– А если милиция? – возразила я.
– Не могли они так быстро нас вычислить!
– А если смогли?
Чья-то властная рука нажала на звонок и не отпускала его целую минуту. Я встала. Катька перехватила мою ладонь.
– Не открывай!
– Дверь выломают, – сказала я.
– Пускай ломают!
– Ну да! Мало Пашке из-за меня неприятностей, еще и дверь менять придется! Нет уж, мать, пойду открою.
Катька побледнела. Я сжала ее пальцы и тихо попросила:
– Ни о чем не беспокойся. Ты тут вообще ни при чем. Я сама разберусь.
Звонок заголосил как ненормальный. Мне даже показалось, что звук стал громче, чем обычно. Милиция. Как пить дать милиция. А у меня улики на столе… Да ладно, плевать! Скорее бы все кончилось!
Я подошла к дверям комнаты, окинула прощальным взглядом все ее великолепие. Наверное, меня сразу заберут и я всего этого еще долго не увижу. Лет восемь как минимум.
Я встретилась взглядом с мамой на портрете. Мама смотрела на меня со стены, и глаза ее были мрачными.
Я помахала ей рукой, тихо сказала:
– Вот такая я дура. Прости меня, ладно?
Повернулась к входной двери, отперла замок и, увидев посетителя, тут же плавно съехала вниз по стеночке: настолько неожиданным и огромным было облегчение.
На площадке стоял мой заклятый друг и коллега Тепляков.
– Привет! – загрохотал Ванек, жизнерадостно перешагивая через меня, как через труп. – Ты чего не открываешь? Оглохла? Или любовника в окно выбрасывала? А?..
И Тепляков захохотал, довольный своим плоским юмором.
Я с трудом забарахталась, пытаясь встать. Выпрямилась, схватилась за ручку двери. Почему-то меня ноги не держали.
– Сволочь ты! – сказала я с чувством. – Чего явился с утра пораньше?
– Как это? – удивился Ванек. – За машиной! У тебя моя машина осталась, ты не забыла?
Ванек снял куртку и повесил ее на вешалку. Ясно. Он у меня еще и позавтракать собирается. Доесть лапшу «Доширак», до которой вчера очередь не дошла. Имеет право! Как говорится, за все уплачено!
– А картины? – продолжал перечислять Ванек. – Три шикарные картины в шикарных рамах! Надеюсь, ты их забрала на ночь в дом?
– Забрала, забрала. Вот они, твои шикарные в шикарных рамах.
Я кивнула на картины, прислоненные к стене.
– На пол бросила! – возмутился Ванек.
– Не бросила, а поставила!
Ванек крякнул, выставил вперед толстую руку и с наслаждением принялся подсчитывать убытки:
– Ну, мать, я не знаю, что тебе сказать. Поцарапала – раз. – Он загнул мясистый палец, похожий на баварскую колбаску. – Пыль на краски натащила – два. Ты же грамотный человек, должна понимать, что…
Тут Тепляков неожиданно заглох, как отработавший мотор. Я обернулась и увидела Катерину. Она прислонилась к стене, сложила руки на груди и с интересом прислушивалась к нашему содержательному диалогу.
Увидев мою подругу, Тепляков как-то сразу усох и стал меньше ростом. Я бы даже сказала, что он съежился, выискивая пути к бегству. Но я уже сориентировалась и вытащила из двери ключ. Ванек смирился с поражением и тяжело вздохнул.
– Что ж ты меня вчера не дождался? – осведомилась Катерина задушевным тоном, которым, как я думаю, она обращается к своим пассажирам.
– Я… это… торопился…
– Куда? – удивилась Катя. – Куда тебе торопиться, Тепляков? Твои поезда давно ушли! Да я смотрю, ты мне совсем не рад, – огорчилась она.
– Почему? Рад, – отозвался Ванек, но как-то не очень убедительно.
– Это приятно. А уж как я рада!..
Катька не договорила и широко развела руками, словно собиралась заключить Теплякова в объятия. Наверное, Ванек подумал то же самое, потому что быстро попятился в гостиную.
– Ты куда пошел? – закричала я. – В грязной обуви!
Ванек замер на месте, тяжело дыша. Его глазки забегали по сторонам. Он уже понял, что удрать без потерь не удастся, и теперь судорожно прикидывал, как вырваться с наименьшим уроном.
– Я слышала, ты вчера картинку продал, – продолжала Катерина, надвигаясь на Теплякова, как предвестник цунами.
– П-продал… За пятьдесят баксов!
– Мне сказал – за двести, – уличила я.
– Пошутил, – быстро открестился Тепляков.
– А вот мы сейчас проверим, – сказала Катька.
Прежде чем Тепляков что-то сообразил, она запустила руку во внутренний карман его куртки и выудила бумажник.
– Не смей! – заверещал Тепляков. Дернулся с места, но я быстро подставила ему ногу, и коллега с грохотом растянулся на полу.
– Растешь на глазах! – похвалила меня Катерина. – Просто не узнаю!
Я скромно потупилась. Да уж, заслужила комплимент. Сама себя не узнаю. Подруга расстегнула толстый бумажник, пересчитала купюры.
– Ты смотри, как хорошо живут нищие художники, – удивилась она. – В рублях… раз, два, три, четыре… пять тысяч. А в долларах… почти семьсот. Тепляков, ты котируешься не хуже Рембрандта!
– Это на стройматериалы, – хмуро ответил Ванек. – Я дома ремонт начинаю. Будь человеком, не трогай, я тебе все завтра отдам.
– Ай-яй-яй! – укорила Катерина. – Как не стыдно так нагло врать! Про то, что ты мне завтра отдашь, я слышу с прошлого года! Тепляков, неужели трудно придумать что-нибудь другое? Ну, например, что тебе предстоит операция по смене пола. Или что на тебя наехал художник Шилов, ревнующий к славе и таланту… А, Тепляков? Слабо?
Ванек не ответил. Он сидел на полу и хмурился, потирая толстую ногу.
– Ушибся? – догадалась Катерина. – Бедняжка. Ну ничего, до старости заживет. В общем, так: свои две тысячи я забираю. Ты не против? Кстати, сколько ты у этой дурочки вчера увел? Сотню баксов?
Катерина достала из бумажника стодолларовую бумажку и протянула мне. Я сунула деньги в задний карман брюк.
– Не смей! – взревел Ванек. – Она мне сама отдала! Я на продукты потратился! Один вискарь четыреста рублей стоил!
– Ваня, ты сам его и выпил, – напомнила я.
– Ну и что?! Все равно непорядочно!..
Договорить он не успел. Катерина вынула из бумажника еще одну стодолларовую бумажку и задумчиво пошелестела ею в воздухе. Ванек умолк, испуганно глядя на Катьку.
– Вань, одолжи сотню, – попросила Катерина. – Я завтра отдам.
– Не могу!
– Почему? Я тебе одалживала!
– А я не могу!
Я снова пришла на помощь подруге:
– А мы твою машину помыли! А тебе все некогда.
Тепляков смотрел на нас, подозревая новый подвох, однако все же поблагодарил.
