Н-да, с налету не врежешься в среду любителей живописи, одержимых красными и синими конями. Но, в сущности, и Томину не они нужны. Он явился сюда в виде откровенной наживки для дельцов при искусстве. Для более тонкой игры нет времени. И успокоительно кивнув огорченному Орлову, который издали наблюдает, как его протеже получил от ворот поворот, Томин входит в магазин. За ним с улицы направляется «жучок», угодливо приветствуя выходящего из магазина Альберта в сопровождении почтительного молодого человека.
— Вон та, Альберт Иваныч, — указывает он на женщину, переминающуюся с ноги на ногу в сторонке.
— Что ж, позови, — разрешает Альберт.
Молодой человек подводит женщину.
— У меня старинный сервиз Поповского завода, — говорит она, зябко сжимая руки.
— Это разве старинный?
— Он очень красивый! И весь цел, им почти не пользовались.
— Почему же в салоне не берут?
— Они не называют стоимость. Привозите, говорят, оценим. Но в нем столько предметов! Пришлось бы нанимать такси… и притом комиссионный сбор… Может, вы посмотрели бы? Мне срочно необходимы деньги.
Этого женщина могла бы и не сообщать — Альберт сам видит.
Томин бродит по салону, впитывая атмосферу. За ним по пятам слоняется «жучок». В отделе, где торгуют канделябрами, часами, шкатулками, Томин внезапно встречается взглядом с Ковальским — бывшим мошенником по кличке «Хирург». Тот стоит за прилавком, занимаясь с супружеской парой, которая разглядывает массивные настольные часы.
— Шесть тысяч — дороговато, — тянет покупатель.
— Но это ж не только художественная — историческая ценность, — агитирует Ковальский. — Эти часы пережили пожар Москвы. И до сих пор день за днем тикают! — Тут он видит Томина. — Тикают… — повторяет Ковальский уже машинально: он теряет интерес к покупателям.
— Я бы предпочла напольные, — мечтает покупательница. — В деревянном футляре и с боем. Представляете, что я имею в виду?
— Да-да, бывают… — рассеянно отзывается Ковальский.
— Если мы вам оставим телефон, можно ли надеяться?..
— Пожалуйста, отчего же.
Покупательница записывает для Ковальского телефон.
— Будем очень, очень признательны!
Посетители уходят. А Томин секунду-другую колеблется, не уверенный, сулит ли встреча удачу или провал.
Когда-то он выслеживал Ковальского, а Знаменский вел дело. Вторично Томину случилось столкнуться с Хирургом в колонии, где тот отбывал срок. Они потолковали, в общем, дружелюбно, разоткровенничавшийся Ковальский попросил Томина о личном одолжении. Но Томин просьбу не выполнил… Решившись, Томин делает шаг к прилавку.
— Здравствуйте, Сергей Рудольфович.
Момент острый для обоих. Томину необходимо инкогнито. Ковальский может его раскрыть, если захочет. Захочет ли? Нет, не захотел.
— Здравствуйте… Не припомню, где встречались, — осторожно говорит он.
— На юге, в теплых краях.
— Ах, да-да! Здравствуйте! — Тихо: — Как вас по имени-отчеству?
— По-прежнему.
Дальнейший их разговор протекает с перерывами, попеременно то с глазу на глаз, то при покупателях, которые сменяют друг друга у прилавка. Соответственно меняется тон и содержание разговора.
— Вы для себя или… как обычно?
— Как обычно. Показывайте мне подряд, что подороже.
Со стороны все вполне естественно: Саша с юга приобщается к искусству.
— Вот, пожалуйста, весьма интерьерная вещь. Сейчас в моде.
— Спасибо… Давно вы здесь?
— Больше года, Александр Николаевич.
— А какими судьбами?
— Целая одиссея… Для подарка мужчине советую пепельницу. Есть фарфоровые, бронзовые, это резьба по мыльному камню — Китай… Пал Палыч здоров?
— В норме. Будет рад услышать о вас добрые вести.
— Александр Николаевич… — нерешительно бормочет Ковальский, — как-нибудь не выкроите для меня часок?
— Позвоните… Попрошу вон ту вазу поближе.
Ваза «дворцового» ранга. «Жучок», до сих пор маячивший в отдалении, не выдерживает, подбирается к Томину, трогает за локоть.
— Слышь, пойдем на пару слов. — Он отводит Томина от прилавка. — Слышь, друг, на кой тебе эта мура, на кой?! Хочешь красный «Жигуль»?
Клюнули на Сашу с юга, да только не те, кто требуется…
В отличие от Знаменского Зыков работает в более прямолинейной манере. Его допросы — это допросы, а не доверительные беседы, как порой у Пал Палыча. Ведет их Зыков стремительно, напористо, без пауз. Последовательность вопросов, как правило, спланирована им заранее, и темп не оставляет допрашиваемому времени на формулирование уклончивых ответов. Приходится отвечать коротко и по существу. И тотчас Зыков, как фигуру в игре, двигает вперед новый вопрос, ни на секунду не выпуская инициативу из рук. Порой это приносит успех, порой нет: Зыкову недостает гибкости и чутья на людей.
Сейчас он взял в оборот Кипчака — того, кто сдал «Подпаска с огурцом» в комиссионку. Причастен ли он сколько-нибудь к афере с Веласкесом?
Кипчак растерян, нервничает:
— Полная неожиданность… Я только-только с аэродрома…
— Мне это известно, товарищ Кипчак. Часто ли вы продаете картины через комиссионный магазин?
— Собственно… один раз всего.
— У вас там знакомый приемщик?
— Н-нет…
— Когда вы сдавали картину, была очередь или никого?
— Очередь.
— Долго ждали?
— Порядочно. Не меньше часу.
— Что принесли другие?
— Помню маленькую акварель Бенуа…
— Проверим, проверим. Сколько дней спустя вы наведались узнать о судьбе картины?
— Я не наведывался, я почти сразу уехал в санаторий.
— В очереди было много знакомых?
— В очереди? Нет. Случайные люди.
— А санаторий, где вы отдыхали, лечебного типа?
— Да… у меня язва.
— Сочувствую. Кстати, вспомните имя-отчество приемщика.
— Но… я понятия не имею.
— Однако договоренность о приеме «Подпаска» существовала?
Вопросы так и сыплются: невинный оправдается, виновный запутается.
— То есть, загодя?.. Нет.
— Почему же вы были уверены, что его возьмут?
— Я не был уверен.
— Предложенная цена — шестьсот рублей — вас устроила?
— Даже сверх ожидания. Вещь плохонькая.
— С кем из сотрудников магазина вы раньше общались?
— Лично ни с кем.
— Если не лично, то, возможно, через посредника?
— Нет-нет.
— А после продажи?
— Да нет же! Вы будто нарочно сбиваете меня с толку…
— Следовательно, товарищ Кипчак, не имея ни предварительной договоренности, ни какого-либо опыта реализации картин через комиссионный магазин, вы отправляетесь туда в разгар своего рабочего дня. И битый час стоите в очереди, даже без твердой надежды на успех, потому что вещь «плохонькая». Так?
Кипчак беспомощно моргает светлыми ресницами:
— Ну… в принципе так.
— Очень хорошо, — подытоживает Зыков первый этап допроса. — Почему возникла острая необходимость продать «Подпаска»?
— Разве я сказал «острая необходимость»? Он просто не подходил мне.
— Сколько у вас сейчас картин?
— Шестьдесят четыре.
— Сколько лет вы занимаетесь коллекционированием?
— Лет двенадцать.
