Растягивая время своей короткой прогулки, они шли медленными, осторожными шагами. Навевал грусть невидимый в глубине парка оркестр. И мягко отсвечивали голубоватые лунные блики на черной хвое…
Шли молча. Дышали, слушали…
А когда повернули назад, к речке, Димка сказал:
– Ты знаешь, Ксана, я чуть не стал пьяницей.
Она тихонько засмеялась, не поверила.
– Болтун ты, Дима!
– А вот честное слово! – поклялся Димка. – Недавно с одним тут нализался – ничего не помнил!
Ксана подумала и спросила уже без улыбки:
– Зачем?.. – Тревожно спросила дрогнувшим голосом.
Димка взъерошил пятерней чуб, потом отломил от молодой сосенки у обочины пушистую ветку и раза два хлопнул себя по колену.
– Не знаю! Все равно было. Решил – и напился. Назло.
Ксана снова негромко засмеялась.
– Что ж не предупредил? Я хоть посмотрела бы!
– А это дело поправимое! – обрадовался Димка. – Хоть завтра.
Но Ксана перестала смеяться и, глядя в зыбкую темноту парка, туда, где лежал пруд, замолчала. Жакет она по-прежнему несла перекинутым через руку, хотя в аллее было довольно свежо. Но ведь она любила свое белое платье в лепестках, а не жакет и прихватила его только так, на всякий случай.
– Не надо, Дима… – сказала Ксана серьезно, по-взрослому, как это иногда вдруг получалось у нее. – Ты не должен, как другие. Ты должен всех правильней быть..
Они вернулись на тропинку, что сбегала к мосткам, и Ксана остановилась. Глянула исподлобья на Димку:
– Понял?..
И Димка заметил, что глаза ее опять мокрые.
– Я, Ксанка… по дурости… Давай где-нибудь посидим еще?
Ксана качнула головой:
– Мне пора, Дима.
– Я провожу тебя, – сказал Димка.
– Чуть-чуть, ладно? – попросила она. – Только до мостков.
– Ну, ты хоть не плачь опять!
– Больше не буду!
Они взялись за руки и спустились вниз, к речке. И, не размыкая рук, перешли друг за другом на противоположный берег.
Здесь Ксана остановилась.
– Дальше не надо, Дима, ладно?
– Ты не обижайся на меня, Ксанка… Мне самому было противно.
– Я не обижаюсь… Это я просто, Дима… ради тебя…
И было в ее чуточку вдруг закосивших глазах что-то такое, отчего захотелось Димке сказать ей хорошее-хорошее что-нибудь… сказать или сделать что-нибудь для нее. До тоски захотелось. А как сказать, что сделать, он не знал. Провел рукой по ее волосам, по плечу…
Ксана тоже положила руку на его плечо и осторожно коснулась пальцами Димкиной щеки.
– Иди, Дима… Ладно? – тихо-тихо проговорила она, скользя блуждающим взглядом по его лицу. – Если у вас завтра пять уроков, – я после шестого через парк пойду домой… – И она опять с трудом проглотила комок в горле.
– Ты иди, а я постою, – сказал Димка.
– Я не хочу, чтобы ты в спину смотрел.
– Ну вот, какая ты!..
Она засмеялась. Промокнула косой уголки глаз.
– Иди, Дима…
Он взбежал наверх и видел, как, помахав ему жакетом, она пошла.
А Димка стоял и смотрел из-за сосен.
Любила она сказки. И вот как будто сама – в сказке…
Луна, холодная, застыла над ней. И цепенели кругом серебряные деревья. А внизу – она… Во всей огромной ночи одна, почти волшебная в волшебном мире, скользила по голубому сиянию осок… Неслышно скользила в разливе фосфорического сияния.
