Он усмехнулся. Выглядел он сейчас более непринужденно.
— Прекрасный совет. Буду стараться ему следовать.
Мария сделала еще один стежок.
— Ты хочешь, чтобы мы продолжали изображать жениха и невесту?
— Да. — Он вздохнул. — Пожалуйста, прояви терпение ко мне, Мария. Ты мне по-прежнему дорога. Так же дорога, как раньше. Но… я прежде должен освоиться в той жизни, в какой мне предстоит жить, а потом я пойму, что я могу изменить и что должен принять как неизбежность.
Хоть кто-то из его друзей способен вот так смиренно признаться в своей уязвимости? Мария мысленно перебирала имена. Пожалуй, Мастерсон на это способен. Керкленд — сомнительно. Рэндалл скорее дал бы себя четвертовать, нежели расписался бы в собственной слабости.
— Ты правильно делаешь, что продвигаешься вперед с осмотрительностью. Я пытаюсь представить, каково тебе сейчас, но могу лишь догадываться, как тебе трудно. — Она улыбнулась ему. — Знаешь, ты молодец.
Он приподнял бровь:
— Разве? Я чувствую себя несведущим и неуклюжим. Я рад, что ты видишь меня иным.
Мария сложила руки на коленях.
— Потеря памяти — одновременно и бедствие, и дар свыше. Тебе дарована возможность быть тем человеком, каким тебе предначертано быть, каким создала тебя природа, без оглядок на условности и предубеждения той среды, которая тебя сформировала, без оглядок на то, чего ожидают от тебя другие. Что думают о тебе твои друзья? Они считают, что сейчас ты не такой, каким был раньше?
— Мастерсон высказался как раз сегодня по этому поводу, — не без удивления заметил Адам. — Он сказал, что я кажусь менее зажатым, меньше похож на герцога.
— Возможно, это не так уж плохо, если учесть, что герцогский титул был навязан тебе в столь юном возрасте. — Мария сдвинула брови. — Интересно, какое я составила бы о тебе мнение, если бы мы познакомились до той аварии? С бомондом у меня мало общего. Скорее всего я решила бы, что ты для меня птица слишком высокого полета. А сейчас ты вполне доступный.
Адам засмеялся:
— Доступность — это, конечно, очень хорошо, но, как и все мужчины, я предпочел бы, чтобы красивая женщина думала обо мне как о мужчине обаятельном, красивом и интересном.
— И это все тоже, — тихо сказала она.
Ладонь его лежала на дверной ручке. Глаза впились в ее глаза. Господи, как ей хотелось подойти к нему!
— Я ухожу, — сдавленно проговорил он. — Пока мы не сделали что-то такое, о чем потом оба будем сожалеть. — Он развернулся и вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.
Мария впилась зубами в костяшки пальцев правой руки. Ее трясло от разочарования, от неудовлетворенности и опустошающего душу ощущения того, что все надежды ее тщетны. Кровь ее дошла до точки кипения. Настоящая леди не способна испытывать такое… вожделение! Сара точно на такое не способна. Куда ей, Марии, до настоящей леди! Она скорее похожа на распутную крестьянскую девку.
Единственным ее утешением было сознание того, что Адам испытывал те же чувства.
Только теперь Адам понял, что ему не следовало бы заходить к Марии. Возможно, он мог бы зайти утром, но не сейчас, перед сном. Теперь он страдал от неудовлетворенного возбуждения. Она выглядела такой простодушной, такой честной и такой щемяще милой. Но она казалась ему кристально честной и тогда, когда он, очнувшись, истерзанный морем, увидел ее, склонившуюся над его постелью. Он знал, что не способен мыслить здраво и суждения его не безупречны. Возможно, он мог ей доверять. Он ни в чем не был уверен, только лишь в том, что не может доверять и самому себе.
Адам не смог заснуть сразу, но и долгожданный сон не принес ему покоя. Ему снились тревожные сны. Он видел себя маленьким мальчиком, отбивавшимся, как затравленный зверек, от каких-то демонов, тащивших его из дома. Сон изобиловал подробностями и деталями, ясно указывающими на то, что местом действия была Индия. То было воспоминание, которое он предпочел бы похоронить навсегда.
За этим сном пришел другой. Ему снилось, что он обнимает красивую молодую женщину. Он заговорил с ней, и она повернула к нему сияющее лицо. У нее были светлые волосы и зеленые глаза. Она была англичанкой, и она не могла быть его матерью. Он знал, что жены у него не было. Но может быть, у него была возлюбленная? Мария задавала вопрос, не напоминает ли она ему другую женщину, присутствовавшую в его жизни, и, возможно, она права.
Однако самым тяжелым был сон, в котором он увидел себя входящим в бальный зал, заполненный множеством красивых, нарядно одетых людей. Вдруг он обнаружил, что он наг, абсолютно наг. Он проснулся в поту. Голова гудела, и сердце гулко билось.
Вдох, выдох. Вдох, выдох. Когда успокоился, он даже сумел увидеть в ситуации пусть злую, но иронию. Он был абсолютно уверен, что такого конфуза с ним не могло случиться. Сон, вероятно, был связан со страхом, какой он испытывал в преддверии путешествия в Лондон, где ему предстояло вновь войти в ту великосветскую жизнь, к которой, как он отчетливо понимал, он совершенно не был готов. Он будет чувствовать себя голым и уязвимым, что бы он на себя ни надел.
Слава Богу, что у него такие друзья. Пусть им досаждало то, что вспомнить их он так и не смог, но они не сдавались и его не бросали. Адам знал, что за ними он как за каменной стеной.
Он должен также поблагодарить судьбу за Марию. Ее ложь об их браке все еще отзывалась в его душе сильной болью, и он не хотел бередить рану, но Мария продолжала оставаться самым приятным ему существом на земле. Она не знала его другим и отчасти по этой причине лучше других понимала и видела его настоящего — такого, каким он стал сейчас. Он чувствовал себя лучше, когда они были вместе.
К несчастью, он даже думать о ней не мог так, чтобы сознание не туманилось от желания, и чем меньше он ее видел, тем мучительнее тосковал по ней. В этом состояла еще одна причина его бессонницы. По крайней мере он постиг, каким образом укрощать похоть, но этот метод давал удовлетворения меньше, чем если бы он был с ней. Прикасаясь к себе, он задавался вопросом, считается ли этот прием допустимым в английском обществе. Впрочем, он не был так уж уверен в том, что хочет знать ответ на этот вопрос.
После трех дней, до предела заполненных предотъездными хлопотами, Мария испытала облегчение от того, что можно наконец предаваться праздности. Адам помог ей сесть в карету, в «желтую бестию», как ее называли в здешних краях. Ярко-желтый цвет делал кареты хорошо заметными на дороге. В этом экипаже могло разместиться до четырех пассажиров, и тащила карету четверка лошадей. Экипаж, который должен забрать друзей Адама из гостиницы в Хартли, был точно таким же.
При условии, что коней будут менять несколько раз в день, до Лондона они смогут доехать за неделю или около того. На почтовой карете путь занял бы меньше времени, но при этом «желтая бестия» оставалась второй по скорости и комфорту, уступая лишь почтовой карете. До сих пор Марии чаще всего приходилось ездить в обычных каретах, которые двигались медленнее и были менее комфортабельны. Почтовая карета считалась непозволительной роскошью.
Она откинулась на спинку сиденья и подавила зевок. Накануне ночью она спала мало, и не столько из-за неизбежной нервозности, сопряженной с любым дальним путешествием, сколько из-за переживаний, связанных с Адамом. Аннабелла соскочила утром с постели Марии, бросив на хозяйку обиженный взгляд, и направилась на кухню. Мария надеялась, что кошка простит ее, когда она вернется в Хартли. Впрочем, и кошка, и поместье будут в надежных руках миссис Бекетт и мистера Кокрана.
Адам уже собрался сесть рядом с ней в экипаж, когда в карету радостно запрыгнула Бхану. Похоже, она готова была устроиться поудобнее и ехать в Лондон еще одним пассажиром. Мария наклонилась и погладила ее.
— Мне жаль, но тебе придется остаться здесь. Только подумай, как одиноко будет без тебя Аннабелле.
Адам взял собаку на руки.
— Думаю, ее придется запереть в доме, иначе она побежит следом. Я отнесу ее на кухню, и она не заметит, что мы уехали.
Прошло немного времени, и Адам вернулся, оставив Бхану в доме. Карета тронулась. Адам провожал взглядом дом.
— Ты думаешь, что можешь никогда сюда не вернуться? — спросила она, стараясь говорить спокойно.
Явно испытывая неловкость, он ответил:
— Я надеюсь вернуться, но… я не знаю. — Экипаж свернул на аллею, ведущую к дороге, и дом пропал из виду. Он посмотрел на Марию. — Столько всего здесь произошло…
— Я давно задаю вопрос, что будет, когда к тебе вернется память. Поток воспоминаний захлестнет тебя, и память о том, что было с тобой сразу после аварии, что было здесь, в Хартли, померкнет, — задумчиво проговорила она. — Впрочем, кто знает. Я слышала, что память людей после серьезных травм головы ведет себя непредсказуемо.
— Я не могу представить, чтобы я тебя забыл. — Он смотрел на нее. Она заерзала, ощущая себя неуютно под его взглядом. И в этот момент карету тряхнуло. Они соприкоснулись коленями. Он затаил дыхание.
— Я думаю, что мне следует ехать в другой карете. Не потому, что не хочу быть с тобой. Скорее… наоборот.
— Очень мудро, — согласилась Мария. — Конечно, Джулия будет ехать с нами в одной карете, но если бы ее не было, всегда бы существовала опасность, что это случится. — Она чуть соскользнула с сиденья, подавшись ему навстречу, и подарила ему поцелуй, которым пыталась выразить все, что не могла сказать словами. Что она любила его, желала его, сожалела о лжи…
Если бы она не заявила тогда, что они муж и жена, стали бы они так близки друг другу? Теперь гадать на эту тему не имело смысла.
Он застонал, крепко сжал ее в объятиях и вернул ей поцелуй.
— Это опасно, — хрипло пробормотал он.
— В экипаже нет места для недостойного поведения, — со сдавленным смешком сказала она.
— Ты так думаешь? — Он крепче сжал ее талию и приподнял, усадив ее верхом к себе на колени лицом к нему.
Она была шокирована, шокирована и возбуждена. Руки его ласкали ей спину, она прижималась к нему, чувствуя, что тает, как воск, и бедра ее непроизвольно ритмично задвигались.
— Было бы легко… — задыхаясь, проговорила она. Карета раскачивалась, добавляя амплитуду движениям, еще больше усиливая дурманящее возбуждение. Рука ее скользнула вниз.
— Легко не значит мудро. — Хрипло дыша, он перехватил ее руку. — К счастью, до Хартли ехать недолго.
— О Господи! — Она попыталась вырваться из его объятий, вняв наконец голосу рассудка.
Он удерживал ее у себя на коленях, поглаживая спину.
— У нас еще есть несколько минут.
Всего несколько минут. Она вдруг подумала, что этот поцелуй может быть их последним поцелуем. Возможности остаться наедине во время путешествия у них скорее всего не будет, а как только они приедут в Лондон, между ним и ею стеной встанут обстоятельства. Положив голову ему на плечо, она думала о том, что их ждет в ближайшем будущем.
— Ты готов к встрече с Лондоном?
— Настолько, насколько это возможно для человека в моем положении. — Он обнял ее за плечи. — Я попросил остальных не говорить о моей амнезии. Ближайшим друзьям и родным, так или иначе, предстоит об этом узнать, но я бы не хотел, чтобы о моей слабости знали все в Лондоне.
— Это не слабость, это травма.
