далеко не идеальное самочувствие после вчерашнего, я мысленно благодарю провидение за то, что не увязалась вчера за ними. Выспаться мне, конечно, не удалось, но зато голова не болит!
Усевшись в автобус, девушки тот час же начинают рассказывать, кто что купил, и почем, и какого цвета… Они теребят меня, и приходится признаваться, что я ничегошеньки не купила (что, по меркам стюардесс, считается грехом) и никуда не ходила (еще больший грех). Мне становится неловко, и я чувствую себя старой и жадной вроде Скруджа. Ну, с другой стороны, мы с ними не слишком близко знакомы, так что по большому счету мне все равно, кто и что обо мне подумает.
Я закрываю глаза и, пока мы едем в аэропорт, тихонько дремлю, убаюканная гудением голосов коллег.
Как только мы загружаемся на борт, у меня возникает неприятное чувство, что полет этот будет очень непростым. Назовите меня как хотите, хоть экстрасенсом, но я всегда чувствую надвигающиеся проблемы и неприятности. Кроме того, сегодня пятница, а пассажиры, летящие на выходные, всегда беспокойнее, чем контингент, летающий по будням. Да еще самолет набит буквально под завязку, и у нас нет свободных мест. Незанятые кресла бывают очень полезны и дают персоналу некую свободу маневра. Например, мы можем посадить рядом тех людей, которые летят вместе, но при регистрации получили кресла в разных рядах. Порой пассажиры устраивают из-за таких мелочей настоящие скандалы. Кроме того, если остаются незанятые кресла, мы сами можем прилечь и хоть немного вздремнуть во время перелета, или пустить туда мамаш с маленькими детьми. Им всегда не хватает жизненного пространства, а если ребенку есть где развернуться, то и окружающих он не так достает. Лететь семь часов с ребенком на руках — героический поступок! А колыбелек у нас мало, да и годятся они только для совсем маленьких детишек.
Мы принимаем пассажиров, и сотрудник аэропорта передает мне с рук на руки двух детей — брата и сестру, которые летят на похороны матери. Ее смерть была совершенно неожиданной, и сотрудница потихоньку просит меня быть к детям повнимательнее и помягче. У меня сжимается сердце. Я часто переживаю, если вижу на борту людей, охваченных горем от утраты близкого человека. При одном взгляде на их заплаканные, несчастные лица я и сама готова разреветься. Почему-то люди всегда думают, что стюардессы летают только со счастливыми людьми, которые либо отправляются на отдых, либо возвращаются с него. А ведь самолетами летают самые разные пассажиры: депортированные, заключенные, те, кто торопится на похороны. Дети без родителей. Одиноких малышей особенно много бывает на Пасху и Рождество, потому что если ребенок живет с мамой, то каникулы часто проводит с отцом, который иной раз обосновался на другом конце страны, а то и вовсе за границей. Такие дети всегда везут с собой кучу подарков (думаю, это результат того, что родители чувствуют себя виноватыми), но если бы папы и мамы видели, каких дети плачут, уткнувшись в кукол и плюшевых мишек, они дважды подумали бы, прежде чем инициировать процедуру развода.
Сначала на борт поднимаются семьи с маленькими детьми. Коляски и прочие средства транспорта остаются в аэропорту и перевозятся багажом. Многие родители суетятся и нервничают во время перелета, и я искренне им сочувствую. Господи, если честно, то я вообще не знаю, как они это выносят. Я-то вечно боюсь что-нибудь забыть, когда собираю свою дорожную сумку, а уж если у тебя на руках пятеро, то собрать вещи, не запутаться в паспортах, визах и билетах, бутылочках и подгузниках — это просто фантастика.
Как только семьи с детьми расположились, в салон вливается остальной поток, болтая и мешая друг другу изо всех сил. Один старичок, по виду типичный американский пенсионер, почему-то одет во все ярко-зеленое.
— Вот это костюмчик, — говорю я с улыбкой.
Он принимает мои слова за комплимент и расплывается в ответ:
— Да уж! И учтите, мне пришлось побегать, пока я раздобыл именно такой! Я твердо решил, что если уж еду в Ирландию, то не должен выделяться среди местных.
Я чуть в обморок не падаю, но у меня хватает ума промолчать. Люди все идут и вдут, проталкиваясь по узкому проходу, хлопая отделениями для ручной клади, переговариваясь о чем-то своем. Мне кажется, что процесс этот будет продолжаться до бесконечности и мы сегодня так и не сможем оторваться от земли. Похоже, сегодня мне достались исключительно непростые пассажиры. В начале ряда сидят осиротевшие дети. Они молчат и даже не плачут. Наверное, шок от ужасной вести еще не прошел. Не знаю, стоит ли говорить им что-то. Может, лучше пока оставить их в покое… После смерти Эмили я далеко не сразу смогла осознать, что я больше не увижу ее, не услышу, как она смеется, и не смогу позвонить ей, чтобы поболтать. Много дней и даже недель спустя меня все еще преследовало ощущение, что это кошмарный сон и я вот-вот проснусь — и все будет как раньше.
Подхожу к детям и говорю, что если им что-нибудь понадобится, то я с радостью помогу, стоит только позвать. Они кивают, и мне кажется, что им хочется просто молчать и сидеть, глядя в окно.
Три ряда кресел заняты вполне адекватными на видлюдьми, а вот потом у нас имеется молодая мама, лет двадцати, не больше. На коленях она держит весьма упитанного младенца. Волосы у него пламенеют рыжим цветом, а щеки буквально малиновые, и я с опаской думаю, нет ли у малыша жара. Хотя, может, это просто диатез. Мамаша выглядит замученной и усталой, и мне ее искренне жаль. Я приношу ей специальный детский ремень и спрашиваю, не нужно ли подогреть бутылочку. Она с благодарностью кивает и извлекает из сумки продовольственный паек рыжего богатыря. Я быстренько бегу за занавеску, наливаю горячей воды в миску и ставлю в нее бутылочку. Молоко дойдет до нужной температуры минут через пять, и если мне повезет, то после еды малыш заснет. Рядом с молодой матерью сидит тощенькая женщина лет восьмидесяти. Ее волосы выкрашены в фиолетовый цвет, и она постоянно дергает меня, резким голосом отдавая короткие команды, словно я ее личная горничная:
— Девушка, проверьте, на месте ли мое пальто из верблюжьей шерсти, которое я убрала в отделение для ручной клади.
Я точно знаю, что пальто на месте, потому что несколько минут назад сама убрала его туда. Ради, сохранения мира я послушно проверяю пальто и заверяю старушку, что с ним все в порядке. Стоит мне отвернуться, как она дергает меня за юбку и опять спрашивает про пальто, и только тогда я понимаю, что бедняжка в маразме. Должно быть, это болезнь Альцгеймера. Не повезло! К тому моменту как мы приземлимся завтра в Дублине, я успею проверить пальто не менее трех тысяч раз. Дальше и с другой стороны от прохода сидит очень полная женщина. У нее очки с толстенными стеклами, и мелко вьющиеся мышиного цвета волосы. Дама негромко просит меня принести ей специальный ремень, который позволит пристегнуть к креслу ее габариты, и я выполняю просьбу. Пока я вожусь с ремнем и показываю даме, как он работает, до моего носа долетает весьма ощутимый запах алкоголя. И в следующем ряду я обнаруживаю толстого мужика с трехдневной щетиной и сальными волосами, собранными в конский хвост. Еще у него имеется золотая цепь вокруг жирной шеи и отвратительная, гнусная усмешка на опухшей роже. Перехватив мой взгляд, он подмигивает, и я чувствую, как по спине бегут мурашки. Ох, не нравится он мне!
Я отвожу взгляд, но ему хочется поболтать.
— Как поживаешь, красотка? — громко спрашивает он, и я, даже стоя у другого ряда, легко чувствую запах перегара, которым от него разит.
— Спасибо, хорошо, — сдержанно отвечаю я.
— Как тебя зовут?
— Энни, — отвечаю я, потому что обязана. Я точно знаю, что в голосе моем нет ничего, кроме служебной вежливости. Вот чего я терпеть не могу, так это пьяных и навязчивых мужиков. Хорошо бы служащие аэропорта внимательнее приглядывались к потенциальным пассажирам и не пускали бы таких, как этот тип, на борт самолета. Ну вот представьте, если такой подвыпивший хмырь придет в приличный, бар, то бармен откажется ему наливать. А если он попытается бузить, то вышибала быстренько поможет ему оказаться за дверью. А что делать нам, когда мы будем над Атлантикой? Полицию вызывать бессмысленно, и на улицу пьянчугу не выставишь.
— Ты самая сексуальная штучка на этой посудине, Энни, — говорит нахал. — Слышишь? Я не шучу!
Мне неприятно это слышать, и беспокойство мое усиливается. Я отправляюсь за советом в салон первого класса к старшей по смене. Она выслушивает меня внимательно, а затем идет в рубку к капитану, чтобы доложить о моих опасениях. Потом выходит и говорит, что капитан хотел бы сам со мной поговорить.
Я докладываю о мерзком и фамильярном типе, от которого пахнет алкоголем и который развязно себя ведет. Капитан хмурится и кусает губы. Я понимаю его сомнения. Не так-то просто высадить пассажира, а в Чикаго это может превратиться в настоящую проблему. Все взлеты расписаны по минутам: О'Хэйр — очень большой и загруженный аэропорт. И если мы пропустим свое время, то возможности взлететь придется ждать бог знает сколько. Может, несколько часов. Я молчу, хотя мой инстинкт вопит, что этого человека нужно убрать с борта самолета. Я в этом месяце уже получила дисциплинарное взыскание, и лишние проблемы мне не нужны, поэтому пусть решение примет кто-нибудь другой. Ни к чему привлекать внимание к своей особе. Капитан вызывает сотрудника аэропорта, и тот поднимается в салон, чтобы поговорить с пьянчугой. В ходе беседы он конфискует литровую бутылку виски. Я успеваю заметить, что в бутылке осталось меньше половины.
— Пассажир, о котором шла речь, заверил меня, что у него нет других запасов алкоголя, что его поведение не будет угрожать безопасности пассажиров и он не станет мешать обслуживающему персоналу выполнять их обязанности, — успокаивает меня сотрудник аэропорта. Ну а что он еще может сказать? Ждет не дождется, когда мы уберемся и освободим взлетную полосу.
— Энни, как ты думаешь, ты справишься? — спрашивает капитан.
Я киваю и улыбаюсь, демонстрируя уверенность, которой не ощущаю. Инстинкт по-прежнему настаивает, что потенциального буяна надо снять с рейса, но давление, оказываемое окружающими, слишком велико.
Я отправляюсь на свое место и быстренько наливаю себе стакан холодной воды. Внутри поселяется какое-то неприятное ощущение. Все пассажиры на местах, опустились экраны, и началась демонстрация ролика о мерах безопасности в полете. Я пью воду маленькими глотками и пытаюсь успокоиться. Я устала, и, возможно, в этом и кроется причина моей взвинченности. Ни к чему всегда предполагать худшее развитие событий. И если уж на то пошло — что такого ужасного может натворить этот пьяница? У него нет оружия, это точно. Да, он выпил лишнего, но иной раз такое случается и с самым лучшими людьми. Может, он просто боится летать? Вы удивитесь, узнав, сколько на самом деле таких людей. Они испытывают настоящий ужас перед полетами, и, пытаясь справиться с неприятным чувством, наливаются алкоголем. Будем надеяться, что этот тип заснет сразу после взлета и проспит весь полет или хотя бы большую часть пути до Дублина. Ну а если он и расшумится, то я не обязана справляться с ним одна. Мне помогут другие девочки, да и экипаж всегда может вступиться за стюардессу. Правда, пилоты весь полет проводят в запертой рубке (везет им), но все же, как говорится, мужчины в доме, то есть на борту, имеются и от этого немного спокойнее на душе. Да, пилотам везет, что и говорить! Все время полета они проводят в мирной обстановке, пассажиров в глаза не видят, и зарплата у них, между прочим, в пять раз больше, чем у стюардессы. И почему я не пошла учиться на пилота?
Я еще раз напомнила себе о поддержке коллектива, о профилактической беседе, которую провел с потенциальным возмутителем спокойствия сотрудник аэропорта, и почувствовала себя гораздо увереннее. Теперь вдох-выдох, улыбку надеть, и вот я отправляюсь в непременный поход вдоль рядов, чтобы убедиться, что все спинки кресел находятся в вертикальном положении, столики убраны, а ремни безопасности пристегнуты.
Когда я прохожу мимо противного, толстого и пьяного типа, от которого по-прежнему разит алкоголем, он ухмыляется, демонстрируя золотой зуб, и говорит:
— А ну-ка, красотка, проверь, правильно ли у меня застегнут ремень, — и смотрит на меня своими сальными глазками, ожидая, пока я протяну руку и прикоснусь к его штанам, на которых болтается ослабленный до предела ремень безопасности. Прежде чем я успеваю ответить что-нибудь, склеротическая бабулька вновь взывает ко мне и требует удостовериться, что никто не украл ее верблюжье пальто. Ох, чувствую я, эта ночь будет долгой и чертовски трудной!
Глава 12
Правило двенадцатое.
Я толкаю по проходу тележку с ужином, когда меня догоняет одна из стюардесс.
— Энни, тебя спрашивает одна пассажирка, — говорит она.
— Бабулька с фиолетовыми волосами?
