уголовники и современные образованные мещане... Понимаю, о чем думаете: мол, красиво глаголет, а у самого балерина в любовницах... Во-первых, балерина моя родная племянница, во-вторых, в столицу езжу к дочери и внуку... Жена погибла, когда еще работали с нею в Сибири, вертолет разбился. О балерине пошутил — и прилипла ко мне балерина. Пусть, думаю. Красиво: седой, одинокий, значительный — и молоденькая, изящная глупышка... Людям это надо. Дающий пищу для разговора загадочен, интересен и... да, по-особенному уважаем. Как, уразумели что-нибудь, братики дорогие?»
Мы уразумели, вернее, совсем забалдели. Нам — и такие душевные откровения? За штуцеры? Или мы все-таки ничего ребята, стоим чего-то?.. «До-ок, — сказал нежно и заикаясь Витька, — напьемся, милый До-ок, а? Окажи высшее внимание работягам!» Малюгин только усмехнулся: «Сегодня пятница — кому как угодно... но у меня так: повального алкогольного греха не терплю, каждый пьет по потребности, не насилуя других, домой добирается на собственном транспорте, желательно в вертикальном положении».
И мы с Витькой Бакиным «напшеничились», одолев красивую бутыль емкостью 0,75 литра. Задобрели неописуемо, орали Доку возвышенные слова, лезли целоваться, называли старика братишкой, морячком, кэпом, адмиралом, вытягивались перед ним по стойке «смирно», требовали отдать любой приказ: хоть на смерть пойдем за Дока — выдающегося, любимого человека... Тьфу! Скоты!.. И музыка рвала, дурила нас — нервное, нежное, дикое пение у пещерного костра после куска окровавленного мяса...
Да, да, ели кровавые бифштексы... потом Малюгин развез нас на своей «Волге»: меня в общежитие, Витьку — к родителям... А то бы — вытрезвитель, точно, с вычетом по четвертной за холодный душ и милицейско-медицинское обслуживание, да на работе моральное перевоспитание... Прямо-таки по анекдоту сибирскому (Док рассказал): после праздника спрашивают одного мужичка: «Как погулял?» — «Я-то? Я-то чо, сарай со свиньей только спалил. А вот Кешка, тот погулял: жинку из берданки подранил, дружка пристрелил и еще на дальнюю улицу бегал стрелял».
Ха-ха! Похоже, хоть без убийства! Это я от стыда смеюсь. Вспомнил — и затошнило... воды бы холодной... Няня! Сестра!
Дементий Савушкин поворачивает голову, очень внимательно смотрит на то место, где сидела женщина в белом халате. Никого. Пусто у окна и за окном — там сине и мертво вечереет. Дока медленно переводит взгляд на свою здоровую руку — в ней была обжигающе холодная ладонь женщины — и видит: рука держит желтый клеенчатый тяжелый мешочек, который кладут под локоть, когда прокалывают иглой вену. Сам он взял его? Или вложила женщина? Как малышу, чтобы думал: мама рядом.
На тумбочке — графин с водой, стакан. Надо напиться самому, не ждать, не вызывать няню, калеке надо привыкать — мама в деревне, друга не пустили, Анфиска... Где же Анфиска? Она бы пришла, она бы все-таки пришла... После грохота, падения, тьмы, мучительно резкого света — был Док: струйка, крови по щеке, черный хрипящий рот... А она, куда делась она? Выпрыгнула раньше? Осталась под... нет, об этом лучше не думать... голову окатывает жар, чернеет в глазах... Надо напиться. Достану графин, наполню стакан.
Дока тянется, наливает, трясущейся рукой подносит край стакана к губам, пьет, расплескивая теплую воду на грудь, шею. Становится вроде легче, сухая боль смягчается, переходя в неодолимую усталость, а утомление — в медленный, тяжкий, не отнимающий сознания сон. Вновь появляется женщина, трогает его лоб, щупает пульс, ее движения овевают его ветерком, и Дока торопится высказать ей главную суть, как ему кажется, начатого исповедания:
— Важно вот что. Тогда, на той вечеринке, доктор Малюгин выбрал меня. Так и сказал: «Будем дружить. Ты — русачок чистый, синеглазый, русочубый, румяный и крепенький, точно боровичок из августовского бора. Во мне — городская кровь, замутненная, еще мой прадед обжил первопрестольную. Ты вернешь меня в Россию, свою, березово-ситцевую, поможешь лучше понять ее. Для пожилого молодой друг — как его же молодая жизнь рядом, только проживаемая иначе... Научу водить автомобиль, будем ездить к тебе в деревню, во все дальние и ближние леса, в столицу, на Кавказ». Научил. За неделю. Сам удивился: «Ну, ухватистый ты, и в моторе дошлый — словом, Дока с большой буквы. Не ошибся, нет! Твой Витька Бакин парень душевный, а со сквознячком под черепом, долго еще будет спотыкаться, шишки набивать на ровном месте...» Так вот, ученый Док выбрал меня другом, младшим братом, товарищем и... хотел сказать — личным шофером, но это я потом стал так думать, от злости, конечно. Тогда, в первое время, решил: мне же выгоднее — научусь водить машину, почерпну культуры, подготовлюсь в институт технический, поможет Док, у него кандидаты, доктора, члены-корреспонденты кореша... Ну началась наша интересная жизнь. Слушайте, как мы потрясли мою родную деревню.
— Хорошо, я в другой раз дослушаю, — сказала женщина, вернее, донесся от двери ее негромкий, удивительно округлый крепкий голос. — Ты обдумай сначала, тебе легко будет думаться.
И опять думалось, вспоминалось.
Дока и Док приехали в деревню. На белой «Волге». Дока за рулем, Док — рядом, оба опоясанные черными привязными ремнями. Подчалили к калитке дома старика Савушкина, бывшего колхозного полевода, теперь пенсионера, огородника приусадебного, и Дока трижды посигналил.
Загавкал дряхлый пес Варнак, слепо глянула из сеней мать, любопытно зыркнула старшая сестра и принялась причесываться, одергиваться; появился отец, по-воскресному в чистой рубахе, шерстяных брюках, сапогах яловых; не поверил, видно, что гости в его дом, повернулся было, но сестра Нюра испуганно выкрикнула:
— Да это Дёмка в машине!
И тут уж, как полагается, вышли встречать скопом, раздвинули ворота, пропустили машину во двор, отец указал, куда поставить — в тенек, под густую старую ракиту. Дока и Док явились перед ними разом, хлопнув дверцами, вольготно разминаясь после долгого сидения — триста километров без остановочки! В батниковых рубашках и джинсах «Супер райфл», в полуботинках на микропорке. Нюрка бескультурно ахнула, спросила:
— Дём, где ты такие оторвал? — имея в виду джинсы, последний шик, двести рубликов на рынке, а в магазине... в магазине, естественно, не достать.
Сначала пожали руку Савушкину Никите Демьяновичу, затем хозяйке, закрасневшейся от счастья Татьяне Федотовне, потом сестрице и ее двум огольцам, отиравшим личной сатиново-ситцевой одежонкой и ладошками лакированные бока «Волги». Только после всего этого Дока ответил Нюрке:
— На чеки.
— Чего, чего? — не поняла передовая колхозная доярка.
— Понимаешь... доктор наук, — он указал на озиравшего окрестности Малюгина, — книги печатает за границей, за них чеками платят... ну, такие особые деньги, специально для магазинов фирмы «Березка». А какой товарец в этих магазинах, небось слышала?
Затеялась суета: охи, вздохи, почему не написал, не отбил телеграмму, приготовились бы, встретили особо, а то неудобно — такие гости... Док поднял ладонь, попросил слова с радушнейшей улыбкой, в хорошем настроении от поездки, лесного воздуха, солнечного неба, а когда притих деревенский, еще более радушный народ, сказал:
— Никаких хлопот. Живность не забивать для стола, водки не покупать, у нас есть вино, кое-какая еда, пообедаем тем, что привезли и что найдется у вас, а теперь мы — в лес. Посмотрите, какой у вас лес!
Он вынул из багажника корзины — себе большую, Доке поменьше, приказал вести его в рощи, боры, на опушки и поляны.
Бегал Док по оврагам, буграм, метался между деревьями как обычно, словно слегка помешанный от тесного общения с природой, а когда нагрузил полную корзину лесного добра, пожелал увидеть реку Жиздру, искупаться. Плавал, пока не окоченел в жиздринской светлой водичке, и к дому бежал так, что юный Дока дважды кувыркнулся на кочкарнике.
Смотреть грибы ученого чудного человека пришли соседи, похихикивали, искренне пугались, зонтики пестрые назвали мухоморами, фиолетовую однорядку — поганкой-синюхой, говорки — лешачьим посевом и хвалили лишь белые, подосиновики, опята; даже шампиньоны не всяк принял за благородный гриб. Док ухмылялся, говорил снисходительно:
— Вот так у нас от веку, у россиян: по добру ходим, а поднять ленимся...
Зато на стол «подняли» и поставили все, что нашлось: хозяин Савушкин Никита Демьянович и хозяйка Татьяна Федотовна не послушались, конечно, солидного гостя — ощипали и запекли в печи гуся с молодой
