поднимает пепельницу. — Так и думала — Фаберже! Ким, ты принес? Где откопал?
— Ким добрался до наследства петербургской балерины, любовницы великого князя, — говорит Альберт первое, что навернулось на язык.
— Точно. Как войдешь, сразу наискосок. Две старушки-сестрички, балеринины племянницы.
Муза увлечена и не замечает, что они балагурят.
— Продается? — спрашивает она, держа лягушку в ладонях.
— Продается.
— Сколько?
— Видишь ли, деточка, — вмешивается Боборыкин, — мы как раз решаем. Ким пришел советоваться.
— Папа, давай возьмем!
— Что ты, Музочка, что ты! Это совершенно не входит в мои планы.
— Тогда ты бери, Алик. Бери, не прогадаешь.
— Но ты же знаешь, во что нам влетел Рязанцев. Ни Анатолий Кузьмич, ни я просто не имеем возможности… На кухне ничего не пригорит? — Альберт тревожно поводит носом.
— Ой, Алик, помешай сам!
Альберт кидается на кухню — нельзя допустить, чтобы погиб обед!
Ким рад заварухе.
— Купите вы, Муза Анатольевна. Вам я уступлю подешевле.
— Пап, ты дашь взаймы?
— Ни рубля. Что за блажь?
— А и ладно, без вас найду! — поднимает Муза флаг мятежа. — Сколько, Ким?
— Оцените сами.
— Альберт! — призывает Боборыкин. — Ким подбивает Музу купить!
— Эй ты, кончай свои фокусы! — невнятно кричит из кухни Альберт с набитым ртом.
Ким смеется.
Боборыкин пытается умиротворить Музу:
— Давай договоримся — ко дню рождения ты получишь Фаберже.
— Но я хочу именно этого!
— Теперь не время! — отрезает Боборыкин и покидает поле боя. — Я умываю руки, — сообщает он Альберту, столкнувшись с ним в дверях.
— Ладно уж, распетушились! Не буду. Иди, Алик, я просто полюбуюсь. Ну? Полюбоваться я имею право?
Альберт неохотно скрывается.
Муза усаживается поговорить по душам.
— Слушай, Ким, как интересно — только сейчас начинают выплывать самые талантливые работы Фаберже. Будто где-то прятались и выжидали, пока их смогут оценить по достоинству.
Настроение Кима резко меняется, он вдруг мрачнеет.
— Не согласен?
— Вполне согласен.
— Из мастерских Фаберже выходило ведь немало и манерного. Не сплошь была красота, бывала и красивость. Особенно с золотом, с драгоценными камнями. А тут так просто и благородно — чистое серебряное литье. А эта лягушка, слегка утрированная, с ноткой иронии… Замечаешь?
— Это животное с настроением.
— Именно! И опять же — с чего я начала — появись она раньше, так в общем всплеске моды не обратили бы внимания, Фаберже и Фаберже. А сейчас, когда каждая находка на виду, начинаешь думать и сравнивать. Я считаю — то, чем все восторгаются, это средний уровень. А есть вершина творчества, золотой период.
Лицо Музы смягчилось, помолодело, она в своей стихии.
— И что еще вы относите к вершинам творчества?
— Из вещей, которые держала в руках, пресс-папье со спящим львом, например.
— А подсвечник-змея? — напряженно спрашивает Ким.
— Да, пожалуй. У тебя, Кимушка, отличный нюх. И все — в едином стиле и помечено московским клеймом. Я начала было статью писать. Алик даже название придумал: «Золотой период серебра Фаберже».
Жующий Альберт заглядывает в дверь и, послушав, о чем речь, исчезает.
— Дайте почитать, когда допишете.
— А, забуксовала что-то. Не пойму, на что выводить. Вряд ли это собственноручные работы старика Фаберже. Кто-то из его мастеров. Я уж в литературе, в архивах рылась — попусту. Петербургские мастера, те известны: Перхин, Соловьев, Горянов, Епифанов-Захудалин. Там мы знаем: если кроме фирменного клейма стоит «Ф.А.», — это Федор Афанасьев, «В.Б.» — Василий Бойцов и так далее. А в Москве всего-то было два или три личных клейма. Одно из них «И.П.», Но что за «И.П.»? Неведомо. Вещей его мало, они в таком же роде, — она кивает на лягушку. — Очень своеобразные.
— И вы подозреваете, что «золотой период» — это дело рук «И.П.»?
— В душе уверена.
— Отчего же на пепельнице нет букв «И.П.»? И на подсвечнике не было! — запальчиво возражает Ким.
— В том-то и загадка. Великолепные работы, его работы, но без инициалов! — Муза понижает голос. — Ким, я лягушку возьму, только пока помалкивай. Что старушки просят?
— Старушки темные, — неохотно врет Ким. — Знают, что старинное серебро, и все…
— Ладно, столкуемся, — шепчет Муза.
Что же следствие? Где наши сыщики? Не скажешь пока, что они далеко продвинулись. Докладывая дело начальству, лейтенант Зыков не может похвастать особыми достижениями.
— По-видимому, состав преступной группы разношерстный, товарищ полковник. И, судя по тому, что польстились на пиджак, на сигареты, мелкое жулье. Но должны существовать те или тот, кто все это организовал и взял на себя реализацию похищенного…
— А подтверждается, что у директора пропали личные вещи? — прерывает Скопин.
— Да, замшевый пиджак Пчелкин надевал, когда приезжали иностранцы. Названная им книга тоже была. Действительно подарил ее художник, а директор в благодарность повесил в музее его пейзаж. На переплете книги, между прочим, есть прожженное пятнышко — отлетела головка спички.
— Что еще дал розыск на месте?
— Пока больше ничего.
— Подытожим. Директор музея как соучастник кражи отпадает. Кипчак, продавший «Подпаска», тоже.
— Да.
— Другими словами, вы зашли в тупик.
— Нет, товарищ полковник, кое-что на моем счету все же есть. Директор вспомнил о группе студентов художественного училища. Они как раз снимали восемь копий. И судьба этих копий неизвестна.
— Вам неизвестна или студентам?
— Ни им, ни мне. История такая, товарищ полковник. Из треста общественного питания к училищу обратились с просьбой помочь художественно оформить вновь открытые точки. И прямо указали, копии каких картин хотели бы получить — именно тех, что потом украли. Деканат разрешил, даже порадовался, что не везде висеть одним «Медведям». А для студентов это был и заработок, и практика, им потом зачли копии за курсовые работы. Деньги училищу были переведены по почте. За картинами прислали машину с шофером, погрузили — и все, никаких следов.
— В тресте делают круглые глаза?
— Да, товарищ полковник, они картин не заказывали. Хотя заказ оформлен на трестовском бланке.
— Такой бланк мог достать любой завстоловой. В училище хоть помнят человека, с которым договаривались?
— Молодой блондин с бородой.
— Безнадежно. Есть даже шутка: особые приметы — усов и бороды нет… Думаю, вы отдаете себе отчет, что я жду максимума усилий. Если нужна помощь — говорите.
— В данный момент, товарищ полковник, — только автобус и командировка на два дня: повезу студентов в музей опознавать копии.
— Хорошо. А что делается для розыска самих картин?
— Легальные каналы реализации перекрыты. Все организации, занимающиеся покупкой произведений живописи, выставками и прочее, поставлены в известность. Полагаю, будем иметь некоторую информацию и о частных сделках — Томин нащупывает путь в круги художников и коллекционеров.
В помещении, похожем на большую гардеробную, развешана самая различная одежда: от блайзеров до ватников и поношенных пальто. Добром этим заведует веселый лейтенант милиции, который снаряжает сейчас Томина на «первый бал».
— По-моему, товарищ майор, то, что надо! — он оправляет на Томине пиджак. — Богатый приезжий с художественными наклонностями. И идет вам.
Томин приглядывается к себе в зеркале:
— Слишком респектабельно. Надо подбавить пошлости.
— Хотите безобразный галстук, и платочек в карман? — смеется лейтенант и ныряет в гущу «подведомственных» одежд.
В разгаре боборыкинский четверг. Довольно людно и шумно. Общество смешанное. Здесь и солидные, уважаемые коллекционеры, для которых встреча носит «клубный» характер: они что-то рассказывают, обсуждают. Здесь и свои люди, и те, с кем отношения далекие, но кто нужен «для уровня» или как возможный покупатель. Огрубенно говоря, это небольшой и высокопоставленный базар на дому, куда впускают по приглашению либо по надежной рекомендации. Ничего похожего на прием, никакого угощения, даже присесть многим негде.
За порядком надзирает дородная пожилая женщина, которую можно точнее всего охарактеризовать словом «приживалка».
