факт ночевки. Да и то сказать, кто бы заподозрил во лжи неутешно оплакивавшую мужа женщину!
(Фраза эта из лермонтовской «Песни про купца Калашникова» помнилась Томину с давних лет, когда он декламировал «Песню» на школьной сцене. Класса до четвертого ему мнилось, что впереди — блестящая актерская карьера).
Не ведая об опасности, нависшей над Валетным, Зурин самолично отправился «вытрясать душу» из Миловидовой.
— Здравствуй, милая, хорошая моя, — поприветствовал он ее с порога.
— Ой, не до вас мне, Петр Иваныч! — ощетинилась та.
— Для эмвэдэ время есть, а для меня нету? Этак, красавица, негоже.
Расставив локти, она загородила Зурину дорогу.
— Да о чем нам с вами говорить?
— Но-но, ты своим бюстгальтером не пугай, есть о чем говорить! — Он решительно протиснулся в комнату. — Некстати, Алена, ерепенишься, я к тебе со всем сочувствием. Ну только нашего с тобой вопроса это не меняет.
— Какого еще вопроса?
— Не виляй, понимаешь, все ты понимаешь. Деньги, что у Сергея были, — общественные, надо их разделить по справедливости.
Миловидова пренебрежительно повела полными руками.
— Выходит, вы ко мне по общественной линии? Общественник?
— Вот змея… С мужем твоим, хоть и пришлый, всегда честно делили. А ты же коренная, наша — и на тебе!
— Я ваших счетов не знаю, что вы там делили. И дел ваших знать не знаю. Вы со мной советовались? Нет, Петр Иваныч, дверь закрывали. То ли водку пили, то ли в карты играли — мне неизвестно!
— Алена, мы тебе хорошо предлагаем, не дури. Бери треть. Остальное верни людям.
— Я теперь вдова, о себе должна заботиться.
— Да ты прикинь — тебе ж столько и не нужно! Ну?
Миловидова присела перед зеркалом, поправила выбившуюся прядь волос, прошлась пуховкой по лбу и подбородку. Она была в расцвете лет и красоты, а последние дни, полные опасностей, борьбы, притворной и непритворной муки, придали лицу что-то по-новому притягательное. Той женщине, что смотрела на Миловидову из зеркала, любое царство было впору.
И Миловидова поднялась и окинула замухрышку Зурина уничтожающим взором.
— Ой, мудрец! Ой, до чего головушка-то разумная! Да откуда вам знать, сколько мне чего нужно?!
— Сильна… — пробормотал Зурин после паузы, почесывая в затылке; он впервые узнал Алену такой. — Грешил я, что Сергей лыжи навострил, но теперь по тебе вижу, что… да-да… Гляди, баба, пожалеешь! Не доводи до крайности!
— Нет у меня денег. Обыскивайте!
— Где ж они, интересно, есть? Или Митька увез?
Алена ответила с наглой ленцой:
— Если Митя что увез, с него и спрашивайте.
— Так. Издеваешься. Ты у меня под вышку пойдешь, стерва этакая!
— Ну уж… Ведь Горобец-то сознался! — Миловидова победоносно прошлась перед Зуриным, покачивая бедрами. — Извинитесь-ка за «стерву», Петр Иваныч.
Зурин от такого заявления потерял почву под ногами и сорвался почти на слезливость:
— Я тебя вот такой девчонкой помню… Ну ладно, ну подавись — извини… Аленушка, хоть ребят моих пожалей, если совести нету! — И, ужасаясь, простонал: — Я третий месяц на зарплату живу!..
Валетный сидел в милиции, собрав все свое мужество, сколько его нашлось в пугливой, не привыкшей к испытаниям душе. Он взбадривал и заклинал себя не потеряться, не поддаться на уловки Знаменского, не сболтнуть ни крошечки лишнего. И не бояться, не бояться, не бояться, ведь ни сном ни духом не виноват он в убийстве Миловидова! А что разговор пойдет о Миловидове, не о фабричных делах, казалось несомненным: фабрикой Знаменский и занимался на фабрике, фабричных в милицию не таскали.
Чтоб Алене провалиться! Чтоб ее, гадину, вместо Сергея!.. Ну зачем натравила следователя, сумасшедшая баба? Ведь он, Валетный, не только невинен — сам от исчезновения Сергея в диком убытке! И ничего о нем не знает — о живом ли, о мертвом. Вот! Это тоже надо крепко помнить: о живом Миловидове он ничегошеньки не знает. Приехал, жил тут, работали вместе, знакомы, конечно, — все. Больше ни во что не вдаваться!
И держаться вежливо, разумеется, но боевито. Как Зурин велит: уши не прижимать!
Настроившись подобным манером, Валетный выступил было с протестом:
— Я удивлен, товарищ Знаменский. Время вечернее, ко мне только-только гостья — и вдруг сотрудник в штатском и почти что «пройдемте»!
Знаменский (в отличном расположении духа) поцокал сочувственно языком:
— Прошу прощения. Загорелось вас увидеть.
— Что за спешка? Уже не говоря, что пострадала честь женщины, но и я лично имею право на отдых после трудового дня. Даже записано в конституции, насколько понимаю, право на отдых ну…
— После трудового дня, — договорил Пал Палыч, окончательно развеселившись, — умного человека приятно послушать. Но вот представьте — сижу я в гостинице и думаю: сколько можно возиться с этой фабрикой? Тоска смертная! Надо, думаю, позвать умного человека и попросить по-хорошему: сделайте милость, расскажите, пожалуйста, как вы воруете? Умный человек — если умный, — он мне расскажет, а за чистосердечное признание снисхождение полагается. Дальше — как суд решит, а пока пусть спит дома, дам принимает.
У застигнутого врасплох Валетного отвисла челюсть. Выходит, не про Миловидова речь?! И все его боевитые приготовления впустую? Мать честная, что делать?!
Между тем Пал Палыч достал Мишу и Машу и усадил справа и слева от себя на столе.
— Вы следите за моей мыслью, товарищ Валетный?
Куклы для Валетного — словно удар под дых.
— Я?.. Да, я… я слежу…
— Отлично. Но кого же, думаю я, позвать? И вспоминаю, что есть на фабрике начальник ОТК. Светлая голова. И я зову вас. Вы, я уверен, должны все понять. А, Илья Петрович?
— Нет, я… Я не понимаю, что я должен понять…
— Я подскажу. Мы вот втроем подскажем. Извини, Машенька, я с тебя юбочку сниму. Не стесняйся, здесь все свои, тем паче, Илья Петрович уважает честь женщины. — Пал Палыч посмотрел юбочку на свет. — Ба, сколько дырочек рядами! Что ты говоришь, Машенька? Брак? Ясно, ясно, барабан неровно тянул и зубчикам продырявил… Вот обида! А что у Миши? Брючки из «морской волны». Модные у тебя, Миша, брючки, но какие-то сбоку разводы. Как это называется? Правильно, непрокрас. Где же вас так одели, ребята? Не слышу. Неужто на здешнем комбинате? Стыд и срам! — наконец Пал Палыч обратил внимание и на Валетного: — Объясните, пожалуйста, Илья Петрович, как вы поступаете с бракованной тканью?
Тот беспомощно молчал, уставясь на Мишу с Машей.
— Товарищ Валетный, мы с детишками к вам обращаемся.
— Ко мне?.. Неисправимый брак мы вырезаем… — пролепетал Валетный. — Остатки идут в лоскут…
— Очень занимательно. Этот лоскут сортируется?
Валетный прокашлялся.
— Сортируются, — обреченно подтвердил он. — До двадцати сантиметров брака на квадратный метр считается мерный лоскут. Больше двадцати — весовой лоскут.
— Слышите, ребята? Сейчас мы во всем разберемся. Итак, мерный лоскут и весовой лоскут. Их дальнейшая судьба? Ну-ну, смелей, Илья Петрович!
— Да… сейчас… Мерный сдаем в бытовку. Весовой — во «вторсырье». Или списываем на обтирочные концы.
— Ага. Понимаешь, Машенька, в хорошем хозяйстве ничего не пропадает. Что ты говоришь? Вы слышите, Илья Петрович?
— Я?.. Нет, я…
— Она говорит, на юбочку пошел не мерный, а весовой лоскут, который вы сами списали на обтирочные концы. Это, Машенька, серьезное обвинение. Ах, у тебя есть и накладная? И у Миши тоже? Посмотрим… — Пал Палыч выдвинул ящик стола, достал накладные. — Вот видите, Илья Петрович, и свидетели налицо и вещественные доказательства. А вы человек умный.
— Я?.. — Умный человек был на грани истерики; хоть бы сколько-то, хоть сколько-то оправдаться! — Я ничего не делал, поверьте! Только подписывал брак! Я мог ошибиться! Войдите в мое положение, Пал Палыч!
— Могу предложить единственное спасательное средство — абсолютную откровенность.
— Да, я расскажу… Меня втянули. Это Миловидов виноват! Меня заставили! Миловидов и Зурин. Они нарочно гнали на перекрас, чтобы запутать учет. И в сушилке делали перекал на барабанах, если было куда пристроить брак… Я и денег-то не видел. Копейки, честное слово. Ну, рубли… Все шло через Миловидова, все расчеты, реализация — все!
— А как вывозилось то, что отрезалось от рулонов?
«И про это знают!» — ужаснулся Валетный.
— Вместе с лоскутом… — прошептал он.
Деталь ложилась точно в версию: «левые» рулоны не проходили через фабричный склад, так как лоскут отгружали прямиком из сушильного цеха.
— Так-ак. Чрезвычайно полезно поговорить с умным человеком… А что вам известно о судьбе Миловидова?
— Мне?.. — Опять все в голове кувырком. — Но… его же, говорят, Горобец кокнул? А может, Митька-киномеханик с Аленой на пару… Я ничего не знаю! Если Алена на меня наклепала — все вранье! Он приезжий, ну работали вместе, были знакомы, конечно, но больше никаких отношений… — это полезли первоначальные заготовки. Валетный сообразил, что запутался, и умолк.
Назавтра Горобца, не верившего своему счастью, освободили из-под стражи.
