— За это время вы расставались с некоторыми полотнами?
— Естественно. Иначе коллекцию не соберешь.
— Какие еще картины вы продавали в комиссионный?
— Больше никаких. Между прочим, вы уже спрашивали.
— Возможно. — Зыков игнорирует обидные нотки в тоне Кипчака. — Вам не кажется странным, товарищ Кипчак, что, впервые за двенадцать лет обратившись «на авось» к услугам магазина, вы получили неожиданно хорошую цену? И что «Подпасок» был немедленно куплен иностранным туристом?
— Да, немного странно.
— Как вы объясняете, что единственную сданную вами картину, причем «плохонькую», купил человек, пожелавший увезти ее за рубеж?
— Откуда же мне знать! — волнуется Кипчак. — Мой приятель держит пошлый пейзаж за то, что там колодец напоминает ему родную деревню.
— Кому вы показывали пастушка до продажи?
— Да все видели, кто ко мне ходит.
— Уточняю вопрос: кому вы показывали картину, сообщая, что собираетесь сдать ее в комиссионный магазин?.. Жду ответа.
— Я пытаюсь припомнить… Нет, никому.
— Отчего же вы скрывали свое намерение?
— Скрывал?!
— Товарищ Кипчак, двенадцать лет вы реализовывали картины через друзей-приятелей и, по-видимому, они всегда были в курсе, что именно вы готовы продать. Но вдруг вы решили прибегнуть к помощи магазина. И никому об этом не заикнулись, ни с кем не посоветовались. Это ваши собственные слова, я ничего не присочинил.
— Да, но впечатление, будто я в чем-то повинен… — Кипчак оскорбленно вздергивает подбородок.
— Помилуйте, задача следствия — тщательно выяснить обстоятельства дела. Чем я и занимаюсь строго в рамках закона. Так почему вы скрывали намерение сдать «Подпаска» на комиссию?
— Как хотите, пусть скрывал… хоть я не скрывал, а получилось само собой. В нашем кругу он ровно никого не интересует. Что толку было разговаривать?
— Зачем же вы приобретали неинтересную вещь? Кстати, за сколько?
— Я не приобретал. Получил при обмене стенка на стенку.
— Не понял.
— Ну… ну это, когда говорят: давай махнемся — все, что у тебя висит на этой стене, на все, что у меня на той. Стенка на стенку.
— Цель подобного обмена? Попрошу подробно и вразумительно.
— Пожалуйста. — Кипчак обрадован возможностью поговорить наконец по-человечески. — Видите ли, каждое квалифицированное собрание отражает некий принцип. Даже развесить картины нельзя тяп-ляп. Должна рождаться гамма в цветовом сочетании, определенное взаимодействие полотен. Я, например, стараюсь найти в стене центр тяжести для глаз, от которого уже пойдет движение к периферии. Ну, словом, тут разные соображения, годами бьешься. И вот иногда наступает момент, когда все выстроено, и кончено — ни убавить, ни прибавить. То есть прибавить можно бы, но квартира не резиновая. Получается, надо остановиться. Для коллекционера немыслимо! Тогда разом идешь на большой обмен и опять при деле: выстраиваешь заново. Но некоторые полотна начисто выпадают, как, например…
— Ясно, достаточно. С кем и когда вы произвели обмен «стенка на стенку»?
— С Васей Кротовым из нашего же НИИ. Три месяца назад.
Зыков встает и поворачивает к Кипчаку «Подпаска», стоявшего до тех пор лицом к стене.
Кипчак, не заметив поначалу разницы, смотрит на Зыкова, ожидая новых вопросов. Затем физиономия его приобретает недоумевающее выражение.
— Позвольте… Это что же такое?..
Нарядное, полуцерковного типа здание Центральных реставрационных мастерских уже издали манит стариной. Сюда входят Зыков и Пчелкин — директор краеведческого музея.
В одном из внутренних помещений они застают художников-реставраторов: ласкового пожилого мужчину и молодую женщину.
— Здравствуйте. Следователь Зыков.
— Все понятно, все понятно. Милости просим, — улыбается художник и представляет женщину: — Ирина Александровна, моя верная соратница. Вместе изучали обе ваши картины. Вернее, даже три, ибо одна, так сказать, совмещенная. Присаживайтесь, пожалуйста.
— Я попрошу вас популярно объяснить товарищу директору, к каким вы пришли выводам и каким путем.
— Ирочка, поверните холст.
Женщина поворачивает «Инфанту», прибывшую из музея, лицом к сидящим.
— Прежде всего, голубчик, — говорит художник Пчелкину, — мы проверили белила. Вплоть до двадцатого века художники поголовно пользовались свинцовыми белилами, иных не существовало. С появлением же цинковых белил свинцовые из обихода исчезли. Так вот, мы берем картину и в темной комнате освещаем ее кварцевой лампой. Свинцовые белила при этом выглядят белыми, а цинковые — зелено-желтыми. Ваша картина, к сожалению, написана цинковыми, следовательно, в двадцатом веке.
— Так просто? — переспрашивает Пчелкин с некоторой даже иронией.
— Методика отработана, мы часто устанавливаем датировку полотен.
— А вы не могли бы наглядно продемонстрировать? — просит Зыков.
Женщина кивает с готовностью.
— Все под рукой. Хотите? — обращается она к Пчелкину. — Тогда пошли. Я возьму что-нибудь старое для сравнения.
Пчелкин бережно поднимает «Инфанту» и уносит вслед за художницей в соседнее помещение. Там гаснет свет.
— Пусть полюбуется, ему полезно.
— Бедолага, — сочувствует художник.
— Растяпа он! Если не хуже. Экспертизы у вас готовы?
— Да, вот одно заключение, вот второе.
Он передает Зыкову акты экспертиз, затем поворачивает лицом к нему другое полотно. Это пресловутый «Подпасок». Расчищенный участок теперь значительно больше.
— Обнорский был совершенно прав. Там, внизу, подлинный авторский слой. Там — «Диего де Сильва Веласкес. 1599–1660». Взгляните, какие мягкие, свободные, разнообразно положенные мазки различной величины, формы и плотности.
Возвращаются художница и Пчелкин. С убитым видом он несет фальшивую «Инфанту».
— Действительно что-то светится… по-разному… — Тут Пчелкин замечает «Подпаска». Взор его зажигается ненавистью и сами собой сжимаются кулаки. Неряшливый парнишка кажется ему почти живым врагом, которого хочется отлупить нещадно.
— Это тот самый прохвост с огурцом?! И под этим пугалом огородным… Нет, этого просто не может быть!
— Рад бы вас утешить, голубчик, да нечем. Мы и второй способ испытали — рентгено-флуоресцентный. В разные периоды, видите ли, один и тот же цвет, например, синий, достигался красками разного химического состава. Синий пигмент в вашей «Инфанте» содержит и железо, и кобальт. Художник употреблял красители современного фабричного изготовления.
— Я не знаю про железо и про кобальт, но она же старая картина! — Пчелкин снова хватается за свою «Инфанту». — Вы посмотрите — на ней трещинки по всей поверхности. Возьмите лупу…
— Без лупы вижу. Но ваши трещинки… Растолкуйте ему, Ирочка.
— Есть несколько мошеннических приемов, с помощью которых можно быстро состарить полотно, — объясняет женщина. — Например, пишут картину в тепле, потом выставляют за окно, потом снова в тепло. Иногда откроют холодильник и прямо к нему привяжут. Естественно, краски трескаются, но трещинки другие. Это, — указывает она на «Инфанту», — не след веков, а холодильное производство.
— Не могу поверить, такая красивая!
Пчелкин немного оправился от пережитого потрясения и, сидя в кабинете Зыкова, намерен упорно защищаться.
— Ну теперь я жду подробного и правдивого, подчеркиваю — правдивого, рассказа о том, как стало возможным, что в музее произошла кража, — строго начинает Зыков.
— Не знаю, как стало возможным. Моей вины тут нет.
— Разве не на вас лежит забота о сохранности музейного имущества?
— Я ли не заботился! — всплескивает руками Пчелкин. — До меня был один сторож, при мне — два, дневной и ночной. Вы представляете, что такое выбить лишнюю ставку? Я выбил!
— Проверим.
— Проверяйте. И сигнализацию, кстати, я выбил. Заставил купить новейшую усовершенствованную систему. Целый год докладные строчил.
— И потом монтировали ее при всем честном народе.
— Да никто не обращал внимания!
— Детский разговор, товарищ Пчелкин. Повторяю: почему вы не закрыли музей для посетителей на время работ?
— Чтобы не закрывать его для посетителей.
— Вы считаете ответ достаточен для протокола?
— Да поймите, товарищ следователь, бригада из областного центра возилась три дня, а тут разгар сезона, то и дело экскурсии. Наш музей — обязательный пункт туристского маршрута. И вдруг мы запрем двери, и десятки людей, многие издалека…
— Иностранные туристы тоже были?
— Т-тоже, — с заминкой выдавливает Пчелкин.
— Весьма характерно. И не исключено, товарищ Пчелкин, что именно вследствие этой халатности воры получили доступ к картинам. Следующий вопрос: с какой целью вы замяли историю с кражей?
— С целью оградить репутацию музея и вообще… не будоражить общественное мнение.
— Я предупреждал, что жду от вас правды, товарищ Пчелкин. Где и кем вы работали прежде?
— Завотделом в области, в Управлении культуры.
— Назначение директором музея — понижение?
— Ну… отчасти, — мнется Пчелкин.
