Она кивнула. Потом спросила:
– А тебе?..
Димка набрал полную грудь воздуха, чтобы высказать, как здорово было ему, но только выразительно посмотрел на Ксану и выдохнул, не найдя слов.
И оба засмеялись. И Ксана почему-то спрятала свое лицо за ветками, оставив одни глаза.
– Я, Ксана, вообще плюну на школу, подамся в Тарзаны, а?
– Горе с тобой, – сказала Ксана.
Они долго расставались. И расстались, не ведая, что им предстоит.
Сана ждала дочь. Слышала, как она вошла, как разулась у входа. Скрипнув половицами, прошла в свою комнату. Некоторое время Сана еще побыла на кухне, прислушиваясь. Но из комнат больше не донеслось ни звука.
Сана повесила на гвоздь полотенце, которым только что протирала посуду, вышла в горницу…
Положив на стол ворох ветвей, листьев и переплетя пальцы расслабленных рук, дочь стояла без движения спиной к двери и, глядя в неведомую точку над столом, не слышала или не хотела слышать, как подошла к ее комнате мать.
Переступив с ноги на ногу, Сана осторожно спросила:
– Где ты была?..
Звук ее голоса как бы разбудил дочь.
– В лесу, – не оборачиваясь, ответила Ксана. И начала медленно стаскивать через голову свитер.
Сана опять в нерешительности переступила с ноги на ногу.
– Одна?..
Свитер упал на кровать за спиной дочери.
– Нет… – сказала Ксана. И, сомкнув руки перед собой, застыла в прежней позе. В одной белой сорочке, без свитера, она выглядела намного беспомощнее и слабей…
Мать думала, Ксана что-нибудь добавит к своему «нет», но та молчала. Опустив плечи, глядела прямо перед собой и молчала.
Тогда робкими шажками Сана вошла к дочери и, боясь услышать ее ответ, спросила изменившимся голосом:
– С кем ты была, Ксанка?.. – (Та не пошевелилась.) Мать заглянула ей в глаза, неуверенно повторила: – С кем?..
Глаза у них были теперь одинаково мокрые.
– С ним… – наконец разомкнула губы Ксана.
Медленно опускаясь на колени, мать заплакала. Заплакала навзрыд, жалобно и безнадежно.
Обхватила руками ноги дочери, прижалась к ней.
– Родная моя… Голубь мой… Что ты со мной делаешь… Зачем ты губишь себя?! Ксана!. Радость моя!.. Пощади меня!.. Разве в чем перед тобой виновата?! Разве не люблю тебя!..
Ксана опять смотрела в неведомую точку перед собой, и губы ее были сомкнуты, а по щекам текли, падая на голову матери, слезы.
– Голубушка! Золотце мое! Я руки на себя наложу!.. Пощади меня, христом-богом прошу!.. Жизнью своей заклинаю тебя!..
Это было похоже на безумие. Мать и дочь обессилели в изматывающей их тела и души борьбе. Они больше не могли сопротивляться друг другу.
И не многое теперь молила Сана у жизни: только уберечь от этого парня дочь, только разлучить их, и все. Только вырвать у него Ксанку! Словно все прошлые и настоящие беды ее сошлись на этом.
И Ксане передалась ее боль.
Прошел, может быть, час, а может, больше…
Опустошенная и разбитая, не сняв юбки, упала Ксана на кровать, на спину, и, вскинув над головой безвольные руки, лежала на мокрой от слез подушке, слепая от слез, ничего не понимая, не думая ни о чем. И когда мать, покрывая жадными поцелуями ее лицо, руки, грудь, спрашивала: «Ты не пойдешь к нему, правда? Ты больше никогда не пойдешь к нему?..» – она лишь кивала неразумной головой: «Да… Да… Да…»
Хорек повстречал его возле Шахт.
Настроение радостного благодушия еще не покинуло Димку. Он шел, держа осенние ветки листвой вверх, как велела Ксана. И опять необыкновенной была дорога, необыкновенной – наступающая ночь…
Добрыми огоньками перемигивалась внизу Ермолаевка, и зажигались над головой первые робкие звезды.
Почему-то хотелось смеяться. Весело, радостно, беспричинно. Может, даже чуточку глупо…
Возглас Хорька прозвучал неожиданно:
– Привет!
