летучие мыши; а в расспросе и с пытки показал, что все эти снадобья дал ему коновал Симон-немчин. Велено было пытать его вторично и допрашивать с великим пристрастием и что он покажет – о том донести государю. Чем кончилось это дело – неизвестно [865] . Другой подобный же процесс, вызванный волшебными «узлами» (наузами), был в 1680 году. Иноземец Зинка Ларионов сделал донос на нескольких крестьян в лихих кореньях и подал в приказную избу поличного «крест медный да корешок невелик, да травки немного – завязано в узлишки у креста». Из числа обвиняемых Игнашка Васильев признал крест своим и на расспросе показывал: корень тот «девесилной, а травка-де ростет в огородах, а как зовут ее – того он не ведает; а держит он тот корешек и травку от лихорадки, а лихих де трав и коренья он не знает и за д?рном не ходит».
По осмотру посадского человека Якушки Паутова оказалось, что корень именуется «девятины – от сердечные скорби держат, а травишко держат от гнетенишные скорби (лихорадки), а лихаго-де в том ничего нет». Другой подсудимый объявил, что ему положили в зеп [866] травы в то время, как он был на кружечном дворе пьяный, в беспамятстве. Крестьян, оговоренных иноземцем Зинкою, пытали, а потом били батогами, чтоб вперед неповадно было напиваться до беспамятства и носить при себе коренья [867] .
Обвинения в чародействе нередко возникали из чувства личного недоброжелательства, ненависти и мести; при этом хватались за первое неосторожное слово, сказанное в раздражении, запальчивости, спьяну или ради шутки. От времен царя Алексея Михайловича дошло до нас судное дело между Никитою Арцыбашевым и Иваном Колобовым. Сначала Арцыбашев, в поданной им челобитной, обзывал Колобова кудесником и утверждал, будто видел у него «волшебные заговорные письма», которыми тот испортил его жену и околдовал бояр и воевод; а потом противники помирились и подали заявление, что желают прекратить это дело, что Никита возбудил его затейкою, исполняя свою недружбу, так как между ними и допреж сего были многие тяжбы в поместном приказе и взаимные иски о бесчестье [868] .
В 1636 году в ошмянскую городскую книгу записана жалоба арендатора еврея Гошка Ескевича на крестьянина Юрка Войтюлевича: был Юрко у него в доме, пил горелку со своими знакомыми и задумал сделать ему зло – «здоровья позбавити». Как только вошел Гошко в светлицу, то Юрко «с чародейскою приправою» подал ему из своих рук стакан водки, молвя: «Привитайте!» Жид взялся за стакан, но с великого страху руки у него затряслись, и он пролил горелку. Тогда Юрко погрозил ему пальцем и сказал «Это тебе не пройдет даром!», а Гошко, припомнив, что на него Войтюлевича «от многих людей поголоска идет, же чарами своими шкодит», начал протестовать перед людьми на тот случай, если бы ему, его жене или деткам учинился какой ущерб в здоровье. «Что ж с того? – отвечал Юрко. – На мне не все угонишь!»
На ту пору вошел в светлицу сын хозяина, четырехлетний мальчик; люди же сказывают: «Кгды чаровник при своих делах будет удареный», то его чары будут недействительны, и потому Гошко бросился на Юрка и стал его бить; их тотчас же развели, и Юрко отправился домой. Как нарочно, к вечеру того же дня сын еврея Гошка впал в тяжкую болезнь, которая (как свидетельствует сделанный осмотр) так иссушила его, что только и остались кожа да кости. Виновником этой болезни отец признал Юрка Войтюлевича и подал на него жалобу; как велось это дело и чем оно окончилось, мы не знаем.
В книгу полоцкой ратуши 1643 года занесен процесс по обвинению в чародействе Василия Брыкуна. Обвинителями его были полоцкие мещане.
a) Януш, сын Толстого, жаловался, будто Василий Брыкун, прийдя на Велик день с улицы, делал на стенах нарезки и похвалкою своею чаровницкою молвил жене Якова Толстого: «Конечне сгинешь! не того зацепила!» Так и случилось: «…мусела она на тот свет идти, нарекаючи на Брыкуна».
b) Яско Павловович доносил поссорился он с Брыкуном, и тот молвил ему в очи: «Ты, Яско, сгинешь с маетностью своею, также и дом твой; будешь волочиться – где день, где ночь!» И что же? – слова эти сбылись в течение одного года.
c) Иван Бык подал заявление, что Брыкун похвалялся перед ним, его женою и детьми: «Будете один от другого, увадзевшись з’ собою, бегать з’ дому своего!», – и вслед за тем двое сыновей его ушли неведомо куда, да и с женой та же беда: «…бежит на лес, детей своих не любит!» Как-то Бык стал усовещевать Брыкуна: «Незбожный человече! покуль я того маю терпеть от тебе, што мои дети и жена будут бегать?», а случилось то у ворот, где были складены дрова. «Не только жена и дети, – отвечал Брыкун, – но если скажу на тые дрова, которые склал ты под моею стеною, заразом и з’грунту выверну их вон!» – и в ту же минуту дрова действительно полетели сажени на три от земли.
d) Исаку Кондрат?вичу молвил однажды Брыкун: «Ты конечне за два годы усе твое добро з 'дому як метлою выметешь, и сам вязенья натерпишься!» Так и сталось: в тот же день вечером издохла у него корова, а в продолжение года погибло до тридцати лошадей, коров и свиней, и сам он попал в тюрьму. А лиходей еще насмехается: «Знай, говорит, Брыкуна! не сварься со мною; ото ж тобе за мое!»
e) Мещане слободы Белчицкой Хома Гуща и Петр Демидович заявили, будто покойный Аникей Кожемяка хворал целый год, а умирая, говорил «Ни от кого иду на тот свет в той моей хворобе, только от Брыкуна!» Когда они передали эти слова Брыкуну, то он «витал Демидовича пивом по полудню, а до вечера трохе не разорвало его, аж мусили люди Брыкуну кланяться, абы одходзил».
Обвинители подтвердили свои изветы присягою. Выставленные ими свидетели показали:
a) Павел Иванович – что восемь лет тому назад умер у него отец и при последнем своем издыхании нарекал на Брыкуна: пил он с Брыкуном горелку, и с того приключилась ему болезнь, а когда скончался – тело его распухло;
b) Игнат Семенович: «…готовили у нас на дому пиво; на ту пору пришел Брыкун – и пиво испортилось (si? zepsowalo, ?e przez pi?? dni jak braha chodzi?o); вылили его свиньям, но и свиньи подохли! Стал я на Брыкуна сердиться, а он пригрозил мне: ты и сам высохнешь!»;
c) Василий Харакович: «…позвали меня в гости на мед; был там и Брыкун с женою; я обнял его жену, а он закричал: облапь ты лучше печку! – и в ту же минуту (сам не ведаю для чего) полез я в печь, прямо в дымовую трубу, и пробыл там часа три».
Из прочих свидетелей одни показали, что во время попоек от «привитанья» Брыкуна бросало их ?земь; другие – что действием его чар они заблудились в лесу и едва не погубили своих коней; наконец, третьи – что хотя лично они не видали от Брыкуна ничего злого, но слышали от людей, будто он – чаровник и wiedzma.
Пан Саковский прислал письменное удостоверение (аттестацию), что Брыкун просил у него взаймы денег и, получивши отказ, молвил ему: «Раздашь свои деньги людям, да назад не сыщешь!» Так и сделалось: с той самой поры ни один должник ему не платит! Адвокат со стороны обвиняемого произнес в его защиту речь, в которой, между прочим, высказал следующие возражения: «Говорят, что Брыкун – чаровник, что молва об этом существует уже десятки лет; но почему же никто не доносил на него прежде? Почему в тот самый год, как умерла жена Якова Толстого, не было сделано никакого протеста? Муж ее не жаловался.
То же следует сказать и относительно Кожемяки; когда он скончался, ни жена, ни дети его не протестовали. Яско Павлович считает Брыкуна виновником своей бедности, но спросите его: когда он был богат? Лет пять как появился он в Полоцке, а до того возил дрова на продажу – тем только и кормился, и с каким состоянием пришел сюда, с таким и остался. Да и мало ли на свете людей обедняло и за долги сидят в тюрьмах? Что же, во всем этом виноват Брыкун? Вот и Кондратович позабирал денег в долг, растратил их и за неплатеж попал в тюрьму; так неужели ж Брыкун этому причиною? Иван Бык жалуется, что у него в дому несогласие и ссоры; и не диво: сам он человек упрямый, а жена его и дети – тоже! Что же касается рассказа о дровах, то это – просто вымысел».
Показание Хараковича защитник объяснил опьянением, а не чарами: «Мало ли чего пьяным не грезится!» Так же критически отнесся он и к прочим пунктам обвинения. При обыске найдены были у Брыкуна узелки с песком и перцем, и когда их представили на суд, то несчастный побледнел и затрясся от страху. Его пытали огнем и встряскою (ciagnieniem nа drabine), но он ни в чем не сознался. Суд приговорил Брыкуна к сожжению, вместе с найденными у него волшебными наузами, и назначил день казни. Брыкун не дожил до этого дня: он перерезал себе ножом горло. Труп его вывезли в поле и сожгли рукою палача [869] .
В 1606 году поданы были в Перми две любопытные жалобы; оба челобитчика сделали извет: один – на крестьянина Тренку Талева, что тот напустил икоту на его жену, а другой – на посадского Семейку Ведерника, который будто бы напустил икоту на его товарища по торговле; обвиняемых пытали и вкинули в тюрьму. Тренку жгли на розыске огнем, и были ему три встряски, а Семейку приводили к пытке два раза.
Мнимые преступники жаловались в Москву государю на поклеп и несправедливое истязание, почему велено было произвести повальный обыск; попы по священству, а посадские люди и волостные крестьяне под присягою должны были показать: пускают ли порчу Тренка Талев и Семейка Ведерник? И буде обыскные люди очистят их, скажут, что они тем не промышляют, то немедленно отпустить их на свободу [870] .
Томительная икота и доныне в северных губерниях России считается нечистым духом, которого чародеи насылают по ветру на своих ворогов и супротивников; бес поселяется в человека и мучит его. Обвинения в наслании и икоты продолжают волновать сельское население и еще недавно вызывали вмешательство местных судов.
То же воззрение распространяется и на болезни, сопровождаемые конвульсиями, каковы падучая и Виттова пляска. Страдающие этими недугами известны в народе под общим названием «кликуши». Под влиянием глубоко коренящегося суеверия кликуши выкрикивают проклятия и жалобы на тех, кого подозревают в своей порче. В старину появление кликуш было величайшим несчастием для всей общины; их болезненный бред принимался с полным доверием и вызывал судебные преследования.
По одному оклику беснующейся бабы брали оговоренного ею человека к допросу, подвергали пыткам и вымучивали у него признание в небывалом преступлении. Кликушество сделалось наконец самым обыкновенным и верным способом мстить за обиды и недружбу: стоило только прикинуться кликушею, чтобы подвергнуть своего врага страшным истязаниям и даже смертной казни. Сверх того, кликуши служили орудием корыстолюбивых дьяков и воевод, которые нарочно подущали их оговаривать богатых людей и потом, пользуясь обвинением, обирали чужое добро.
В 1669 г. предписано было дознаться в Шуе, какие и от кого именно бывают порчи посадским людям, их женам и детям, да накрепко расспросить Микишку, какое воровство он ведает за Григорьем Трофимовым, что его-де надо «в срубе сжечь». В следующем году ото всего посаду города Шуи подано было такое явочное челобитье: «В прошлых и в нынешнем годех приезжают в Шую к чудотворному образу Пресв. Богородицы Смоленския со многих городов и уездов всяких чинов люди молитися – мужеский и женский пол и девич; а привозят с собою всяких чинов людей, различными скорбьми (одержимых)… и которые приезжие люди и шуян посацких людей жены и дети одержими от нечистых духов, страждущие, в Божественную литургию и в молебное время мечтаются всякими различными кознодействы и кличут в порче своей стороны на уездных людей, что-де их портят тот и тот человек. И в прошлом году страдала от нечистаго духа шуянина посацкаго человека Ивашкова жена Маурина, Иринка Федорова, а кликала в порче своей на шуянина посацкаго человека, на Федьку Якимова; и по твоему великаго государя указу, по тое Ивашковы жены Маурина выклички, тот Федька Якимов взят в Суздаль и кончился злою смертью (конечно, на пытке). А ныне та Иринка и уездные люди, страждущие от нечистых духов, кличут в порчах на иных шуян посацких людей» – на Ивашку Телегина с товарищи [871] .
Заявление это сделали шуяне в съезжей избе воеводе – для того, как они выразились, «чтобы нам всем шуяном посацким людишкам в том не погибнут, и в пене и в опале не быть; а кто тех страждущих, скорбных людей портит, про то мы не ведаем».
В 1671 году заявил в шуйской земской избе посадский человек Федька Саратовцев: «…была-де у них свадьба, женился брат его Степка, и на той-де свадьбе учинилась над матерью их Федоркою и над снохою Овдотьицею скорбь – почали быть без ума и без памяти, стали кликать в порче; а отпускал-де ту свадьбу от всякого лиха Гришка Трофимов, сын Панин».
В 1674 году поступило явочное челобитье от шуянина Гришки Юешина на Федосью, жену Степана Иконника, которая бранила его всякою бранью и поносными словами, да взвела на него злохитрым своим умыслом, будто он ее испортил [872] . Чтобы противодействовать этой нравственной заразе, Петр Великий указом своим 1715 года повелел хватать кликуш обоего пола и приводить в приказы для розыска, действительно ли они больны или нарочно накидывают на себя порчу. В указе приведен следующий пример притворного кликушества: в 1714 году в Петербурге плотничья жена Варвара Логинова стала кричать, что она испорчена. Взятая к допросу, она повинилась, что кричала нарочно: случилось ей быть в гостях и вместе с своим деверем; там произошла ссора, и деверя ее прибили. Желая отомстить за родича, Варвара умыслила обвинить своих недругов в порче спустя несколько дней после драки стала выкрикивать дома и в церкви, раза по два и по три в неделю, как бы в совершенном беспамятье [873] .
В 1770 году в Яре иском уезде Вологодской губернии несколько баб и девок притворились кликушами и по злобе на разных лиц стали оговаривать их в порче. Оговоренные были схвачены, привезены в город и там под плетьми вынуждены были признать себя чародеями и чародейками. Одна из этих мнимых преступниц (по ее собственному сознанию) напускала порчу по ветру посредством червей, полученных ею от дьявола; она доставила судьям и самих червей, а те препроводили их в сенат; оказалось, что это – личинки обыкновенных мух. Сенат отрешил за такое невежество городские власти от мест, а кликуш за их ложные обвинения присудил к наказанию плетьми; да и впредь подобных кликальщиц предписал наказывать и оговорам их не верить [874] .
Влиянием колдовства объяснялись не только болезни, но и всякие житейские неудачи. В 1660 году заявил в съезжей избе на Тюмени кречатий помощник Дмитрий Головин: «…в прошлом-де году он, Митька, не добыл кречета, потому что-де на него хвалили кречатьи помощники Федька Онохин с братом с Ивашком с Меншим и говорили ему, что-де тебе не добыть кречета, и над ним-де Митькою Федька с братью ведовал; да кто подле них и рыбу ловит, ино-де ничего не добудут… Да пашенной же крестьянин Ивашко Букин сказывал ему Митьке: за то-де над тобою Ивашко Онохин и похимостил (поколдовал [875] ), что-де ты его бранил; а он-де, Митька, его, Ивашка, не бранивал» [876] .
Царские свадьбы в старину так же редко обходились без подозрений в злом чародействе, как теперь не обходятся без них свадьбы поселян. Великий князь Симеон Гордый по кончине первой жены своей в 1345 году сочетался браком с Евпраксией, дочерью одного из князей Смоленских, но через несколько месяцев отослал ее к отцу – для того, что «великую княгиню на свадьбе испортили: ляжет с великим князем, и она ему покажется мертвец» [877] .
Третья жена Ивана Грозного, Марфа Васильевна Собакина, дочь новгородского купца, занемогла еще невестою, стала сохнуть и через две недели после брака скончалась, что также приписано порче алых людей [878] . И первые заботы о семейном счастии царя Михаила Федоровича были неудачны: когда не состоялась его свадьба на Марье Ивановне Хлоповой [879] , он взял за себя княжну Марью Владимировну Долгорукову; но она вскоре умерла, и летопись утверждает, что царица была испорчена: «…грех же наших ради от начала враг наш диявол, не хотяй добра роду хрестьянскому, научи врага человека своим дьявольским ухищрением испортиша(ти) царицу Марью Володимеровну, и бысть государыня больна от радости (то есть со дня свадьбы, которая совершилась 18 сентября) до Крещения Господня», а в Крещенье предала душу свою Богу [880] .
Известна печальная судьба первой невесты царя Алексея Михайловича, дочери Рафа Всеволожского. Котошихин говорит, что избранную невесту испортили жившие во дворце матери и сестры знатных девиц, упоив ее из зависти отравами; а по свидетельству Коллинса, когда, по принятому свадебному обряду, расчесывали и окручивали невесте волосы, то назначенные к тому женщины нарочно завязали ей косу так крепко, что бедная девушка упала в обморок. Тогда ее огласили страдающею падучей болезнею; отца ее высекли кнутом и вместе с дочерью сослали в Сибирь; но после царь узнал истину и назначил своей бывшей невесте двойное содержание [881] .
Рассказ Коллинса подтверждается отчасти и нашими официальными актами: в 1647 году царь Алексей указал послать в заточение в Кириллов монастырь под крепкое начало крестьянина Мишку Иванова «за чародейство и косный развод и за наговор, что обьявилися в Рафове деле Всеволожского» [882] . Из челобитной боярина
