— Слушаю вас.
— Я бы хотел поговорить с вами, пан поручик.
На лице Дзярского не дрогнул ни один мускул.
— Пресса — великая сила, — медленно проговорил Дзярский, и Колянко понял, что попал на человека, вылепленного из той же самой глины, что и он сам.
— Раз уж мы столько сказали друг другу, — Колянко вежливо улыбнулся, — не вижу причин, мешающих нам поговорить с полным взаимным уважением.
Несколько минут они шли молча. Неожиданно Колянко сказал:
— Я не должен был спрашивать, но мне не терпится узнать…
— Слушаю вас.
— Признаю своё первое поражение, — осторожно заявил Колянко. — Откуда вы, пан, узнали, что я журналист?
— Я выбрал только наилучшую для вас возможность. Выбери я другую, мне бы пришлось говорить с вами иначе.
— Всё в порядке. Состояние вооружённой готовности — прекрасное начало дружбы.
Они вышли на Краковское Предместье.
— Не зайти ли нам в кафе? — сухо спросил Дзярский.
— Думаю, что этого не избежать. Знаю поблизости кафе, где в эту пору пусто и уютно, — ответил Колянко.
— Разве есть такие в центре?
— Есть одно. Вижу, вы не очень любите популярность.
Дзярский не ответил. Оба перешли на другую сторону улицы, и Колянко остановился на углу, у входа «Бристоль», рядом с Каровой.
— В это время, — отозвался Дзярский, — мы не найдём места наверху.
— Однако вы неплохо ориентируетесь, — язвительно заметил Колянко. — Но, верно, не знаете, пан поручик, что открыт ещё один зал, внизу.
Они зашли в вестибюль, свернули направо и по нескольким ступенькам сошли вниз. Тут в самом деле было пусто и уютно. Несколько немолодых панов разговаривали в глубине зала, кое-где над столиками торчали палки с газетами. То тут, то там виднелись лица в очках и серебряные причёски пожилых женщин. За соседним столиком с газетами сидел какой-то человек, прикрывшийся газетой «Жице Варшавы».
— Что будете заказывать, панове? — спросила розовощёкая пухленькая официантка в белом фартучке и наколке на голове.
— Дайте мне венский сырник, кофе и содовую воду, — попросил Колянко.
Дзярский заказал полчашки чёрного кофе.
— Чем могу служить, пан редактор? — спросил он с холодной, осторожной вежливостью.
Колянко с минуту барабанил пальцами по краю испещрённого голубыми жилками столика. Наконец он заговорил:
— Моя фамилия Колянко. Эдвин Колянко.
— Об этом я уже догадался. Давно хочу с вами познакомиться, пан.
— Очень рад. Тем более, что я собирался предложить вам союз.
— Чем может быть полезен прославленному журналисту скромный офицер милиции? Разумеется, я очень рад, но боюсь, что, возможно, такое лестное предложение сделано мне незаслуженно или по недоразумению.
— Нет, — спокойно ответил Колянко. — Я точно знаю, что это не так.
Дзярский бросил на него острый неприязненный взгляд.
— Хорошо, — согласился Дзярский. — Не будем об этом говорить.
— Как же так? — возразил Колянко. — Мы должны и будем об этом говорить. Разве что вы встанете и молча покинете кафе. Но это, — усмехнулся он, — было бы невежливо.
За соседним столиком в чьей-то руке дрогнула газета «Жице Варшавы». Если за ней прятался человек, то он в эту минуту лихорадочно, но незаметно старался поближе придвинуться к Дзярскому и Колянко.
……………………………………………………
— Пан журналист, — решительно заявил Дзярский, — прошу ясно и откровенно сказать мне, чего вы хотите и чем я могу вам быть полезен. Если это в моих силах, постараюсь удовлетворить ваше желание.
— Хорошо, я скажу. Но прежде спрошу у вас, что вы знаете о нападениях на людей и скандалах, которые последнее время всё чаще случаются в Варшаве, причём пострадавшими оказываются субъекты, известные как хулиганы или, по крайней мере, как граждане с весьма сомнительной репутацией.
Дзярский засмеялся. «Идёт на откровенность», — подумал он с лёгкой тревогой.
— Об этом говорят в городе, — уклончиво ответил он. — Разное говорят. Но вы на ложном пути, дорогой пан Колянко. Хуже всего то, что мы не найдём общего языка. Вы должны понять, уважаемый пан журналист: откровенный разговор между нами невозможен, и то, что мне известно, я вам не скажу. Нас разделяет специфика наших профессий.
— Либо, — тихо и уверенно проговорил Колянко, — это означает, что вы, пан, знаете не больше, чем я, то есть почти ничего.
«Он совершенно прав, — со злостью подумал Дзярский, — выиграл! Если бы я что-то знал, то постарался бы убедить его, что разговариваю с ним достаточно откровенно. Моё поведение было ошибкой».
— Согласен, — спокойно обронил он, — на этом закончим обсуждение данной темы.
— Нет. Посоветуемся ещё относительно ближайшего будущего. Вероятно, вы предвидите, как и я, что вскоре произойдут достаточно значительные события, какая-нибудь кампания-ответ.
— Ответ? — удивился Дзярский. — Чей? Кому?
— Варшавских хулиганов своему преследователю и мучителю. Не те это люди, чтобы со слезами раскаяния на глазах простить обиду.
— Глупости, — раздражённо ответил Дзярский. — Мы в милиции называем это взаимными расчётами преступного мира. Поскольку хулиганство — общественное явление, возникающее в основном стихийно, трудно допустить, чтобы оно могло организовать какую-то продуманную, широко спланированную кампанию. Если даже вы предполагаете, что в омутах великой Варшавы существуют люди, которые пытаются самочинно урегулировать эту проблему, то для нас, для милиции, это всего лишь проявления беззакония, с которым мы будем бороться сурово и неукоснительно. А вообще вы, журналисты-романтики, часто отыскиваете спрятанные и, как правило, преувеличенные сенсации на свалке большого города, среди всяческой грязи и отбросов.
— Поздравляю, — иронично усмехнулся Колянко. — Вы, пан, законченный юрист. Образцовый юрист, милиционер и страж порядка. Но у меня есть собственное мнение по этому поводу. В конце концов, мы живём в Варшаве; couleur locale[1], знаете ли, пан, советую вам как- нибудь пройтись весенним вечером под фабричными стенами Крахмальной или Хлодной улиц, полежать где-нибудь на окраине, на замусоренном лугу, покрытом сухой травой и обломками кирпича. Или присесть на минуту над глиницами Мокотова, вслушиваясь в варшавский вибрирующий воздух, побродить среди железнодорожных путей и насыпей Восточного вокзала. Возможно, тогда вы, пан, что-нибудь и уловите в путанице моральных проблем и обычаев, среди которых рождаются и разворачиваются различные дела — те, что вы называете романтической сенсацией, выдуманной журналистами.
— Знаю, — спокойно ответил Дзярский. — Я же сам из тех мест.
— Это чувствуется. По вашему акценту.
— Не кажется ли вам, что здесь пахнет горелым? — спросил Дзярский.
— Нет, — удивился Колянко.
За соседним столиком развёрнутые листы газеты быстро упали вниз. Однако не настолько быстро, чтобы утаить от взгляда Дзярского маленькую дырочку, прожжённую сигаретой на краешке газеты.
