— За что вас сняли?
— Ну… не поладил с начальством.
— Повторяю, с какой формулировкой вас сняли?
— Строгий выговор за нарушение финансовой дисциплины. Но это сплошь интриги!
— Да?
Пчелкин клятвенным жестом прижимает ладонь к сердцу.
Однако на Зыкова клятвы не действуют.
— Если бы Управление было поставлено в известность о происшествии, вам угрожало бы новое взыскание, не так ли?..
— Они, конечно, рады придраться, — злится Пчелкин. — Могли бы загнать в деревню. Сельский Дом культуры.
— То-то же! Не о чести города вы пеклись — о собственной карьере. А в результате следствие началось полгода спустя. Вы оказали ворам неоценимую услугу своим молчанием, товарищ Пчелкин! Надеюсь, неумышленно.
— Надеетесь? — вскидывается Пчелкин. — То есть, вы не уверены, что я… Это уж слишком! Возможно, человек оплошал, однако это не дает вам права сомневаться в моей порядочности!
— Отчего же? Такое право у меня есть.
— Но… нелепо же подозревать, будто я сам у себя взял и…
— А чем может быть опровергнуто такое, к примеру, допущение, что подмена в музее была произведена давно? И что имитация кражи послужила лишь средством замести следы?
Пчелкин ошарашенно молчит.
— А, товарищ Пчелкин? Жду ответа.
От отчаянности ситуации Пчелкин обретает даже некое спокойствие.
— Если на то пошло, — заявляет он, — чем вы докажете, что эта замазанная «Инфанта» была украдена из музея? Может, у нас с самого начала висела копия с цинковыми белилами! Когда картины принимали, их не просвечивали кварцем! Таланов мог сам заблуждаться относительно подлинности Веласкеса!
— Ход неглупый, товарищ Пчелкин, — сухо усмехается Зыков.
— Вы могли бы на этом поиграть. Но есть одно досадное обстоятельство. Мы послали в музей группу экспертов, и сегодня утром мне сообщили, что из восьми похищенных полотен возвратились лишь два настоящих. Все остальные — подделка. Таким образом, украдено шесть картин.
— Шесть? — шепчет Пчелкин.
— Шесть, товарищ директор, шесть. Кто-то славно потрудился, заготавливая фальшивки для подмены. И, между прочим, на ваших глазах. Да-да, на глазах! Точную копию по памяти не напишешь, надо сидеть в музее. Вспоминайте, кто сидел.
— Я постараюсь вспомнить… Надо собраться с мыслями… сейчас не могу…
— Вы не фиксируете, кто допускается в зал для копирования? — изумляется Зыков.
— Нет, у нас не принято…
— Мне придется писать целую поэму в Министерство культуры.
— В Министерство культуры… — эхом вторит Пчелкин. — И вы напишете, что во всем виноват я!
— Я изложу факты.
— Послушайте, я ведь уже и так пострадал! У меня лично тоже украли, я только не говорил. Замшевый пиджак был в кабинете. Блок сигарет «ВТ». Журнал иностранный, один турист мне оставил. Совершенно потрясный… для мужчин, понимаете? И еще несколько книг.
Зыков немедленно берет на вооружение новую информацию.
— Пиджак? Размер, цвет, особые приметы?
— Пятидесятый, коричневый, прорезные карманы. Болгарский. Почти не ношеный.
— Книги какие?
Зыков спрашивает и одновременно быстро записывает:
— Каталоги живописи. И одна очень дорогая: «Искусство Фаберже». Редчайшая книга!
— Год выпуска, формат?
— Лондонское издание семьдесят второго года. На английском языке. Мелованная бумага, шикарные иллюстрации. Роскошная книга.
— Как она к вам попала?
— Наш местный художник подарил, Шапошников. Привез из поездки.
— Проверим, проверим. А теперь последний на сегодня вопрос. Картины, переданные музею Талановым, находились все вместе?
— В одном зале.
— И висели подряд?
— Да, под общей табличкой. Две стены целиком.
— Их расположение было неизменно?
— В общем, да.
— Что значит «в общем»?
— Ну, однажды я кое-что перевесил…
— Перевесили? — настораживается Зыков. — Что именно и куда?
— Врубеля и Венецианова поднял повыше, — устало отвечает Пчелкин, — а двух испанцев загнал вниз. Просто поменял местами в экспозиции.
— В чьем присутствии перевешивались картины?
— Антипыч помогал, сторож, и еще кто-то был… Какая разница?..
— Большая разница, товарищ Пчелкин. Это может стать единственным свидетельством в вашу пользу.
— Не понимаю.
— Понимать не обязательно. Но постарайтесь точно вспомнить, когда вы перевешивали испанцев?
Первый, кому Зыков сообщает о результатах допроса, это Томин.
— Значит, две из восьми картин не поменяли? — задумчиво произносит тот.
— Меня это уже навело на размышления, Александр Николаевич. Надо отдать должное ворам: кража спланирована и выполнена отлично. И вдруг — глупая неувязка. Вывод я сделал такой: непосредственно в музее орудовал кто-то некомпетентный. Он имел инструкцию брать определенные картины в соответствии с их расположением. Но что-то он напутал. И вот вам ответ на загадку: по инициативе Пчелкина за пять дней до кражи две картины были перевешены!
— Минутку, у меня фотографии, — Томин достает два фотоснимка. — Собрание Таланова — две стены. Что куда перевесили?
— Насколько я понял, эти — вот сюда, а эти — на их место.
— То есть, испанцев взяли по ошибке, считая за Венецианова и Врубеля?
— Вы уже наизусть помните, Александр Николаевич!
— Куда деваться.
— Да, безусловно, по ошибке. А в котельной начали разбираться — копии-то испанцев не заготовлены. Ну и оставили.
— Логично. Но тогда, боюсь, пан директор нас ни на кого не выведет. Соучастник не стал бы подкладывать друзьям свинью… Мне нужен список вещей — что у него там стащили.
Томин просматривает листок, протянутый Зыковым, и насмешливо качает головой:
— Ну судьбу журнала для мужчин проследить не берусь…
Появился повод снова наведаться в город, где полгода назад был ограблен музей. Томин инструктирует и напутствует молодого сотрудника угрозыска Олега. Тот оглашает по списку перечень заданий.
— Первое. Замшевый пиджак: узнать, был ли, есть ли, куда делся. Второе. Художник Шапошников: дарил ли директору книгу и по какому случаю. Третье. Дневной сторож: правда ли, что Пчелкин добился второй ставки. Четвертое. Кто копировал картины в музее из местных и из приезжих. Пятое. Два испанца: когда и кем перевешены.
— И еще: люди, которые имеют отношение к котельной, — добавляет Томин. — В чужом городе найти рядышком такой укромный тайничок — это задача. Без местных трудно.
Олег вносит в список шестой пункт.
Утро в квартире Боборыкиных. Альберт завтракает в домашнем халате с кистями. Муза уже перехватила что-то наспех и собирается уходить.
— Вернется папа из поликлиники — заставь полежать.
— Угу, — мычит Альберт.
— Да, знаешь какой сервиз ты притащил в пятницу?
— Знаю-знаю, элементарный Попов. Могу я иногда для развлечения купить Попова?
— Самое смешное, что это не Попов. Да будет тебе известно, что в кайзеровской Германии работала фабрика, которая занималась исключительно подделкой поповского фарфора.
Альберт уязвлен.
— И мне… мне! Всучили лимпопо?! Позор.
— Ну-ну, не расстраивайся. Где тебе было отличить. Ой, убегаю, — она торопливо уходит.
— Лобзаю тебя! — кидает вслед Альберт и, дождавшись, пока за Музой хлопнет дверь, звонит по телефону: — Алло, Ким? Мне нужен каталог… Да, сейчас. Клиентка придет… Ничего ей неизвестно, сырой материал, ее еще надо обольщать… Давай не ори. А-а, так бы и сказал. И не проспался еще?.. Ну шут с ней, подождет, принесешь в четверг. Лобзаю тебя.
Альберт убирает остатки завтрака, переодевается и причесывается, напевая свое «ля-ля! ля-ля!»
И вот является гостья — расфранченная дама лет тридцати пяти по фамилии Руднева.
— Если не ошибаюсь, Альбина Петровна?
