгий узел, очки в позолоченной оправе оседлали довольно крупный нос. Только ее мужу, которого она, к собственному удивлению, каким-то образом заполучила, удавалось поймать ее беспокойный взгляд. Но Дэвида это устраивало. Он платил Саре за научное дарование, а не за умение вести светские беседы.
Он не требовал от Сары немедленных результатов, но сегодня у нее были новости. Когда Дэвид уселся, она вытащила из выдвижного ящика своего табурета какой-то предмет. Потом выпрямилась, и Дэвид разглядел у нее в руках маленькую картонную коробку. Сара вручила ее Дэвиду.
— Вот это и есть Первый Контейнер для гамбургера, — пробормотала она. — Я собиралась отдать его вам, когда у вас будет свободная минутка.
Ее застенчивость вызвала у Дэвида улыбку. Она должна была знать, что эта новость приведет его в восторг, и все же представила первое конкретное доказательство успеха своей работы так, словно речь шла о заплесневелом сандвиче. В ООН вскоре будет обсуждаться вопрос о запрете на производство стирола, поскольку он уничтожает озоновый слой и является канцерогеном. Этот запрет означает конец полистирола, а у Дэвида окажется идеальный заменитель, предназначенный для использования в индустрии готовых пищевых продуктов. Лучшего времени для «Верди» выбрать нельзя.
Вернувшись в офис, Дэвид стал внимательно просматривать пачку записок, которые секретарша положила ему на стол. Шейла по обыкновению делала полезные пометки, вроде: «Это не срочно, хотя звонивший считает, что наоборот». Она работала на фирму уже пятнадцать лет, и на нее можно было положиться во всем, что касалось толковой организации деловой жизни босса.
— Ты телепат, — сказал Дэвид Шейле, когда она вошла в кабинет вслед за ним с чашкой кофе. — Что бы я без тебя делал?
Ее круглое лило расплылось в улыбке. Они были ровесниками, обоим по тридцать восемь, но рождение трех детей отразилось на фигуре Шейлы и оставило морщины возле глаз.
— Твой отец просил, чтобы ты ему позвонил. — сказала она, поливая цветы на подоконниках. Она ждала, что сейчас Дэвид вздохнет; так оно и случилось. — Знаешь, он хочет, чтобы ты держал его в курсе дел.
Дэвид молча кивнул. Наверное, она права, но от этого общаться со вздорным стариком не легче.
— Некая леди из телекомпании Эн-эн-эн будет весьма признательна, если ты позвонишь ей завтра утром, поскольку сейчас она занята подготовкой сводки вечерних новостей. — Шейла указала на записку по поводу звонка журналистки. — Шарлотта Картер, ну, ты знаешь, репортер Эн-эн-эн.
Дэвид выглядел озадаченным.
— О, ты наверняка ее видел, — сказала Шейла, и в ее голосе с кембриджширским выговором послышалось раздражение.
— Удивляюсь, что ей от нас надо? — спросил он, обеспокоенный тем, что могли просочиться какие- нибудь сведения о «Верди». Это было бы, по меньшей мере, нехорошо.
— А через полчаса тебе надо быть в Эли на встрече с мистером Джарвисом, — напомнила Шейла, направляясь к себе.
— Спасибо, — пробормотал Дэвид. Он пил кофе маленькими глотками и повторял про себя то, что собирался сказать своему адвокату. Бракоразводный процесс — едва ли приятный предмет для обсуждения.
Дэвид не склонен был винить во всем только Элен. Он старался дать ей все, что она хочет, — чтобы возместить отсутствие привязанности к ней. Со временем исчезла страсть, которую они когда-то испытывали друг к другу. Больше всего его угнетало то, что не сохранилось ни уз дружбы, ни даже взаимного уважения. Когда два года назад умер их маленький сын, уже ничто не могло удержать их вместе. Такая трагедия некоторые семейные пары только сплотила бы, но смерть Билли лишь обнажила все недостатки их несчастливого брака.
С тех пор, как случилась трагедия, у них обоих отпала необходимость скрывать свои подлинные чувства. Элен презирала все, чем Дэвид так дорожил, — оперу, антиквариат, прогулки по окрестностям, все это для нее ничего не значило. Она хотела влиться в водоворот вечеринок и званых обедов, тогда как Дэвид терпеть не мог эту «бессмысленную светскую жизнь». Когда их приглашали, например, на «гавайскую вечеринку», Элен отправлялась туда со своими друзьями, нанеся на лицо искусственный загар и обрядившись в юбочку «хула-хула», а Дэвид, презрительно фыркая, оставался дома с романами Грэма Грина или Джулиана Барнса.
Он перебрался в отдельную спальню еще год назад и перестал интересоваться, где Элен была, когда поздно возвращалась домой, или кто это так часто звонит, вешая трубку всякий раз, когда к телефону подходит Дэвид. Было очевидно, что продолжать не имеет смысла.
Одна из записок напоминала ему, что сегодня вечером устраивается обед, где будут собираться пожертвования на восстановление собора в Эли. Надо сказать об этом Элен. Она никогда не помнила о таких «скучных, занудных вещах»; она, законченная провинциалка, привыкшая наряжаться даже ради поездки в соседнюю деревушку Сейнсбури. Она до сих пор была уверена, что сливки общества делают покупки только в магазине «Хэрродс». «Сливки общества таксистов», — ругался Дэвид.
Он прослушал пятнадцать гудков, но никто не ответил. Кто знает, где она сейчас и чем занимается? Он надеялся только, что она не пьет: эти сцены, когда она разыгрывала из себя капризную девочку, были унизительны для них обоих.
